Необитаемая земля. Жизнь после глобального потепления - Дэвид Уоллес-Уэллс
Глобальный разрыв еще больше, поскольку в нашем новом жарком мире самые бедные страны пострадают сильнее. На самом деле, за исключением Австралии, страны с низким ВВП нагреются больше других (85). И это при том, что в большинстве своем южные страны не так уж и сильно загрязняют атмосферу планеты. В этом и состоит «климатическая ирония», хотя правильнее было бы говорить о «климатической жестокости», поскольку последствия будут беспощадными и принесут много страданий. Хотя глобальное потепление в большей степени ударит по самым бедным, его разрушительный потенциал не удастся без больших усилий ослабить и в развитых странах, как бы об этом ни мечтали жители Северного полушария, – что не делает нам чести. Климатическая катастрофа не выбирает своих жертв.
На самом деле идея, что климат удастся регулировать или управлять им через какие-либо организации или технологии, – это лишь очередное наивное климатическое заблуждение. Планета выживала тысячелетиями без каких-либо намеков на мировое правительство и продержалась в таком состоянии почти все время существования человеческой цивилизации, состоявшей из враждующих племен, княжеств, королевств и государств, и лишь после двух мировых войн, очень неспешно и поэтапно, появилось нечто похожее на глобальный орган власти – в виде Лиги Наций, ООН, Европейского союза и даже рыночной глобализации, которая при всех своих недостатках является примером международной кооперации, пропитанной неолиберальной концепцией взаимовыгодного характера жизни на Земле. И если бы потребовалось придумать масштабную угрозу, достаточно глобальную, чтобы породить систему настоящей международной кооперации, такой угрозой могло бы как раз стать изменение климата – оно глобальное, всеобъемлющее и угрожает всем. Но именно сейчас, когда потребность в такой кооперации особенно высока и действительно необходима для выживания нашего мира, мы идем в противоположном направлении: ударяемся в национализм, снимаем с себя бремя коллективной ответственности и разобщаемся. Коллапс доверия – это тоже каскад.
До какой степени окружающий нас мир изменится, пока неясно, как неясно и то, каким образом мы будем учитывать происходящие трансформации. Одной из производных экологической ментальности, в рамках которой природа долгое время рассматривалась как внешняя угроза, стало отношение к природе как чему-то существующему отдельно от жизни современного человека – настолько отдельно, что ее деградация приобрела комфортные оттенки иносказания, словно басни Эзопа. Мы эстетизируем ее, даже осознавая всю трагичность.
Изменения климата могут привести к тому, что осенью листья на деревьях будут просто становиться коричневыми (86), и мы совсем иначе взглянем на картины художников прошлых поколений с искусными сочетаниями оранжевого и красного цветов, которые мы уже не увидим из окон наших автомобилей, проезжая по шоссе. Кофейные плантации Латинской Америки перестанут приносить плоды (87); пляжные домики придется строить все выше и выше, но их все равно будет затапливать. О многих изменениях уже можно говорить в настоящем времени. Только за последние сорок лет, согласно Всемирному фонду дикой природы[25], в мире погибло более половины позвоночных животных (88); за последние двадцать пять лет, по данным одной немецкой экологической организации, популяция летающих насекомых снизилась на три четверти (89). Хрупкий баланс между цветами и их опылителями был нарушен (90), как и миграционные пути трески (91), которая ушла с Восточного побережья в сторону Арктики, оставив ни с чем сообщества рыбаков, кормившихся ей не одно столетие. Изменились и графики спячки черных медведей, многие из них теперь бодрствуют всю зиму (92). Виды, обособившиеся в ходе миллионов лет эволюции, из-за изменения климата сблизились настолько, что впервые начали скрещиваться, в результате чего возникли новые гибридные виды животных (93), например медведь пиззли[26] и койволк[27]. Зоопарки стали музеями естественной истории, а детские книжки устарели.
Придется переписать и более давние истории: легенда об Атлантиде, очаровывавшая нас несколько тысячелетий, будет соперничать с современными сказаниями о затонувших Маршалловых островах и Майами-Бич, превратившихся в рай для дайвинга; сказки о Санта-Клаусе и его полярном дворце будут звучать жутковато на фоне отсутствия льдов в Арктике в летние периоды; становится невыносимо горько от понимания того, как опустынивание всего Средиземноморского бассейна изменит наше прочтение Одиссеи (94), или того, что мы лишимся красоты греческих островов из-за пыли из пустыни Сахара (95), перманентно закрывающей небо над ними, или того, как изменится значение египетских пирамид после пересыхания Нила (96). Вероятно, мы иначе будем смотреть и на границу с Мексикой, когда Рио-Гранде сожмется до тонкого ручейка, текущего по сухому руслу; в народе ее уже называют Rio Sand (97) ,[28]. Надменный Запад пять столетий свысока смотрел на тех, кто живет в регионах с тропическими болезнями; любопытно, как изменится это отношение, когда москиты, переносящие малярию и лихорадку, полетят по улицам Копенгагена и Чикаго.
Мы слишком долго воспринимали информацию об окружающей среде на уровне аллегорий и теперь, похоже, не можем осознать, что изменение климата – это отнюдь не абстракция. Оно окружает нас со всех сторон; по сути, управляет нами: нашими урожаями, эпидемиями, миграционными процессами и гражданскими войнами, уровнем преступности и домашнего насилия, ураганами, жарой, дождевыми бомбами и мегазасухами, характером экономического роста и всем, что с этим связано, а на сегодняшний день с ним связано практически все. По прогнозам Всемирного банка, при нынешнем уровне выбросов только в одной Южной Азии 800 миллионов человек испытают резкое ухудшение условий жизни к 2050 году (98), и не исключено, что климатическое торможение экономики покажет нам: ценность того, что Андреас Малм[29] называл «капитализмом ископаемых» (99), равна нулю и вера в который поддерживалась в течение всего пары столетий за счет прибавления энергетической ценности ископаемого топлива к тому, что еще до сжигания дерева, угля и нефти являлось извечной мальтузианской ловушкой[30]. И в таком случае нам придется избавиться от интуитивного чувства, что история непременно извлечет из планеты материальную выгоду, по крайней мере в долгосрочном или глобальном масштабе, и так или иначе смириться с фактом, что это интуитивное ощущение весьма настойчивым образом определяло наш внутренний мир, часто с диктаторской
