Сергей Рубинштейн - Бытие и сознание
271
Понятие аффекта берется здесь в смысле не современной патопсихологии, а классической философии XVII—XVIII столетий (см., например, у Спинозы).
272
Вопрос о регуляторной функции психического, по крайней мере одной своей стороной, выступил уже перед нами конкретно в связи с вопросом об афферентации движений ощущением. (О жизненной роли ощущения см.: Pieron Henri. Aux sources de la connaissance; la sensation guide de vie. – Paris, 1955. Эта книга дает систематическую сводку экспериментальных исследований, посвященных проблеме ощущения. Через всю книгу красной нитью проведена мысль о жизненной роли ощущения, т. е. о его регуляторной функции.)
273
Характеризуя «чувствование», И. М. Сеченов писал, что оно имеет «два общих значения: оно служит орудием различения условий действия и руководителем соответственных этим условиям (т. е. целесообразных или приспособительных) действий». Сеченов отмечал, что «эта формула одинаково приложима к самым элементарным актам чувствования и проявлениям как инстинкта, так и разума…» ( Сеченов И. М. Избр. филос. и психол. произв. – М.: Госполитиздат, 1947. – С. 416). Тем самым И. М. Сеченов вводил регуляцию действий в самое определение психического.
274
Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произв. – М.: Госполитиздат, 1955. – Т. II. – С. 357 и 372.
275
Говоря о воле, необходимо учитывать, что идущее от Тетенса и Канта трехчленное деление психических явлений на интеллектуальные, эмоциональные и волевые не может быть удержано. Первичным, основным является двухчленное деление психических процессов на интеллектуальные и аффективные в том смысле, в котором этот термин употребляется в философии XVII—XVIII вв. Эти последние возникают в силу того, что отражаемые индивидом явления и предметы затрагивают его потребности и интересы и выражают отношение индивида к этим предметам и явлениям. Они в свою очередь уже вторично подразделяются на: 1) стремления, влечения, желания и 2) эмоции, чувства. В побудительной регуляции «аффективные» процессы участвуют в целом, как в первом, так и во втором своем аспекте. К воле, к волевым процессам в собственном смысле должен быть отнесен лишь высший уровень первой группы процессов (стремления и т. п.).
276
Образование условного ориентировочного рефлекса А. Г. Иванов-Смоленский описывает следующим образом: «Давался звонок, и на третьей-пятой секунде его звучания присоединялось ориентировочно-зрительное подкрепление в виде вспыхивания лампочки и скольжения тахистоскопической щели мимо отверстия аппарата. Спустя несколько повторений этого комбинированного раздражения, поворот головы в сторону источника света… начинал появляться раньше его зажигания в ответ на звучание звонка, т. е. вырабатывался условный ориентировочный рефлекс» (Иванов-Смоленский А. Г. Методика исследования условных рефлексов у человека. – Л.: Практическая медицина, 1928. – С. 39).
Попытку объяснить внимание «организацией» ориентировочной деятельности сделал Е. А. Милерян (Милерян Е. А. Вопросы теории внимания в свете учения И. П. Павлова о высшей нервной деятельности // Советская педагогика. – 1954. – № 2. – С. 55—67). Он различает безусловно-рефлекторное непроизвольное внимание, основывающееся на безусловном ориентировочном рефлексе, условно-рефлекторное непроизвольное внимание, основывающееся на условном ориентировочном рефлексе, и произвольное внимание человека, относительно которого говорится, что оно «неразрывно связано с функциями второй сигнальной системы в ее взаимодействии с первой сигнальной системой», но ничего не говорится о том, какие функции второй сигнальной системы имеются в виду и должно ли и произвольное внимание человека объясняться одним лишь ориентировочным рефлексом, хотя бы и на слово. Собственно, уже самое понятие условно-ориентировочного рефлекса предполагает включенность ориентировочного рефлекса в общую систему рефлекторной деятельности и обусловленность ориентировочного рефлекса в качестве условного общими закономерностями сигнальной деятельности.
277
Еще Гельмгольц при изучении борьбы двух полей зрения установил два капитальных для теории внимания факта: зависимость внимания от действия с объектом (в ходе которого свойства объекта приобретают сигнальное значение) и открытие в объекте все новых и новых сторон. Гельмгольц отмечал, что он может направлять внимание произвольно то на одну, то на другую систему линий и что в таком случае некоторое время только одна эта система осознается им, между тем как другая совершенно ускользает от его внимания. Это бывает, например, в том случае, если он попытается сосчитать число линий в той или другой системе. Крайне трудно бывает надолго приковать внимание к одной какой-нибудь системе линий, если только мы не связываем предмета нашего внимания с какими-нибудь особенными целями, которые постоянно обновляли бы активность нашего внимания. Так поступаем мы, задаваясь целью сосчитать линии, сравнить их размеры и т. п. Внимание, предоставленное самому себе, обнаруживает естественную наклонность переходить от одного нового впечатления к другому; как только его объект теряет интерес, не доставляя никаких новых впечатлений, внимание, вопреки нашей воле, переходит на что-нибудь другое. Если мы хотим сосредоточить наше внимание на определенном объекте, то нам необходимо постоянно открывать в нем все новые и новые стороны, в особенности когда какой-нибудь посторонний импульс отвлекает нас. Описание наблюдений Гельмгольца, сформулированное таким образом в терминах традиционной теории внимания, превращающей его в особого деятеля или функцию, своим фактическим содержанием как нельзя более убедительно свидетельствует о том, что явления, о которых при этом фактически идет речь, полностью объясняются закономерностями сигнальной и ориентировочной деятельности в их взаимосвязи.
Выступившую в наблюдениях Гельмгольца роль деятельности в сосредоточении внимания правильно отметил на основании своего практического сценического опыта К. С. Станиславский. Он писал: «Внимание к объекту вызывает естественную потребность что-то сделать с ним. Действие же еще больше сосредоточивает внимание на объекте. Таким образом внимание, сливаясь с действием и взаимопереплетаясь, создает крепкую связь с объектом» ( Станиславский К. С. Работа актера над собой. – М.; Л., 1948. – Ч. 1. – С. 138). Восприятие, вообще осознание сторон или свойств предметов и явлений, которые оказываются для нас сильными раздражителями, в частности по своему сигнальному значению, индукционно тормозит осознание остальных, в силу этого и создается своеобразный рельеф того, что нами в каждый данный момент осознается, с выступлением на передний план одного и стушевыванием; схождением на нет другого, с фокусированием сознания на одном или ограниченном числе объектов.
278
Определяя сознание как «интенцию» (направленность) на трансцендентный ему предмет, Гуссерль (Ed. Husserl) выдвинул положение, формально как будто совпадающее с этим. Однако, раскрывая этот свой тезис, Гуссерль фактически снял его и превратил в свою противоположность. Первая предпосылка философского (феноменологического) подхода к проблеме сознания и бытия в отличие от эмпирического (психологического) заключается, по Гуссерлю, в том, что мир «выносится за скобки» ( unter Klammern gesetzt ); при этом отпадает вопрос о реальности и остается лишь вопрос о «сущности». Как только это совершается, мир превращается для сознания в значение «мир», т. е. в нечто «полагаемое» сознанием.
Идеалистический смысл концепции Гуссерля выступал у него чем дальше, тем острее (особенно в его «Cartesianische Meditationen und Pariser Vortrage», Haag, 1950). Это идеалистическое оборачивание Гуссерлем его исходного положения настолько очевидно, что его не могли не констатировать и некоторые продолжатели гуссерлевской феноменологической онтологии, в частности из числа французских его продолжателей (см. Sartre J. P. L’etre et le neant. – Paris, 1943. – P. 27—28, 290—291). Сартр обвиняет Гуссерля в том, что, превратив бытие в ряд значений, он идеалистически сводит бытие к сознанию (что, однако, еще не значит, что сам Сартр другим путем не приходит тоже к идеалистическим выводам). Эту критику Гуссерля заостряет Жансон ( Jeanson Fr. Probleme morale et la pensee de Sartre. – Paris, 1937, p. 139—149) В отличие от этого Мерло-Понти ( Merleau – Ponty М. Phenomenologie de la Perception. – Paris, 1945) стремится всячески прикрыть и тем самым замаскированно сохранить идеалистическое острие гуссерлевской концепции (см. его программное предисловие – Avant-propos – к вышеуказанной книге. – С. I—XVI).
279
Таким образом, сознание человека качественно отлично от психической деятельности животных. Поэтому установившееся в нашей психологической литературе употребление термина «сознание» специально применительно к психической деятельности человека можно считать оправданным.
