Марина Москвина - Учись видеть. Уроки творческих взлетов
– Во всех ваших произведениях прекрасно уживаются, казалось бы, несовместимые вещи: живая жизнь, реальная, какой живет каждый, – и элемент чуда, какой-то сказки…
Мне нравится, когда в вещи присутствует фантазия и в то же время ты чувствуешь подводные течения – гул судьбы настоящей, человеческой. Я вообще воспринимаю жизнь как волшебное действо. По-настоящему хороших вещей, особенно детских, много не напишешь…
Это сразу чувствуется – по вибрации книжного разворота: открываются ли в его пространстве какие-то дальние горизонты, иные измерения, есть ли там глубины, где плывет сказочная Кола-рыба, распахнуты ли небеса, куда позовет нас Чайка Джонатан Ливингстон?
Здорово, когда книга многоплановая, как суфийская притча, которая имеет 77 смыслов. Ребенок поймет одно, взрослому, который ее будет вслух читать своему малышу, она расскажет и еще что-то, а чтобы вас окончательно оглоушить, вспомню Курта Воннегута «Колыбель для кошки» – там герой спрашивает про книгу на предмет ее ценности: «А ее можно читать перед смертью?»
Таков рассказ Юрия Коваля «Вода с закрытыми глазами». К тому же, заметьте, он смешной.
– Все ваши книги – и детские, и взрослые – на первый взгляд жизнеутверждающие, веселые, но в них всегда звучит нота печали. Кто-то сказал: «Москвина – это кратчайший путь от серьезного до смешного». Так где заканчивается быль и начинается сказка, где кончается веселье и начинается печаль?
Я отвечу крылатой фразой поэта Марины Бородицкой: «Тосковать нужно весело, черт побери!!!» Например, книгу «Моя собака любит джаз» я писала в большой печали. Но, как говорит мой учитель Ошо Раджнеш, быть несчастным очень легко. Для этого не надо ни чувства юмора, ни присутствия духа. А чтобы быть счастливым, на это надо иметь огромное мужество и отвагу. Не станем же мы думать, что в этом достаточно жестком мире, вполне материальном, приземленном, хотя бы кто-нибудь сможет улизнуть от испытаний, ради которых он послан на эту Землю?
И вообще я давно поняла, что творчество – это молитва. Вот одна девочка, например, написала «Молитву Гиппопотама»:
Господи,Это я, твой раб божий,Гиппопотам,Сделай так, чтобы меняне кусалиОсы и пчелы.Чтобы вода в реке никогдаНе кончалась.Чтобы я никогда не похудел.Чтобы меня не боялисьМаленькие птички.И чтобы я не боялся щекотки.Аминь.
– Что сказочник чувствует на встречах с читателями?
Застенчивость. Если человек прочел хоть одну мою книжку, он знает обо мне ВСЕ.
«Жизнь летит, как ракета, а мы – как Гагарин с Титовым!»
Ксения Молдавская
Интервью с Мариной Москвиной и Леонидом Тишковым для «Книжного обозрения»
– Ребята, вы сейчас просто как Дед Мороз и Снегурочка, потому что с вашего интервью начнется первый в этом году номер газеты. Вам когда-нибудь доводилось быть Дедом Морозом и Снегурочкой?
Леонид Тишков: Говорят, в жизни мужчины есть три основных периода: когда он верит в Деда Мороза, когда не верит и когда он сам Дед Мороз. Я все еще продолжаю верить.
Марина Москвина: А я – профессиональная Снегурочка. В моем детстве это была выборная должность, и меня вечно выдвигали на этот пост. Однажды, будучи уже взрослой, я пришла на радио записывать передачу. Вдруг женщина из окошка бюро пропусков выглянула и говорит: «Ой, вы ведь учились в Черемушках в первом классе 181-й школы?» – «…Да», – удивленно отвечаю. «Я там работала завучем, – она сказала, – а вы были Снегурочкой». Узнала!!! И вот недавно меня опять пригласили на эту роль в один московский арт-клуб. Я, конечно, волнуюсь, вью кудри, навожу марафет. А сынок мой глядит на эти отчаянные приготовления и говорит: «Ну что, последний раз играем Снегурочку? Дальше-то пойдет Баба-яга?..»
– А вам приходилось волшебным образом выполнять желания? А ваши желания волшебным образом исполнялись? Что такое чудо?
Л. Т.: Как доктор могу сказать, что вся жизнь – это волшебство. Как художник заявляю: чтобы в это поверить – надо быть художником!
М. М.: Я сразу вспомнила мальчика из «Золушки». Как он говорил? «Я еще не волшебник, я только учусь…» Так и вижу его руку в старинной гофрированной манжете с хрустальной туфелькой. Первая послевоенная весна. Первый детский фильм, который снимают в СССР по иностранной сказке. Оружие для рыцарей привезли из настоящего разрушенного тевтонского замка. Для «королевского бала» приготовили три тысячи костюмов Берлинского театра, конфискованных Советской армией в конце войны. По сказке Золушке едва исполнилось шестнадцать лет. Актрисе Янине Жеймо стукнуло 38. Она пережила блокаду Ленинграда, разлуку с мужем, многие печали. Гарик Клеменков (мальчик-паж) вспоминал, как в перерыве между съемок они залезали в карету-тыкву и болтали. Он лузгал семечки, Золушка курила «Беломор». То, как переплетаются жизнь со сказкой, для меня и есть волшебство. Мальчик-паж вырос, стал знаменитым гитарным мастером, одним из лучших в мире. И хотя он сделал всего пятнадцать гитар – каждая из них чудо. Всю свою долгую жизнь он провел в бедности, неприкаянности, скитаниях, он искал истину, высший смысл. Может быть, таков и есть удел чародея. И все-таки – как там, в пьесе у Шварца? «Я не волшебник, я только учусь. Но любовь помогает нам совершать настоящие чудеса!»
– А ваши экстремальные путешествия – тоже волшебство?
Л. Т.: Я люблю путешествовать, сидя в своей мастерской на 25-м этаже, на крыше, смотрю на облака и в этих облаках вижу несуществующие миры, необыкновенных существ. Правда же, облака – это небесные слоны? А Марина все манит и манит меня с крыши в дальние страны. Я не понимаю – зачем? У каждого внутри есть своя Фудзияма!
М. М.: Разумеется, волшебство! Как ты думаешь, если мы собрались в Непал, уже куплены билеты, известен рейс, вся компания, с которой мы летим, прошла регистрацию и усаживается в самолет. А мы с Лёней у себя дома спокойно собираемся ложиться спать – в полной уверенности, что летим в Катманду не сегодня ночью, а завтра. Тут звонок из Шереметьева, паника, семь минут на сборы, мы несемся по Ленинградке, не касаясь колесами земли. Но… «Самолет взлетел, – говорит наш турагент. – А ваши билеты пропали…» Все это я описала в книге «Дорога на Аннапурну». Но если ты веришь в чудо, оно в тебя тоже потихонечку начинает верить. Может быть, поэтому мы очутились в Высоких Гималаях.
– Вы побывали в невероятных местах нашей планеты. Какое из них в исследованном мире самое «ваше»? О каком удалось написать лучше всего?
Л. Т.: У меня самое-самое – Урал, Уральские горы. А именно гора Кукан, под которой я родился в деревянном домике.
М. М.: Тут было бы уместно процитировать Ходжу Насреддина: старый хитрец в ответ на вопрос «Где центр мира?» просто топнул ногой. Но я отвечу серьезно, не покривив душой, не побоявшись показаться охваченной модой на Восток, – у меня это Индия, горы Гималаи, страна Непал и древнейший японский монастырь Дайтокудзи, где мне посчастливилось тихо посидеть лицом к лицу с сияющим мастером дзен Мацунами… Не знаю, удалось ли мне в холодных словах воздать должное этим местам Земли?
– Вы легко приходите к согласию насчет текста и иллюстраций? С кем проще договориться: с близким, родным или посторонним человеком?
Л. Т.: Автор, который заглядывает тебе через плечо, когда ты рисуешь, – страшный сон иллюстратора! Иногда говоришь в сердцах: сама рисуй – и бросаешь карандаш. И ведь рисует сама – потом приносит свои каракули, и приходится мне перерисовывать.
– Вы плечом к плечу поднимаетесь в Гималаи, сквозь буран, метель и пургу делаете отчаянные попытки взобраться на Фудзи… Как это сказывается на ваших супружеских отношениях?
М. М.: Муж мой, Лёня, тут как-то по весне и говорит: «В теннис мы с тобой давно не играли, на горных лыжах не успели покататься – снег стаял. Жизнь летит, как ракета. А мы с тобой как Гагарин с Титовым…» Потом он внимательно посмотрел на меня и внес маленький корректив: «…с Терешковой»…
– Когда-то в детских книгах Марины Москвиной в качестве героев появлялись Лёня и Серёня. Потом Лёня Тишков, оставаясь вольным, независимым художником, стал иллюстратором Марины Москвиной и даже соавтором. А что Серёня?
М. М.: Когда Серёня безо всякого энтузиазма учился в школе, его спрашивала домоуправительница Марья Федоровна: «Что ж ты, Сергей, собираешься стать дворником, а не ученым?» – «Зачем быть дворником?.. – задумчиво отвечал он ей. – Зачем быть ученым?..»
Я портфельчик свой сожгу,лягу и тихонечко посплю,
– писал он в своих ранних стихотворениях. Его детские стихи попали в интернет. Теперь серьезные психологи ломают головы над легкомысленной Серёниной песней «Какой я веселый мальчик, я мальчик веселый, какой я веселый мальчик, ужасный я весельчак, а папа такой угрюмый, мой папа, мой папа, и очень мрачная мама, мама родная моя, бабушка смотрит волком, учительница туча тучей, насупленный друг товарищ и дедушка – сыч сычом! А я ничего, я веселый, пою себе, и танцую…» – что это? Защитная реакция ребенка или его нежелание вникнуть в проблемы взрослых?..
