Лев Куликов - Психология личности в трудах отечественных психологов

Мы видим, таким образом, что обнаруживается совершенно особая перспектива осмыслить причину, открывающую причинный ряд: это допустить возможность «самоопределения» (= «самоосвобождения») причины, возможность возврата ее к себе самой. Рождающуюся таким образом причину, свободную в том отношении, что она сама определяет себя через свое возвращающееся к ней самой действие, будем в дальнейшем так и называть – causa sui («причина себя») (используя этот термин именно в указанном смысле).

Теперь, после того как намечен (конечно, не более чем намечен!) понятийный аппарат продвижения в глубь нашей проблемы, мы можем поставить вопрос о способах психологической интерпретации идеи causa sui.

Философия свободной причинности по отношению к психологии напоминает нам алгебраическое уравнение, характер которого предполагает четыре возможных решения – четыре «корня» в ответ на вопрос о психологической природе causa sui. Согласно принятым нами условиям, «корни» решения должны отвечать четырем аристотелевским причинам, и каждая – в сочетании с другими – должна обнаружить в себе возможность самовозврата, придающего ей значение «свободной причины».

Искомое решение может быть в области психологии Я. Последнее же мы рассматриваем как единомножие четырех ипостасей: «Имманентного Я», «Идеального Я», «Трансцендентального Я» и «Трансфинитного Я». Каждая из названных ипостасей реализует в себе, согласно нашему предположению, одну из четырех аристотелевских причин, и, вместе с тем, каждая могла бы быть возведена в ранг causa sui.

Ему соответствует causa sui в значении «материальной причины». «Неуловимая», по всеобщему мнению, материя Я как бы соткана из мгновенных состояний Я, непрестанно обновляющихся во времени и в этой подвижности содержащих в себе нечто общее, – «претерпевающее», что рефлексируется в последующие моменты как Самость (строго говоря, Самость и есть то, что мысль признает в себе претерпевающим изменение). Имманентное Я существует, таким образом, в настоящем пространстве и времени. Динамика неизменного и неизменность в динамике, свойственные Имманентному Я, со всей отчетливостью выражены Б. Пастернаком: «И нужно ни единой долькой не отступаться от лица, но быть живым, живым и только, живым и только – до конца». Имманентное Я есть Я становящееся, заключающее в себе «единство возникновения и прохождения» (в терминах гегелевской философии). Имманентное Я «принадлежит», таким образом, парадоксальной реальности «Вот-сейчас-бытия» – реальности, на которой, безусловно, держится мир и которая никогда, как таковая, не дана нам в своей непосредственности. Ощущение парадоксальности усиливается, если заметить, что «вот-сейчас-бытие» заключает в себе образы Прошлого и Будущего (и даже Настоящего), и, таким образом, последние даны нам в чем-то таком, что нам не дано, существуют в несуществующем! Выход из этого парадоксального положения заключается в том, чтобы допустить существование чего-то, что могло бы заключать в себе несуществующее, давая ему возможность быть. Такое искомое существует в «природе», и точное его имя – «переживание» (к чему мы еще вернемся). Однако Имманентное Я в момент своего рождения еще не переживается, и в той же мере – не выступает в виде какого-либо образа или мысли. Свойственная нашему сознанию привычка «целеосмысления» всего происходящего (выражающая «постулат сообразности». – Петровский В. А., 1975) применительно к Имманентному Я также должна быть отброшена. Имманентное Я полнится импульсами, интуициями, помыслами и предчувствиями, но прежде чем проявиться, они должны будут как бы объясниться друг с другом в некоей точке пространства и времени (в точке этой сейчас мы «застаем» Имманентное Я), – а до этого акта всегда имплицитного синтеза нет ни импульсов, ни интуиции, ни помыслов, ни предчувствий. Вот почему имманентное Я есть столь же и сокровенное Я человека. В истории психологии возникали понятия, выражающие, по крайней мере частично, существо Имманентного Я (или отдельные его «изменения»). Это такие понятия, как «детерминирующая тенденция» (Н. Ах), «порыв» (А. Бергсон), «поток сознания» (У. Джемс), «промежуточные переменные» (Э. Толмен), «настроение» (В. Басов), «схема» (У. Найсер) и др. Пожалуй, наиболее интересна для нас в качестве обобщающей, категория первичной установки Д. Н. Узнадзе, но она, к сожалению, по сей день остается заслоненной телеологизмом прилежного изучения феноменов «фиксированной установки» (в связи с чем, наряду с термином «первичная установка», мы будем использовать также термин «интенция», подчеркивая, впрочем, что речь здесь о внецелевых интенциях индивидуума). То общее, что роднит все отмеченные выше понятия, включая «первичную установку», – это детерминирующая роль неуловимого «здесь-и-теперь». Такую форму причинности мы называем синхронической; мгновенные состояния Я, внутреннее устройство которых определяется действием синхронической причинности (осуществляющей синтез импульсов, интуиций, помыслов, предчувствий), воссоединяются во времени, или, как говорил А. Бергсон, проникают друг друга, что и образует диахронический материал Я. Таким образом, движущая волна новизны, обусловленная действием синхронической причинности, диахронически выявляет устойчивость Я в процессе его постоянного самообновления.

