Дмитрий Сулимов - Мои жизни, мои смерти, мои реинкарнации
Лица. Какое завораживающее действие оказывают они на меня. Лица — это главный, основополагающий элемент всего, что происходит вокруг. Каждое лицо — повесть, которую можно читать бесконечно. Повесть о силе, которая скрыта во внешнем спокойствии. О подвиге, на который способен каждый во имя своей страны. О духе, который сплотил нацию во имя великой цели. Эти лица, что проходят мимо меня бесчисленными рядами, и в которых отражается огонь их сердец — это и есть Великая Германия, ради которой каждый из нас готов отдать свою жизнь.
Но есть и лица, которые несут на себе печать судьбы. Судьба эта — судьба времени, эпохи, нации, человечества… Лица Озарившие Нас… Они отмечены Богом, возложившим на них будущее, давшим им власть создавать новые миры. Нового человека. Новый дух. Новое божественное, обретя способность зажечь сердце каждого горящей мечтой нации.
Вначале было Слово… Нет! Сначала была Боль! Боль, в которой зарождалось новое, великое чувство пробуждения, вдох, наполнивший жизнью сердце и ожививший душу. Жизнь, заревом вошедшая в давно потухшее спокойствие глаз, теперь неподвижно, жадно смотрящих на своего Вождя, пробудившая из забвения сознание каждого немца, всё общество, всю нацию. Из Боли возникли Слова, летящие в полной тишине над каждым взглядом, и отражающиеся эхом гулких ударов наших сердец. И вырвавшиеся вверх тысячи рук, и дыхание — крик, как одновременный выстрел сотен орудий, вдруг возникшее в каждом сердце, и выдохнутое всеми, гулко разнесённое эхом над нашими головами, чтобы криком боли и счастья, наполнившим жизнью нашу плоть, возвестить Богу приход Нового Человека…
Что такое «Человек Новой Эпохи», «Человек Будущего», «Сверхчеловек»? Это совсем не объём мускул, это даже не мощь интеллекта. Это — его Дух, который пробуждает дремлющие, невостребованные, забытые силы, создающий из отдельных, разрозненных молекул, движущихся в броуновском хаосе, монолит, твёрже которого нет, — Нацию! Мы — лишь мелкие частички огромной картины мира, но из нас и состоит этот мир. Мы — и есть Этот Мир! Мир Будущего!.. Будущее всегда рождается в муках. И все мы сталкиваемся с болью, но только преодоление её делает нас сильнее. Спокойное, реальное отношение к жизни, без цинизма безвольной толпы, тупо повинующейся силе. Мы — и есть Эта Сила! Мы — и есть первопричина этих времён и событий. Мы — дух времени и плоть духа. Каждый из нас — и есть тот краеугольный камень, на котором основано наше могущество.
Огонь Духа. Нет смысла в той жизни, которая тлеет угольками где-то в глубине горнила жизни, согревая только себя. Наши жизни должны гореть, как факелы, выжигая болотную тьму обыденности из наших сердец. Они должны гореть так, чтобы плавилась сталь, чтобы этот огонь был виден всему миру, возвещая ему о начале Новой Эпохи, Эры Нового Человека, рождённого не Плотью, а Духом, Эры Новой Жизни, созданной не для тления, а для того, чтобы своим огнём другим нациям осветить путь в будущее. И почувствовав в своём сердце этот Огонь Духа, человек станет воплощением десницы Божьей, и его зарево означит конец этого умиротворённого в своём неведении, иллюзорного, спящего мира!.. Что враги могут сделать нам, пока в наших сердцах горит Огонь? Ничего! Пока этот Огонь горит в наших сердцах, пока мы едины, мы бессмертны! Германия, — Любовь моя! Я жгу для тебя своё сердце! Я жертвую тебе свою душу! Нет большей Любви, чем готовность отдать жизнь за то, что любишь, во что веришь, что является смыслом твоей жизни! Божественный огонь спит в душах людей вечным, беспробудным сном, но тот, кто когда-либо чувствовал его жар, кто когда-либо слеп от света, стиравшего из сознания материальный мир, останется счастлив, пока жива его душа, пока теплится в ней хоть частичка памяти. Мы видели свет пламени наших сердец, озарявший наши лица. Мы видели своё отражение в зеркалах вечности. Мы не умрём никогда!
Страшнее смерти Плоти — смерть Духа. И эту истину надо повторять постоянно, ибо вокруг нас постоянно проповедуют заблуждения. И заблуждений вокруг нас множество, сколько и народов, живущих своими устоями, ибо у каждого — своя правда. Истина же одна. Истина объединяет людей, искренне чувствующих то, чего нельзя объяснить словами, чувствующих Дух, объединяющий «многих разных» в единый организм «познавших истину». Мы все идём к свету, но дорог этих — сколько есть живых душ людских, и все они идут через мрак, через темноту, ибо, не познав заблуждений, невозможно постигнуть истину. Я не знаю, кто из нас прав, а кто нет. Но если нам что-то приходится пережить, значит такова наша судьба. Значит так угодно Богу. И что значит жизнь человека в сравнении с тем огнём, который может гореть в его душе? Ничто. Смерть видевшего свет, дышавшего полной грудью, стоит того, чтобы жить, ибо тот, кто смог зажечь огнём свой дух — видел Бога. Тот, кто смог зажечь огонь в душах других — стал Им.
