Николай Сперанский - Ведьмы и ведьмовство
оговоренного лица. Но, как мы уже говорили, не одни открытые, «смертельные» враги оказывались способны на попытку своими оговорами довести человека до застенка, откуда не было другого хода, как на костер, «Доносам нет конца, — с отчаянием восклицал один из видных протестантских пасторов в конце XVI века. — Мне самому зятья клевещут на тещ, жены на мужей, мужья на жен…»
Но, сделав эту оговорку, мы должны будем затем решительно отстранить всякую возможность подобного мелкоматериалистического толкования причин исследуемого нами явления. В истории двухвекового жестокого гонения на ведьм мы тщетно стали бы искать какого бы то ни было отзвука борьбы классовых интересов, которая по известной формуле служит ключом к уразумению всей истории человечества. Преследование ведьм выхватывало свои жертвы отнюдь не из каких–нибудь определенных общественных слоев: все классы общества от царствующих домов до бездомных нищих бродяг платили свою дань этому безумству. Правда, не на всех сословиях оно при этом одинаково тяжко отзывалось, но главною своей тяжестью оно, опять–таки, падало неизменно на самые обездоленные, забитые, задавленные человеческие существа, гибель которых отнюдь не могла составлять интереса какого бы то ни было социального класса, — на старых женщин, принадлежавших к низам общества. Подавляющее преобладание среди казненных ведьм нищих, уродливых, болезненных старух сами гонители их объясняли тем, что эти «твари» только от дьяволов на шабаше и могли получать удовлетворение снедавшего их стремления к «сладкому житью». Но как бы это обстоятельство в действительности ни объяснялось, оно служит достаточно убедительным свидетельством, что не классовый эгоизм зажигал те костры, на которых жарилась живою «бесовская челядь». Ошибочно было бы придавать преувеличенное значение и несовершенствам старого судоустройства, нередко делавшим жизнь и имущество подсудимых легкой добычей судейской алчности. Помимо того же обстоятельства, которое мы только что отметили, помимо полной нищеты большинства подсудимых против этого решительно говорит общая картина хода гонения на ведьм в различных странах Западной Европы. Как мы уже имели случай заметить раньше, процессы ведьм были равно известны странам с самым различным судоустройством. Ведьм одинаково отправляли на костер как трибуналы испанской и итальянской инквизиции, так и коронные суды Германии, так и присяжные, судившие подобные дела в Шотландии и в Англии. И, взяв историю отдельных стран, мы видим, что периоды злейших гонений отнюдь не совпадают для них с периодами, когда распущенность и слабость государственной власти легко позволяла судам превращаться в гнездилище черной неправды. Знаменитый Максимилиан I Баварский, душа католической Лиги в эпоху Тридцатилетней войны, во многих отношениях являлся идеалом абсолютного монарха, желающего быть для подданных Земным Провидением. Все беспристрастные историки единодушно отдают великую честь широкому государственному уму, несокрушимой воли, нечеловеческой энергии и высокому понятию о долге, которыми обладал этот коронованный питомец иезуитов. Правда в судах всегда составляла предмет его неусыпных забот. И тем не менее как раз его правление является в Баварии временем едва ли не самой ожесточенной борьбы судебной власти против «ведовства», причем придворный совет Максимилиана не только не сдерживал, но всячески поощрял рвение местных органов администрации. И в Англии правление фанатических протестантских сектантов в эпоху Республики и Протектората можно упрекать в чем угодно, но не в распущенности и низком своекорыстии. И тем не менее за этот сравнительно короткий период, по вычислениям некоторых историков, в ней было истреблено больше ведьм, чем за все предшествующее и последующее время, на которое распространяются подобные процессы.
Едва ли может подлежать спору, что в процессах ведьм мы имеем перед собой один из самых ярких, резких примеров того, какую роль в жизни общества способны играть «идеи» даже тогда, когда они, как здесь, оказываются сотканными из чисто фантастических, чуждых всякой реальности элементов. Конечно, с широкой точки зрения и в этих процессах нетрудно обнаружить материалистическую подкладку. Страстная ненависть к ведьмам, так глу–боко охватившая западноевропейское общество XV‑XVII веков, направлена была в сущности не столько против оскорбительниц Божьего величия, беспощадно надругивав–шихся над всем, в чем церковь заповедала видеть высшую
святыню, сколько против опаснейших колдуний, грозивших ежеминутно жизни, здоровью и имуществу своих ближних. Людские и скотские повальные болезни, неурожаи от ливней или засухи, повторные градобития и тому подобные несчастья, обрушивавшиеся на какую–нибудь округу, — вот что служило наиболее частой причиной обо–стрения бреда ведьмами, и мероприятия ревностных пра–вителей по очищению своей страны от ведьм могут, если угодно, быть относимы не столько в область их церковной, сколько в область их экономической политики и забот об охранении общественного здравия. «Благодаря вашей примерной строгости, — так писали герцогу Фердинанду руководители известного нам шонгауского процес–са, стоившего жизни шести с лишним десяткам несчастных подданных этого князя, — вот уже три года, как ни людям, ни скотине не приходится страдать от порчи, и хлебушко снова стал хорошо родить и убирается без всякой помехи». Но ясно, что подобное указание само по себе еще нисколько не помогает нам ответить на стоящий пе–ред нами вопрос. Оно нисколько не помогает нам понять, каким образом Западная Европа в XV–XVII столетиях могла стать театром описанных нами безумно жестоких дея–ний. Забота о сохранении жизни, здоровья и имущества присуща всякому человеческому обществу на всех стадиях его развития, и если сказывающийся тут вполне нормальный инстинкт самосохранения мог в данный исторический период толкать людей на столь ненормальные, столь исключительные поступки, то ключ к этому, очевидно, надо искать в мире «идей», в мире представлений, при смене которых неизбежно изменяются и действия общества, хотя бы стимулирующие волю желания и окружающие общество внешние условия все время оставались без перемен.
Согласно этому объяснить происхождение «процессов ведьм» значит объяснить, в каких условиях в Европе родилась вера в реальное существование описанного нами «ведовского сообщества» и каким образом она успела заполонить правящие классы европейского общества, имевшие возможность направить на борьбу с этим ужасным призраком организованную общественную силу. К этой задаче мы теперь и обратимся.
II
Процессы ведьм по местному своему распространению замкнуты в строго определенные границы. Они встречаются без всякого изъятия у всех народов, которые в средние века образовали единую культурную семью, связанную общей принадлежностью к римско–католической церкви, и только у них одних. Не говоря уже о нехристианских странах, страны, входящие в состав греко–восточной церкви, как мы уже заметили, также остались свободны от этой язвы. Восточная церковь в свое время знала, правда, преследование колдунов, но борьба с «ведовством» никогда не приводила в движение органы ее власти. Итак, в особых условиях духовного развития данной группы народов и надобно искать корни интересующего нас явления.
В течение всех средних веков главной наставницей молодых западноевропейских обществ была церковь, которая являлась хранительницей не только заветов христианства, но и остатков римской языческой цивилизации. Каковы же были собственные взгляды этой церкви в кругу занимающих нас представлений, когда после гибели Западной Римской империи она приступила к своей культурной миссии? Что здесь оставил после себя языческий Рим, и как его воззрения переработаны были представителями новой религии?
На это приходится ответить, что в данной области наследство классической древности было далеко не завидно. Известен глубоко односторонний характер развития теоретической мысли в античном мире. В лучшую свою пору античная наука главнейшие усилия сосредоточила на изучении духовной природы человека и строя человеческого общежития, и здесь она достигла тех поразительных успехов, которые прославили ее на долгие века; но в изучении «уставов естества», в попытках уразуметь законы внешнего мира она была далеко не так счастлива. Попав с первых шагов на ложную дорогу, стремясь к разрешению интересовавших ее загадок мироздания чисто спекулятивным методом, она растратила множество энергии на совершенно непроизводительные системы общей «натур философии». Когда же, воспитавшись, она стала было выходить на верный путь, то, в силу общих исторических условий, дни ее оказались уже сочтены. Таким образом, из всей великой области человеческого ведения, которую мы обозначаем словом «точные науки», на сколько–нибудь значительную высоту в древнем мире успели подняться лишь математика и астрономия с математическою географией. Что же касается «естественных наук» в более узком смысле, — наук, душой которых служит опыт, — то древность только блеснула здесь отдельными открытиями, свидетельствующими о необычайной одаренности греческого ума, но не смогла выработать стройной системы знания. Чтобы с ясностью себе представить, какими детскими глазами смотрел античный мир на окружающую его природу, надобно взять Плиниеву Historia Natnralis, эту естественно–историческую энциклопедию I века по Р. X. Здесь этот по–своему высокообразованный писатель, бывший притом же страстным любителем естественно–исторического познания, на каждом шагу рассказывает про природу басни, наивность которых прямо ставит нас в тупик. Зная их чаще всего по средневековым пересказам, мы так обыкновенно к ним и Относимся. Мы их привыкли представлять как характерные порождения «умственной тьмы» средних веков, и нам бывает странно убеждаться, что средние века их только повторяли со слов той же античной древности: до такой степени подобный лепет для нас, по нашим умственным привычкам, кажется несовместимым со сколько–нибудь высокой степенью общего культурного развития.