Ему соответствует causa sui в значении «формальной причины». Идеальное Я образует представления человека о самом себе. Представляя себя тем или иным образом, человек конструирует свой собственный образ в идеальном пространстве и времени, и в этом смысле всегда имеет дело с самим собой как существующим в возможности (даже тогда, когда он конструирует образ себя в настоящем). Таков взгляд человека на свое физическое Я (экспериментальные исследования показывают, насколько зависим образ собственного физического Я от установок личности); здесь же содержится и образ себя как субъекта самонаблюдения (вспомним о Лопатинском «внутреннем человечке»); в Идеальном Я конструируется также образ себя как мыслящего («мыслящая вещь» Декарта); и, наконец, Идеальному Я принадлежат образы того, как человек переживает себя, – возможность длить свое бытие, воспринимать, мыслить, чувствовать. Детерминизм возможным – подлинный источник целеполагания (в нашей трактовке «цель» есть образ возможного как прообраз действительного. – Петровский В. А., 1992). В исследованиях, специально посвященных этому вопросу, мы показывали, что в деятельности человека порождаются избыточные возможности действования (целевые перспективы, выходящие за границы первоначально поставленных частных целей). Новоприобретенные возможности отягощены внутренним ограничением, заключающимся в том, что это пока еще только возможности (граница здесь положена самой идеальностью их); но, становясь предметом рефлексии, они приобретают силу побуждать активность («мотив границы»). Психологической категорией, отвечающей детерминизму возможным как таковым, является надситуативная активность (Петровский В. А., 1975, 1977).

Ему соответствует causa sui в значении «действующей причины». Таково наше мыслящее – вненаходимое и вне-временное – Я. Вненаходимость означает, что нечто находится (нахождение как процесс и результат обнаружения) там, где его, как такового, никогда не было; вневременность – значит, что оно временно находится там, где мы его находим. Трансцендентальное Я, таким образом, существует в условном пространстве и времени. Мысль переживается сразу как что-то иное, чем переживание; воспринимается сразу как что-то иное, чем восприятие; и – будучи высказанной, означает что-то совсем иное, чем само высказывание («Мысль изреченная есть ложь» – Тютчев). Вюрцбуржцы и их последователи после открытия без-образности мысли не пошли дальше (а переживаема ли мысль? А вербализуема ли? А установочна ли?). Мысль как таковая не существует «где-то» (попытку буквально поместить-подвесить мысль в реальном пространстве мывстречаем в работах В. В. Налимова). По отношению к значению чувственных предметов справедлива формула: «значения – сверхчувственны». Но что значения суть, как не кристаллизации мысли? Мысль – есть, когда ее замечают. Но ее замечают, когда она уже есть. Мысль не существует «до», но она и не рождается «в ходе» (в рефлексии мы схватываем ее как уже родившуюся). Хотя Мысль как таковая вненаходима и вне-временна, ее чувственная запись – своего рода письменное послание нам – существует в пространстве и времени. Скрытая работа мысли по преодолению границ не означает, что «кто-то» (представление о «мыслящем») «производит» мысль. Когда мы утверждаем, что, осмысливая свои границы, индивидуум неизбежно порывает с ними и что в этом проявляется скрытая работа его мысли, мы вовсе не хотим сказать этим, что «кто-то» в нем как бы подталкивает его к этому. «Мыслящий» есть чувственная метафора самой мысли о мысли. Парадокс, однако, состоит в том, что представление о некоем субъекте, который, так сказать, «производит» мысль, при всей его, казалось бы, неадекватности существу происходящего, рождается не без участия самой мысли. Таким образом, она как бы удостоверяет свое собственное рождение (свидетельство о рождении, как известно, выдается уже после рождения, хотя дата, отмеченная на нем, совпадает с моментом рождения). «Я мыслю» (когито) означает, что мысль сама выдвигает представление о мыслимом и мыслящем, сама производит эти представления без какого-либо мысли-производителя инкогнито. Представление о тайном «поставщике» мысли есть чувственный след и знак мысли, появляющиеся на свет в ходе самого мышления, – спутник мысли, которого нередко ошибочно принимают за поводыря. Правда, спутник этот нередко вырывается вперед, как бы показывая мысли, потаенно зная, кто тут ведет. Подлинным основанием мысли, ее источником, является сама мысль: без мысли о мысли есть, может быть, все, о чем мы готовы подумать: наши ощущения и чувства, образы восприятия и памяти, наши фантазии, импульсы к действованию – нет лишь самой мысли (она возникает только тогда, когда мысль мыслит себя – «думу думает»…). Мысль, мыслящая себя, и есть – трансцендентальное Я. Именно оно ведет в запределье, будучи действующей причиной в составе causa sui. Осваиваясь в границах возможного, мысль с необходимостью трансцендирует их, или, что то же самое, постигая конечность, посягает на то, чтобы с нею покончить. Действие мысли заключается, таким образом, в том, чтобы раскрывать перспективу быть, по словам Гегеля, у себя, сохранять себя при себе где бы то ни было, – виртуальную (тут же воплощаемую) возможность всеохватного присутствия в мире. Но это становится достижимым лишь на ступени целевого состояния. Психологическим эквивалентом философской трактовки мысли явилась бы категория собственно мысли, психологически еще, увы, не осмысленная.