Слава или бесчестие? Что ждёт нас впереди? Имеет ли это значение?!. Мы живы! Мы очнулись ото сна, и в наших сердцах горит огонь! Божественный или дьявольский — какая разница? Он озарил наши глаза светом, он наполнил наши сердца любовью, он воплотил смысл в наши жизни. Он научил нас Любить без завета и Верить, не требуя доказательств! Теперь мы знаем ради чего можно жить и за что стоит умирать! И мы счастливы!.. Ибо все мы — наши души, наши сердца — слились воедино, и внутри нас — и свет, и огонь, и бесконечность…
Вот уже больше года прошло с тех пор, как я был в отпуске. И последний раз это было уже в конце лета 1943 года. Когда я получил отпуск на пару недель, я сел в свою машину, и помчался прочь от этой войны, от этой чёрно-белой жизни. К тому времени я уже более года не видел свою семью, только Марта каждый месяц присылала мне письма о своей жизни, о том, как воспитывает сына, да я ей открытки — по праздникам. Но я не поехал к ним, — я просто не мог уже видеть никого, кто был связан с моей жизнью, с этой войной… Я сел в свою машину, и безостановочно, словно убегая от чего-то, помчал в Париж. Этот город странно тянул меня к себе. Он совершенно не был похож на Берлин, скорее наоборот, своими огнями, людьми, самой их жизнью, самим воздухом, он представлял собой яркую противоположность холодной и строгой монументальности наших немецких городов.
Я сидел напротив маленького парка, образованного пересеченными под острым углом улицами, за столиком маленького парижского ресторанчика, с бокалом красного французского вина, и смотрел на проходящих мимо людей, — на их беззаботные, весёлые лица, на их спокойную, размеренную жизнь, и плакал, как ребёнок, навзрыд… Счастливые французы! Что изменилось в их жизни с этой войной? Что она для них? Ничто! Только появились трансляции немецкого радио, да патрули на улицах… Они уже проиграли свою войну! Они уже поняли, кто является настоящим хозяином в Европе! Теперь они уже успокоились, расслабились, и единственное, чем они стреляют — это только в воздух пробками от Шампанского… Париж. Он никогда не меняется. Он всегда останется Парижем. И жизнь людей всегда будет такая же весёлая и живая, как и всегда… Господи, как хорошо просто жить… Не бороться за выживание, а просто жить, тихо и беззаботно, в этом самом лучшем из миров…
К вечеру, когда уже зажигались фонари на столбах, и несколько бутылок вина, заказанных мною за день, оказывались выпитыми, я шёл в свой номер, и засыпал мёртвым сном, провалившись в пустоту. А утром я опять приходил за свой столик, и смотрел в лица этих людей, и проклинал эту войну, которая забрала такую же радостную беззаботность, полную ощущения вселенского счастья, с наших лиц, которая забрала себе наши жизни, и наши души… Я сидел, пил вино, смотрел, и только пьяные слёзы капали в мой бокал. Я любил этот город. Я хотел бы весь остаток своей жизни провести вот так, — наблюдая эту спокойную, радостную жизнь, и умереть за этим столиком, здесь, в Париже… Спи же вечным сном, огонь Божественный…
Так промелькнуло две недели, весь мой отпуск. Я купил несколько ящиков лучшего французского вина разных сортов, каких только смог достать, и ящик лучшего коньяка, загрузил битком полный багажник моей машины, и поехал к своей семье. Я приехал к Марте и нашему сыну, который совсем вырос — ему уже было целых пять лет. Я провёл с ними половину дня и одну ночь, а утром уехал на свою войну… Я всё-таки очень люблю Марту. Она является настоящим примером идеальной немецкой жены, наделённой твёрдым характером женщины-воина, и тонко чувствующей душой. Она мужественно переносила тяготы жизни военного времени, бомбёжки, когда они случались. Она растила нашего сына, когда её муж работал на благо нашей страны. Разве может быть жена лучше, чем Марта? Вряд ли.
Это был мой последний отпуск, последний раз, когда я был в Париже, последний раз, когда я видел Марту и сына. Работа навалилась с новой силой, и вновь жизнь окрасилась в чёрно-белый цвет. Поздно вечером, почти ночью, когда почти все наши инженеры уже спали в своих домах, развезённые вечерним автобусом, я приезжал в свой коттедж, ставший за эти годы уже моим настоящим домом, включал радио на канал берлинской волны, сидел с бокалом вина в руках и слушал… Я долго берёг те ящики, что привёз из Парижа, но в Германии последнее время стало трудно достать хорошее вино. Со шнапсом всегда было в порядке, но он мне как-то не шёл. Пришлось начать открывать те запасы, которые я берёг в своей кладовой на чёрный день. Странно, но вдруг я поймал себя на мысли, что совсем не помню рабочих на нашем заводе. Умом я понимаю, что на сборочном конвейере у каждого самолёта находится с десяток рабочих самой высокой квалификации, на всей сборочной линии их сотни, а по заводу — тысячи. Но я почему-то воспринимаю эти самолёты, конвейеры, корпуса, самих людей в них — как механизмы, элементы производственного процесса… Для меня, оказывается, люди существуют только в КБ, управлении и директорате. Остальных же я просто не воспринимаю, не вижу!.. Насколько же я стал погружён в свою работу, раз дошёл до такой степени отрешённой концентрации? Да… Только и остаётся, что пробку вон из бутылки, остатки содержимого в бокал, да выпить, да поскорей заснуть, проваливаясь в пустоту.
