Петр Люкимсон - Фрейд: История болезни
При этом первая часть очерка «Моисей-египтянин» посвящена изложению опять-таки хорошо известного факта, что имя «Моисей» — египетского происхождения. Фрейд настаивает на том, что до него этот факт «не был должным образом оценен», а между тем, по его мнению, это один из самых весомых аргументов в пользу того, что Моисей был именно египтянином. Словом, если исходить из этой логики, то имя «Зигмунд» свидетельствует о том, что его носитель является немцем, и никем иным. Нелепость такого довода очевидна: на протяжении тысячелетий многие евреи носили имена, принятые у тех народов, среди которых они жили, но имена Карл и Генрих еще не сделали из Карла Маркса и Генриха Гейне немцев (даже несмотря на их крещение), да и Альберт Эйнштейн, Густав Малер, Франц Кафка, Леонид и Борис Пастернаки и многие другие оставались евреями, несмотря на свои нееврейские имена.
Что касается рассказа Библии о рождении и чудесном спасении Моисея, то Фрейд признаёт, что этот рассказ коренным образом отличается от других мифов о рождении царей и героев, но объясняет это тем, что «Моисей был египтянином — вероятно, аристократом, которого легенда должна была превратить в еврея». И при этом он прекрасно сознаёт и признаёт, что эта версия может показаться читателю «неубедительной», и хотя из гипотезы о египетском происхождении Моисея вытекают важные и далеко идущие выводы, он «не готов публично выступить в их защиту, так как они основаны лишь на психологической достоверности и не имеют объективных доказательств».
Второй очерк книги носит многозначительное название «Если Моисей был египтянином». Здесь он опять-таки повторяет высказанную задолго до него гипотезу о том, что подлинными родоначальниками монотеизма были не праотцы еврейского народа, как это представляет Библия, делая веру в Единственного Бога изначальной религией евреев, а фараон Эхнатон. Моисей же изображается одним из его последователей, который принес эту веру евреям вместе с египетским обычаем обрезания. Таким образом, повторим, Фрейд лишает евреев не только «права на Моисея», но и «авторского права» на монотеизм, передавая его тем же египтянам.
Дальше, по версии Фрейда, выйдя из Египта под предводительством Моисея, группа евреев встретилась в Синайской пустыне с близкородственными племенами, поклонявшимися кровавому мидиамскому богу вулканов по имени Яхве. Из объединения этих племен и родился еврейский народ, а культ египетского Атона слился с культом Яхве. Эти домыслы с легкостью разбивались уже современными Фрейду серьезными историками, обращавшими внимание и на значительные различия в культах Атона, и незримого еврейского Бога, и временным разрывом между Эхнатоном и Моисеем, и целым рядом других соображений, и, что самое интересное, Фрейд это прекрасно понимал. «И если мы имеем хоть какую-то веру в заключения современных историков, то придется согласиться, что нить, которую мы пытались сплести из предположения, что Моисей был египтянином, порвалась вторично. И на этот раз, по-видимому, без надежды на починку» — такими словами заканчивается четвертая главка второго очерка.
Казалось бы, после этого вывода так и просится что-то вроде «И нам не остается ничего другого, как согласиться с версией Библии о том, что Моисей все-таки был евреем».
Но нет — Фрейд продолжает отстаивать свою версию, привлекая для этого гипотезу немецкого историка Эрнста Селлина, что Моисей на самом деле умер не своей смертью, а был убит во время очередного бунта евреев в пустыне. «Это — убийство Моисея, великого вождя и освободителя, факт, который Селлин установил по намекам в писаниях пророков. Гипотезу Селлина нельзя назвать фантастической — она достаточно вероятна», — пишет Фрейд, не замечая, что путает «факт» с «гипотезой», пусть даже и «достаточно вероятной», то есть совершает непростительную для подлинного ученого ошибку. Сама гипотеза Селлина нужна Фрейду исключительно для того, чтобы «пасьянс сошелся». Дальше он уже оказывается в своей стихии и начинает трактовать еврейскую историю в русле идей «Тотема и табу», объясняя последующую канонизацию фигуры Моисея и пронесенную через века верность данным им заповедям возникшим у еврейского народа чувством вины. Моисей, таким образом, оказывается «отцом первобытной орды» — диких и необузданных евреев, а затем и их жертвой, которая сначала обожествляется, а затем заменяется фигурой Единственного Бога. Остается после этого только удивляться, почему другие древние народы, прошедшие, по Фрейду, точно такой же исторический путь, в итоге не пришли к истине монотеизма.
