Оксана Алексеева - Экзамен по социализации

— Терпимо, — ответил ей Макс. — Куда вас везти?

— О, Даша, а где твои очки? — Мира просунулась между сиденьями, пристально меня рассматривая. Но, не дождавшись ответа, тут же добавила: — Какое у тебя зрение?

— Минус один, — ответила я, радуясь, что никто вроде бы не собирается настаивать на разборе моей последней драмы. Им обоим объяснять ничего не хотелось — все равно ведь не поддержат. — А что?

— То есть не слишком-то плохое. Ты ходишь в очках постоянно?

К чему она клонит? Что за интерес вдруг к моей милой миопии слабой степени?

— Нет. Ну, дома могу надеть — телевизор посмотреть или за компом, а так — нет необходимости.

Мира прищурилась:

— А в школе я тебя до сих пор ни разу не видела без очков! Вообще ни разу. О чем это говорит?

— О чем это говорит? — мявкнула я ей в тон.

Макс, видимо, тоже не понимавший смысла допроса сестры, повернулся ко мне. И произнес:

— О.

— Господа Танаевы, вы пиздец какие странные, — ответила я им обоим.

— Это да, — согласилась Мира, — но сейчас о другом. Глазки-то у тебя какие красивые, ресницы длинные. А не красишься почему?

— Чтобы тушь со слезами по всему лицу не растекалась после очередной стычки с любимыми одноклассниками! — разозлилась я.

— Не-е-ет, — протянула Мира. — Это твоя защитная реакция, чтоб внимание поменьше привлекать.

Вместо ответа я попыталась испепелить ее взглядом.

— О, — повторил Макс задумчиво. — Хороший цвет глаз… Как-то не обращал внимания раньше.

Мира вдруг захлебнулась воздухом и изо всей силы хлопнула его по плечу:

— Брат! Даже не смей! Даша — моя подруга.

Макс равнодушно кивнул и снова отвернулся к лобовому стеклу. Наверное, в этом разговоре был какой-то глубочайший смысл, уловить который мне никак не давала накопленная усталость. Хотелось скорее домой — от всего, ото всех. Но приличия ради я уточнила:

— А эта херня что должна означать?

Мира обреченно вздохнула и соблаговолила пояснить:

— У Макса отклонение психическое — он помешан на сексе.

Не слыхала о таком отклонении. Тогда послушаем продолжение.

— В общем, все дышащее, слышащее и издающее звуки находится в опасности. Ну чего ты улыбаешься? Я вообще-то серьезно! Психолог говорил, это потому, что у нас матери не было, ну там чего-то как-то… стремление к человеческому теплу, к ласке, которой в детстве не было, тяжелые испытания… у него вот в такую гипертрофированную форму вылилось. Нам и из Москвы, может, уехать пришлось, потому что добрая ее треть уже знакома с моим братом ниже пояса, — Мира рассмеялась собственной шутке, но брат ее не поддержал. — Но заодно, вопреки предположениям психолога, в эмоциональную привязчивость это не выросло. Как раз наоборот — ни эмоциями, ни привязчивостью мой брат не отличается. Макс, хоть с одной девицей у тебя было два раза?

Макс почесал указательным пальцем висок и отвернулся к боковому стеклу, демонстрируя, что этот разговор его не касается. Очевидно, сестра его не раз уже доставала этим. Я распахнула глаза:

— Серьезно, что ли? Но ты же никого не насилуешь, Макс? — посчитала, что имею право такой мелкий пунктик уточнить.

— Пока необходимости не было, — буркнул он.

— Ну… ладно. Теперь понятно, что там с Яной… — пробормотала я, чтобы хоть что-то сказать на такое откровенное признание.

— С Яной? — видимо, Мира не знала, кого конкретно шпилит ее брат в каждый дискретный отрезок времени. — Ясно. Но Дашу не трогать! Понял?

Это меня уже возмутило:

— Что это значит? А Даша тут что, грелка безмолвная? Даша не может сама отказать? — они меня считают жертвой до такой степени?! — И уж прости, Макс, но ты не производишь впечатления красноречивого Дона Жуана, который способен уболтать любую!

Он не ответил, поэтому я решилась добавить. Откровенность за откровенность:

— И вообще, я — девственница! Понятно? Это значит, что я не стала бы отсасывать в туалете малознакомому парню, а в постель лягу только с любимым и уж точно… не с тем, кого треть Москвы… ниже пояса!

