Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал
«Но я рожден для исследовательской работы, Йозеф. Я, в отличие от тебя, не способен к занятиям практической медициной. Твоя интуиция на диагнозы известна на всю Вену. Я лишен этого дара. До конца дней своих я останусь лекарем-подмастерьем, Пегас, вынужденный тянуть плуг».
«Зиг, нет тех умений, которые я не мог бы передать тебе».
Фрейд откинулся назад, где свет не мог достать его, и он был благодарен охватившей его темноте. Никогда не был он так откровенен ни с Йозефом, ни с кем-либо еще, кроме Марты, которой он каждый день отправлял письма с самыми сокровенными своими мыслями и чувствами.
«Но, Зиг, не стоит возводить поклеп на медицину. Ты действительно циничен. Посмотри, насколько мы продвинулись вперед за последние двадцать лет — хотя бы в области неврологии. Вспомни паралич, вызванный отравлением свинцом, или бромидный психоз, или церебральный трихинеллез. Двадцать лет назад это были тайны, покрытые мраком. Наука развивается медленно, но каждые десять лет мы побеждаем очередную болезнь».
Повисла долгая пауза, которую первым нарушил Брейер:
«Давай сменим тему. Я хочу кое-что у тебя спросить. У тебя сейчас много студентов. Тебе когда-нибудь приходилось слышать о студенте из России по имени Женя Саломе?»
«Женя Саломе? Не думаю. А в чем дело?»
«Сегодня ко мне приходила его сестра. Странная была встреча». Фиакр въехал в небольшие въездные ворота на Бекерштрассе, 7 и закачался на рессорах от резкой остановки. «Вот мы и приехали. Я расскажу тебе об этом дома».
Они оказались во внушительном, мощенном булыжником внутреннем дворике шестнадцатого века, окруженном высокими, увитыми плющом стенами. На каждой стороне над открытыми арками на уровне земли, поддерживаемыми величественными пилястрами, поднимались в пять рядов большие сводчатые окна, разделенные деревянными рамами на дюжину мелких окошек. Когда двое мужчин приблизились к главному входу, портье, неусыпный страж, выглянул в стеклянный глазок в двери своего обиталища и бросился отпирать дверь, приветствуя пришедших поклоном.
Они поднялись по ступенькам, минуя кабинет Брейера на втором этаже, в просторные семейные апартаменты на третьем, где их ждала Матильда. В свои тридцать шесть она оставалась поразительно красивой женщиной с шелковистой светящейся кожей, прекрасно вылепленным носом, серо-голубыми глазами и густыми каштановыми волосами, которые она заплетала в длинную косу и укладывала в высокую прическу. Белая блузка и длинная серая юбка подчеркивали ее талию, фигура ее не потеряла изящества, несмотря на то что она разрешилась своим пятым ребенком всего несколько месяцев назад.
Забирая у Йозефа шляпу, она откинула назад его волосы, помогла ему снять пальто и отдала его служанке, Алоисии, которую они называли Луизой с тех самых пор, когда четырнадцать лет назад она переступила порог их дома. Затем она повернулась к Фрейду:
«Зиги, ты совершенно промок и заледенел. В ванну, немедленно! Я уже погрела воду, а свежее белье Йозефа ждет тебя на полке. Как удобно, что у вас с ним одинаковый размер! Мне никогда не оказать такого гостеприимства Максу».
Макс, муж ее сестры Ракели, был огромным человеком, весящим больше двухсот шестидесяти фунтов.
«Не беспокойся о Максе, — сказал Брейер. — Я отъемся до его размеров и скажу, что он во всем виноват». Обращаясь к Фрейду, он добавил: «Сегодня отправил к Максу еще одну увеличенную простату. Это уже четвертая за неделю. Вот для тебя работенка!»
«Нет, — вмешалась Матильда, беря Фрейда за руку и ведя его в ванную. — Урология не для Зиги. Прочищать мочевые пузыри и водопроводные трубы с утра до вечера! Да он с ума сойдет за неделю!»
У двери она остановилась. «Йозеф, дети ужинают. Загляни к ним, но только на минутку. Мне хотелось бы, чтобы ты вздремнул до ужина. Я слышала, как ты всю ночь ворочался. Ты плохо спал».
Не говоря ни слова, Брейер направился к спальне, но передумал и решил вместо этого помочь Фрейду приготовить ванну. Оборачиваясь, он заметил, как Матильда наклонилась к Фрейду, и услышал ее шепот: «Вот видишь, о чем я говорила, Зиги, он почти не разговаривает со мной!»
В ванной Брейер приладил насадки бензинового насоса к канистрам с горячей водой, которые Луиза и Фрейд тащили с кухни. Массивная белая ванна, чудом держащаяся на изящных медных треножниках, быстро наполнялась. Когда Брейер вышел из ванной в коридор, он услышал блаженное мурлыкание Фрейда, которым сопровождалось его погружение в горячую воду.
Лежа на кровати, Брейер никак не мог заснуть: ему не давала покоя мысль о том, какими близкими и доверительными были отношения Матильды и Фрейда. Фрейд постепенно становился фактически членом семьи, теперь он даже обедал с ними несколько раз в неделю. Сначала тесно общались лишь Брейер и Фрейд. Возможно, Зиг занял место Адольфа, его младшего брата, который умер несколько лет назад. Но за последний год Матильда и Фрейд сильно сблизились. Десятилетняя разница в возрасте позволяла Матильде испытывать по отношению к Фрейду материнские чувства; она часто говорила, что он напоминает ей Брейера, каким он был, когда они только встретились.
«Так что с того, — спросил себя Брейер, — что Матильда рассказывает Фрейду о моей холодности? Какое это имеет значение?» Вероятнее всего, Фрейд уже все знает: он замечает все, что происходит в их доме. Он не обладает проницательностью медика-диагноста, но от его внимания не укрывается ни одна деталь, связанная с человеческими отношениями. И он наверняка заметил, насколько изголодались дети по отцовской любви: Роберт, Берта, Маргарита и Йохан окружали его с восторженными воплями «Дядя Зиги!», и даже маленькая Дора улыбалась, заметив его. Вне всякого сомнения, присутствие Фрейда в их доме приносило только пользу; Брейер отдавал себе отчет в том, что сам он пребывал в полном смятении чувств, а потому и не мог дать своей семье то, в чем они нуждались. Да, Фрейд делал это вместо него, а он, вместо того чтобы стыдиться этого, был скорее благодарен своему молодому другу.
И Брейер понимал, что не может обижаться на Матильду из-за того, что она жаловалась на свою жизнь в браке. У нее был все основания жаловаться! Почти каждый вечер он работал в лаборатории до полуночи. Утром в воскресенье он занимался подготовкой к лекциям, которые он в воскресенье днем читал студентам-медикам. Несколько вечеров в неделю он засиживался в кафе до восьми-девяти часов, и теперь он играл в тарок не один раз в неделю, а два. Начались даже посягательства на обеденный перерыв в середине дня, который всегда был неприкосновенным семейным временем. По крайней мере раз в неделю Брейер загружал себя работой настолько, что работал и в обеденный перерыв. И, разумеется, когда приходил Макс, они запирались в кабинете и часами играли в шахматы.
Оставив попытки уснуть, Брейер отправился на кухню попросить подать ужин. Он знал, что Фрейд любит понежиться в горячей ванне, но торопился разделаться с едой, чтобы сэкономить время для работы в лаборатории. Он постучался в дверь ванной комнаты: «Зиг, когда закончишь, приходи в кабинет. Матильда согласилась сервировать нам ужин без церемоний».
Фрейд быстро прошелся по телу полотенцем, натянул белье Брейера, бросил свои промокшие вещи в корзину для стирки и поспешил помочь Брейеру и Матильде поставить их ужин на подносы. (Брейеры, как и большинство жителей Вены, плотно ели днем, довольствуясь вечером холодными остатками.) Стеклянная дверь кухни запотела от пара. Распахнув ее, Фрейд был атакован восхитительным теплым ароматом перлового супа с морковкой и сельдереем.
Матильда помахала ему половником: «Зиги, на улице так холодно, я приготовила горячего супа — это то, что нужно вам обоим».
Фрейд забрал у нее поднос. «Только две тарелки? Ты не будешь есть?»
«Когда Йозеф говорит, что хочет есть в кабинете, это обычно означает, что он хочет пообщаться с тобой наедине».
«Матильда, — возразил Брейер, — я этого не говорил. Зиг больше не будет приходить сюда, если ты не будешь составлять ему компанию за ужином».
«Нет, я устала, да и вы всю неделю не были наедине».
Когда они шли по длинному коридору, Фрейд заскочил в спальни детей, чтобы поцеловать их на ночь. Он не внял их мольбам рассказать им сказку, пообещав в следующий раз рассказать две. Он нашел Брейера в кабинете, обитой темными панелями комнате с большим центральным окном, задрапированным плотными шторами из темно-бордового бархата. В нижней части окна, между внешними и внутренними створками лежали несколько подушечек, выполнявших роль изоляции. На страже окна стоял массивный ореховый стол, заваленный грудами открытых книг. Пол был покрыт толстым кашанским ковром в синих и слоновой кости цветах, а три стены от пола до самого потолка занимали книжные полки, битком набитые книгами в тяжелых переплетах черной кожи. В дальнем углу комнаты на бидермейерском карточном столике на тонких конических черно-золотых ножках Луиза уже поставила холодного жареного цыпленка, салат из капусты, семян тмина и сметаны, Seltstangeri[4] и Giesshubler.[5] Матильда сняла тарелки с супом с подноса, который нес Фрейд, поставила их на стол и собралась уходить.