Надо заметить, что несостоятельность гипотезы Селлина давно и однозначно доказана. Она строится (как и очерк Фрейда о Леонардо да Винчи) на неверном переводе в Вульгате строк 12-й главы книги пророка Осии — из этой фразы можно понять, что Бог, дескать, взыщет с колена Ефрема (Эфраима) кровь некого убитого им пророка. Но, во-первых, даже если это было и так, то с чего Селлин взял, что речь идет о Моисее? Да и как Осия, живший столетия спустя после «убийства Моисея», мог помнить об этом событии, которое вдобавок, по Фрейду и Селлину, держалось втайне. Любопытно, что синодальный перевод этой книги на русский хотя тоже не совсем точен, но гораздо ближе к оригиналу и звучит следующим образом: «Сильно раздражал Ефрем Господа, и за то кровь егно оставит на нем и поношение его обратит Господь на него» (Осин, 12:14). Смысл этого отрывка однозначен: кровь языческих жертвоприношений (а вовсе не кровь пророка!), которые совершали колена Ефрема, Господь обратит против него.
Что касается единобожия, то оно, по Фрейду, как уже говорилось, родилось из слияния двух богов — египетского Атона и мидиамского Яхве. Причем последний представляется им как «грубый, ограниченный местный бог, яростный и кровожадный», он пообещал своим приверженцам «землю, где текут молоко и мед», и побудил их уничтожить ее коренных обитателей «острием меча». Так, лишив евреев сначала их пророка, затем звания первооткрывателей монотеизма, Фрейд в конце концов лишает их и Бога, а точнее, отказывает этому Богу в статусе Творца и Владыки Вселенной. Но при этом говорит об этом Боге как о человеке, который что-то обещает, к чему-то побуждает и т. д.
И еще одно. Назвав очерк «Если Моисей был египтянином», Фрейд как бы заранее объявил, что у него должно быть естественное продолжение, которого и в самом деле требует объективное научное исследование: «Если бы Моисей был евреем». Более того, Фрейду ничего не стоило бы вспомнить в этой, так и не написанной главе, что история Моисея вновь и вновь повторялась затем в еврейской истории, и своеобразным доказательством существования «парадигмы Моисея» можно считать биографии двух его великих современников — Теодора Герцля и Владимира (Зеева) Жаботинского. Оба они, как известно, выросли и воспитывались в нееврейской среде, до определенного возраста не считали себя евреями, но в итоге стали одними из крупнейших национальных еврейских лидеров Нового времени.
Но в нарушение логики повествования вместо главы «Если бы Моисей был евреем» идет третья, самая пространная глава очерка — «Моисей, его народ и монотеистическая религия», где Фрейд представляет свой взгляд на онтологические корни христианства и пытается дать свое объяснение природы антисемитизма.
Истоки христианства, по Фрейду, следует искать в стремлении преодолеть всё то же подавленное евреями чувство вины за убийство Моисея. «Похоже, что растущее чувство вины охватило весь еврейский народ или, может быть, и весь цивилизованный мир того времени в качестве предзнаменования возврата подавленного материала. Пока, наконец, один из представителей еврейского народа в качестве политико-религиозного агитатора не нашел удобного случая отделить от иудаизма новую — христианскую — религию. Павел, римский еврей из Тарсуса, ухватился за это чувство вины и точно проследил его обратно к первоначальному источнику. Он назвал его „первородным грехом“; это было преступление против Бога, которое можно было искупить только смертью. С первородным грехом в мир пришла смерть. Фактически этим преступлением, заслуживающим смерти, было убийство первоначального отца, который затем был обожествлен. Но убийство не запомнилось: его место заняла фантазия искупления, и поэтому эта фантазия могла быть провозглашена как откровение об искуплении (благая весть). Сын Господа согласился безвинно быть казненным и таким образом принял на себя вину всех людей. Это должен был быть сын, так как убит был отец… Иудаизм был религией отца. Христианство стало религией сына. Старый Бог Отец отступил за спину Христа; Христос, Сын, занял его место, именно так, как желал этого любой сын в первобытные времена. Павел, который был продолжателем иудаизма, также и разрушил его», — утверждает Фрейд.
И дальше он начинает свое логическое обоснование природы антисемитизма и, по сути, приходит к его оправданию:
