Ярослав Шимов - Австро-Венгерская империя
В отличие от Германии, где военная верхушка постепенно оттеснила от реальной власти не только парламент и канцлера, но и самого императора, в Австро-Венгрии генералитету не удалось достичь этой цели. Однако милитаризация внутренней политики была заметна и здесь. Сразу же после начала войны оказалось приостановлено действие статей конституции, гарантировавших подданным императора основные гражданские свободы – союзов, собраний, печати, тайну переписки и неприкосновенность жилища. Отменялись суды присяжных – поначалу в прифронтовых областях, где вводилось ускоренное судопроизводство, а позднее и в большинстве провинций монархии. Была введена цензура, и создано специальное ведомство, Управление по надзору в период войны, ответственное за соблюдение всех чрезвычайных мер. Правда, на Венгрию действие распоряжений Управления не распространялось, однако там подобные функции взяло на себя само правительство. Введенные ограничения касались самых разных сторон жизни – от запрета комментировать в газетах ход боевых действий (разрешалось лишь печатать сухой официальный отчет, выдержанный в тональности «наши доблестные войска в полном порядке отошли на заранее приготовленные позиции») до ужесточения правил владения охотничьим оружием.
Важны, однако, были не столько сами чрезвычайные меры, вполне естественные для воюющей страны, сколько бюрократическое усердие, с которым они проводились в жизнь, а также их национальный подтекст. Очень скоро ограничение гражданских свобод стало использоваться властями для борьбы с «неблагонадежными» элементами, которых видели в первую очередь в славянах. Ситуация ухудшалась по мере того, как затягивалась война: чем менее радостными были вести с фронтов, тем активнее велся поиск шпионов Антанты. Дело доходило до откровенных глупостей. Были запрещены театральные афиши, карты для туристов, таблички с названиями улиц и даже спичечные коробки, выдержанные в бело-сине-красных тонах – поскольку эти цвета традиционно считались славянскими и присутствовали на флагах России и Сербии. Была объявлена вне закона чешская спортивная организация «Сокол», которая подозревалась в распространении националистических настроений и нелояльности. Специальным распоряжением военного министерства всем воинским инстанциям поручалось установить особенно тщательный надзор над призываемыми в армию учителями-спавянами, в первую очередь сербами, чехами и словаками, которые могли бы вести в войсках «подрывную пропаганду». Лиц указанных национальностей предпочитали также не брать на работу на железную дорогу, в почтовую службу и другие ведомства, имевшие стратегическое значение.
Вот как описывал обстановку того времени чешский писатель Йозеф Сватоплук Махар, сам отправленный в 1916 году в тюрьму за «неблагонадежность»: «В Чешском королевстве, в Галиции, в Хорватии, Далмации – всюду военные указывали гражданским властям, как нужно делать то-то и то-то… Народные песни и куплеты, столетние и невинные как Божий день, – запрещались; конфисковывались детские буквари, книги, старые сборники, стихи и проза; газеты выходили полные белых «окон» (на месте заметок, вымаранных цензурой – Я. Ш.), со статьями, пересланными их редакциям из полиции… Подозрительных людей… забирали и интернировали в специальных лагерях; новобранцам в документы вписывали буквы p.v. (politisch verdaechtig – «политически неблагонадежен» – Я. Ш.), которые и сопровождали их на всех фронтах…, обрекая на постоянный надзор; люди всех возрастов и состояний жили под полицейским наблюдением, кабачки, кафе, театры, променады кишели шпиками…»
Миф о габсбургской монархии как «тюрьме народов», получивший широкое распространение после ее падения, уходил корнями именно в последний, военный период истории Австро-Венгрии, когда многонациональное государство действительно стало напоминать тюрьму. Репрессии властей были явно чрезмерными, поскольку, как уже говорилось, сильного и организованного внутреннего противника у монархии не существовало вплоть до 1917–1918 годов. Втом, что такой противник в конце концов появился, можно видеть «заслугу» ретивых исполнителей, военных и гражданских столоначальников и их высоких покровителей, которые своими неоправданно жесткими мерами заставили миллионы людей смотреть на государство со страхом, неприязнью и враждебностью, что в конце концов и толкнуло эти миллионы под знамена национальных движений.
Впрочем, не все шаги правительства были неоправданными. Так, для одной из самых известных репрессивных мер – ареста в 1915 году ряда чешских политиков, в том числе депутатов рейхсрата – имелись веские основания: один из них, лидер младочехов Карел Крамарж, будучи искренним русофилом, вынашивал планы восстановления самостоятельного Чешского королевства, на трон которого хотел после победы Антанты призвать кого-либо из русских великих князей. Другой политик, председатель национально-социалистической партии Вацлав Клофач, незадолго до войны ездил в Россию, где встречался с представителями русского правительства и генштаба, которым предлагал создать в чешских землях шпионскую сеть. Конечно, подобные действия трудно назвать иначе как государственной изменой. Однако оправданность отдельных мер не может заслонить тот факт, что в целом политика австрийских и венгерских властей по отношению к «непривилегированным» народам была пагубной и вела к результатам, прямо противоположным тем, которых ожидали правительства обеих частей монархии. Вместо объединения подданных вокруг императора и правительства происходило взаимное отчуждение государства и его граждан.
Наиболее ярко эти тенденции проявились в чешских землях. Проявления лояльности и kaisertreu патриотизма здесь даже в первые дни войны были куда слабее, чем в районах, населенных немцами, венграми или хорватами. Отсутствие военного энтузиазма выражалось и в той неохоте, с которой чехи подписывались на облигации австрийских военных займов: так, среди приобретших ценные бумаги 1 – го займа в Богемии и Моравии более 86 % составили немцы и лишь около 14 % – чехи, в то время как соотношение между этими народами в указанных землях, по данным переписи 1910 года, было 37:63 в пользу чехов. Среди чешских политиков уже в первые месяцы войны образовалась небольшая группа тех, кто твердо решил сделать ставку на уничтожение дунайской монархии и создание независимого чехословацкого государства. Сторонники независимости поодиночке бежали на Запад через нейтральную Швейцарию или (до мая 1915 года) Италию. Среди них оказался и Томаш Масарик, вставший во главе созданного в Париже Чешского заграничного комитета (впоследствии переименованного в Чехословацкий национальный совет), который стремился завязать тесные контакты с державами Антанты. Ближайшими сотрудниками Масарика стали юрист и политик, будущий второй президент Чехословакии Эдвард Бенеш и французский офицер словацкого происхождения, один из пионеров боевой авиации Милан Штефаник.
14 ноября 1915 года комитет выступил с заявлением, в котором говорилось, что, хотя «до сих пор все чешские партии добивались самостоятельности своего народа в рамках Австро-Венгрии», отныне «беспощадное насилие со стороны Вены» вынуждает чешскую и словацкую политическую эмиграцию «добиваться самостоятельности вне Австро-Венгрии». В чешских землях связь с эмигрантами и через них с Антантой поддерживала нелегальная группа антигабсбургски настроенных деятелей (так называемая «Мафия»). Большинство ее участников были в 1915–1916 годах арестованы властями.
Влияние заграничного комитета до поры до времени оставалось не слишком значительным. Более того, большинство чешских политиков, оставшихся на родине, пришли к выводу о необходимости объединения усилий для защиты интересов своего народа – в рамках Австро-Венгрии. Чешские депутаты распущенного рейхсрата создали для этой цели Чешский союз, а в качестве более представительного органа, выражавшего интересы всех партий, – Национальный комитет. Обе организации должны были публично выступить не с оппозиционной, а с умеренной национальной программой, с лояльными заявлениями, которые представлялись тогда единственной для чешской политики возможностью заявить о себе. Так возник чешский активизм – течение, объединившее представителей политической элиты, которые, сохраняя различия во взглядах на внутреннюю политику, разделяли убеждение в необходимости добиваться чешской национальной автономии, не становясь в жесткую оппозицию монархии и династии. Как и австрофилам в XIX веке, многим активистам (например, лидеру чешской социал-демократии Богумиру Шмералу) Австро-Венгрия представлялась единственной защитой от экспансионизма, с одной стороны, кайзеровской Германии, а с другой – царской России.
Вершиной деятельности активистов было заявление Чешского союза, с которым он по настоянию нового министра иностранных дел Австро-Венгрии графа Чернина выступил 30 января 1917 года – в ответ на декларацию держав Антанты, в которой в качестве одной из военных целей этого блока указывалось «освобождение чехословаков». В заявлении союза отмечалось, что «народ чешский, как в прошлом, так и в настоящем и будущем, видит свое грядущее и условия, необходимые для своего развития, только под скипетром Габсбургов». С подобными декларациями тогда выступили и представители других народов дунайской монархии.