— Я тоже! — удивила Мира. — В смысле, тоже девственница и тоже считаю, что секс допустим только с очень близким человеком!

— Пф! — не выдержал Макс. — Нашли, чем гордиться. Обе. Ты, — он обратился к Мире, — девственница только потому, что моя сестра. А ты, — это уже мне, — потому, что подруга моей сестры. Точка. Радуйтесь пока, если это вообще повод для радости. Куда вас везти, клуши невинные?

Мира тут же переключилась:

— По магазинам!

Но я слишком устала. Меня просто не хватило бы даже на то, чтобы составить Мире компанию.

— Я домой хочу, прости.

— Ну ладно, — она на секунду надула идеальные губы. — Говори адрес.

Уж не знаю, насколько серьезно она говорила о психологических проблемах. По-моему, Макс — просто типичный бабник, правда, слишком немногословный — хотя, может, этим и привлекает на фоне прочих болтунов. В восемнадцать бегать за девчонками — да это можно про каждого третьего сказать, а она тут развела целую психическую травму. В конце концов, меня это вообще никак не касается. Но все же прозвучало что-то, что заставило мое сердце дрогнуть, поэтому я спросила:

— Мира, а когда умерли ваши родители?

— Сразу.

Холодно и просто. И тут же уточнила, хотя я и без того поняла:

— Сразу после нашего рождения.

Вот так. Всю жизнь никому не нужные, из всех родных — только они двое. Против всего мира вдвоем. А я еще жаловалась на свои мелкие проблемы.

Забежала в квартиру и скинула туфли.

— Дашуль, ты? Мой руки и беги сюда, я пока суп разогрею, — раздался голос из кухни, а я сразу же подлетела к маме и обняла. — Даш, ты чего?

Я сжала ее еще сильнее:

— Так соскучилась, мам.

Мама разомкнула объятия, чтобы пристально посмотреть в лицо:

— Все в порядке?

— Да. Просто люблю тебя.

А потом я рассказала ей о Мире и Максе — двух своих друзьях. Ни с того, ни с сего именно сегодня ставших друзьями. Мама только качала головой, тоже не имея возможности представить — каково это. А вечером уселась смотреть с папой его дебильный футбол. По каким глупым критериям я смела называть свою жизнь плохой? А Белову я завтра еще разок врежу!

Правда, уверенность моя таяла рывками по мере приближения к зданию школы. Белов вчера меня не ударил — он вообще меня никогда не бил. Хватал, применял силу — да, но чтобы кулаком… такого не случалось. Но вчера я ведь перешла все границы, в его понимании моих границ. И он не ударил меня. Может ли быть такое, что эта сволочь имеет хоть какие-то пределы своей жесткости? Жестокость была ключевой чертой его натуры, он ни разу не упустил шанса меня унизить так, чтобы было как можно больнее. Вчера он опять меня унизил, но не ударил. Почему? А может, он боится? Ведь все его поступки оставались до сих пор тайной от моих родителей и учителей отчасти потому, что им никто об этом прямо не говорил. А вот синяк на половину моего очкастого лица станет слишком красноречивым доказательством — завтра же в школу прилетит мой отец, поставит на уши всех от директора до уборщицы, следовательно, беспечная жизнь Белова, так или иначе, перестанет быть такой же беспечной. Это больше похоже на правду! Так-так, значит, на этом страхе играть и нужно. Я отказываюсь сдаваться! Наоборот, собираюсь провоцировать его либо уж выйти из себя окончательно, либо раз и навсегда успокоиться. Страшновато, но что он мне может сделать такого, чего со мной до сих пор не делали? Не убьет же, в самом деле. А когда я справлюсь с Беловым, то все остальные мне покажутся мухами — тут Мира была права.

Прямо из пучины бурлящих мыслей меня выдернули за руку и потащили куда-то в сторону. Яна. Насупилась и смотрит так, будто я ей миллиард долларов задолжала. Но раз уж я настроилась на войну с Беловым, то противостоять, пусть и высокомерной, но более здравомыслящей Яне я уж точно в силах:

— Чего тебе?

Она привычно перекрестила руки на груди, но тут же опустила их.

— Даша, — ого! Она знает мое имя? — Извини меня за то, что я тебя оскорбляла. Но я никогда не трогала твою форму, обувь и…

— Знаю. И что? — а вот я сложила руки на груди, как это обычно делала она.

— Даша, — она выдавливала это слово из себя с явным волевым усилием. — Пожалуйста. Не говори. Никому.