Человек в Замысле Бога. Книга четвертая - И. Б. Мардов
Герой «Севастопольских рассказов» – Правда. Правда – не то, что не ложь, и не то, что не ложно, не соответствует фактам. Совокупность фактов, какой бы широкой она ни была, – не вся Правда. Есть нечто сверх факта, что составляет Правду.
Понятие Правды не приложимо не к материальности, ни к природе. Только к чисто человеческой сфере жизни. Человеческая Правда постигается силой задушевной Искренности, которая, вообще говоря, не обязательно требует фактологического постигновения. Факт – негодный инструмент для познания человеческой жизни. Нельзя, изучая только факты человеческой жизни, понять ее. Доказать Правду нельзя. Более того, в доказательстве Правды всегда есть лицемерие неправды. Правда раскрывается не в слепой объективности, а в зрячести адолонической Искренности.
Искренность близка исповедальности. Толстой с молодости припал не столько к идеям, сколько к исповедальности Руссо. Жаловал мыслителей и писателей, которые светились задушевной Искренностью, от Сократа до Паскаля, Мопассана, Гюго, Пушкина. Всё, что не определено задушевной Искренностью, нейтрально к ней (например немецкая философия), для Толстого малоинтересно.
Толстой притягивал к себе человеческую искренность и искренних людей. Личный круг общения Толстого составляли адолонические люди – Чертков, Тютчев, Сулержицкий и т.п. Их он любил. Не любил тех, в ком, несмотря на все их прочие достоинства, задушевной Искренности не хватало (Бунин, Горький).
Воля Третьего Лица, не выходящая из внутреннего мира человека, организует внутренний человека на началах аристократического достоинства адолонического духа. Это черта Льва Николаевича. Князь Андрей и Пьер Безухов таинственно привлекательны аристократическим звучанием задушевной Искренности в себе, ничего никому не доказывающим.
Анна Каренина и Левин – люди, вся жизнь которых установлена на Искренности. И разделяют участь высоко адолонических людей Третьего Лица. Все они не соответствует состоянию жизни человека Пятого Дня и не жизнеспособны в мире людей.
Анна Каренина не могла выжить в обычных условиях человеческой неискренности. Левин (то есть сам Толстой) искал веревку на шею не от безверия, а от мук неискренности.
Подлинность и искренность доступна земному человеку как таковому. Чувства и мысли каждого героя романа Толстого мечутся между подлинностью и мнимостью. Всех, кроме Анны Карениной, – образом полной женской и человеческой задушевной Искренности. Она великая женщина не полнотой страсти нежности, а по совершенству Искренности. Если «Воскресение» – роман о свободном нравственном чувстве в человеке, то «Анна Каренина» – роман о взлетах и падениях адолонического духа в людях и их адолонической Искренности.
Скрытая подноготная неподлинность внутренней жизни человека высвечивается Толстым с позиции Искренности. Искренность и душевное лицемерие чередуются в человеке и определяют его жизнь от неустранимого и вечно повсеместного явления всякой человеческой жизни до откровенного душевного лицемерия.
«Анна Каренина» – энциклопедия Искренности и душевного лицемерия. Даже дворянские выборы в романе с позиции Искренности. При освещении Светом Искренности каждый персонаж становится по-особенному интересным и важным.
Духовное свойство Искренности – основополагающее во внутреннем мире Толстого. В Искренности души – величие Толстого и его особый гений искренности. Искренность – главный герой «Анны Карениной». «Анна Каренина» – роман прозрений в человека с позиции задушевной Искренности. Тайна романа и его бессмертия – в чистейшем сиянии его задушевной Искренности. Все герои романа меряются по достоинству Искренности в них.
Встретив Каренина в реальной жизни, мы бы сочли его высоконравственным и принципиальным человеком. Каренин стоит на том, на чем стоял Лев Николаевич в своей проповеди. Он не лицемерил, не врал всем и самому себе и свои слова подтверждал поступками. Каренин взял непосильные для своей души (не по ее уровню духовного сознания) христианские идеалы и утверждал их своей жизнью: чувствовал, что не чувствовал, верил, во что не верил, понимал, что не понимал.
Вершина романа – сцена у постели умирающей Анны – вершина проявления задушевной Искренности в сочетании с эденским духом в людях. В этот момент Каренин действительно возвысился до подлинности своих чувств и мыслей.
* * *
Адолоническая Искренность – вершинное качество духа Толстого, которое обеспечило величие его творений. Важно не то, насколько проповедь Толстого применима к текущей действительности, стоит или не стоит следовать ей в жизни, важна ее абсолютная Искренность.
Полную власть адолонический гений обрел в Толстом во времена его духовного перелома, при прохождении им Второй Критической точки. В 1879 году Толстой вышел не на столбовой путь к эденскому рождению, а на свободный путь прозревателя.
Лев Толстой не законодатель человеческой жизни Пятого Дня. При переходе через Вторую Критическую точку душа Толстого требовала наибольшего эденского наполнения, прежде всего от Света эденской Жизненности и Восьмого Лица. Он нашел их в Нагорной проповеди и реализовал в первоначальном учении. Эденский Разум в этот момент для Толстого не на первом месте. Поверять им (а тем более умом) «В чем моя вера» и пр. не следует. Толстой велик реализацией своих эденских переживаний.
На проповедь Толстого надо смотреть не философически, а как на личные прозрения совести и истины, высвеченные задушевной Искренностью прозревателя высшей пробы. Нравственные возвещения Толстого – прозрения морали Шестого Дня.
Христианская совесть и любовь, по Толстому, действенна только, когда закреплена Искренностью. Иисус для Толстого – Учитель не только совести и любви, но и Искренности. Нагорная проповедь в Евангелии насквозь эсхатологична. Для Толстого заповеди Нагорной проповеди суть возведенное Искренностью свободное нравственное чувство Иисуса Христа. Именно Искренность привела Толстого к Нагорной проповеди.
Своей проповедью Толстой пытался образовывать человека на прозрениях и прозрениями. Нагорная проповедь для Толстого устанавливает духовную жизнь человека на восприятии прозрений совести и любви.
Толстовское «не то» – не то, что неистинно, а то, что не выдерживает суда Искренности. Всё обличение Толстого с позиции Искренности, подкрепленной своей истиной. В том числе и обличение мысли. От людей нельзя требовать глубокой мысли, даже не требуется понимание ее. Требуется ценить мысль честную и мыслить честно.
Как прозреватель совести, Толстой на пророческом уровне. Прозрения истины для Толстого менее важны, чем прозрения совести.
На подходах к личностному рождению Толстой, как я понимаю сейчас, вдохновил меня мощнейшим адолонизмом. Этим он формировал меня как отец сына. Я вряд ли бы вполне состоялся без Толстого.
Я узнал в Толстом своего прозревательского отца по голосу Третьего Лица в нем. Я чувствовал в нем дыхание Адолона и рос как прозреватель на этом дыхании. В биографии толстовского духа я выискивал те прозрения, которые могли быть и моими. И впитывал толстовские прозрения, как свои.
Огромная проблема всякой прозревательской жизни – стать со-прозревателем тогда, когда сам еще на подходах. Со-прозрение – узнание своего в прозрениях других. Вполне может быть, что мои со-прозрения не всегда были для Толстого основополагающими прозрениями.
Искренность Толстого из базисной жизни. Большинству людей она чужда. В основном
