Владимир Владко - Аэроторпеды возвращаются назад
Низкие продолговатые самолеты с широкими крыльями, лишенные колес, на коротеньких и узких лыжах, явно не предназначенных для снега (да и не могло быть в июне снега на этом побережье), с наглухо закрытым корпусом, без иллюминаторов и входных люков, без пилотской кабины. И между крыльями, над серединой корпуса — небольшая антенна, как если бы в самолете имелся скрытый радиоприемник.
Аэроторпеды стояли ровными рядами, одна за другой, одна рядом с другой, в шахматном порядке. Все они были соединены длинными стальными канатами, тянувшими-мися вдоль каждой шеренги — и каждый шел к широкой двери в стене ангара. Всего шеренг было двадцать; двадцать было и дверей в стене, выходившей на юго-восток.
— Вот моя армия, вот мои стальные солдаты, — тихо проговорил генерал Ренуар, с любовью осматривая ряды металлических созданий. — С ними мне не нужны живые люди, с ними я не боюсь измены, не боюсь большевистской агитации, способной разложить и самую крепкую армию. Огнем и железом, газом и полным разрушением — вот чем можно и нужно бороться с большевизмом. Посмотрим, кто победит. Впрочем — доведется ли им хотя бы увидеть?.. Не уверен…
АЭРОТОРПЕДЫ ЛЕТЯТ НА МОСКВУ
В семидесяти четырех километрах от аэродрома лежа-да советская граница; в ста четырнадцати километрах спокойно спал предутренним сном Ленинград; в семистах двадцати километрах дальше на юго-восток спала Москва.
Радиоволны, срываясь с многочисленных антенн европейских передатчиков, разносили непрерывную дробь точек и тире, как будто вселенной только и было дела, что перекликаться азбукой Морзе. Любители, привыкшие слушать по ночам официальную информацию, настроившись на прием высокоскоростного телеграфного аппарата, в котором точки и тире сливались в тонкое комариное пение, — этой ночью бессильно бросали наушники, не сумев разобрать ни слова: в эфире этой ночью господствовали шифровки, скрывавшие в себе таинственные и, очевидно, крайне важные сообщения.
В июне светает рано, ночь проходит быстро и незаметно. Аэродром в Кустамяки не знал сигнального горна, этого непременного атрибута всякой старой военной части; рядом со сложными и совершеннейшими машинами это был бы недопустимый архаизм, напоминающий детскую свистульку на современном огромном самолете. Обычный и устаревший сигнальный горн с самого начала заменила здесь система оптической и акустической электросигнализации. Но еще до того, как эта система была приведена в действие, в три часа, когда чуть выше горизонта на востоке появилось легкое и прозрачное розовое сияние — генерал Ренуар уже сидел за столом в своем кабинете, диктуя стенографисту рапорт, адресованный высшему командованию, и одновременно прихлебывая по давней привычке крепкий черный кофе.
— Заканчиваем так, — медленно говорил он, следя за быстрыми, едва заметными движениями карандаша в руке стенографиста. — «Сообщаю, что вы будете систематически получать из моего штаба сводки о развитии событий. Что касается лично меня — прошу отдавать приказы и в целом поддерживать связь только по радио, специальным «воздушным» шифром, на обычной частоте моего автожира, в котором я буду находиться, руководя операцией и следя за ее ходом. Подписано: Морис Ренуар, генерал». Готово? Передайте незамедлительно в аппаратную: зашифровать и переслать. Нет, погодите: скажите им, чтобы все адресованное мне так же безотлагательно пересылали по радио на автожир. Ступайте.
Отпустив стенографиста, генерал Ренуар с минуту сидел неподвижно, забыв даже о кофе. Но вдруг он посмотрел на часы, отставил чашку с недопитым кофе, взял автоматический карандаш и начал быстро писать:
«Мой дорогой друг. Знаю, что вы не ждете от меня письма, вы уже давно бросили надеяться на это. Но вам хорошо известно, что я почти никогда не пишу писем. Не мое это дело: для сообщений о моей жизни на свете существуют секретари, а иногда — газеты. Видите, я даже шучу. — Пишу я письма очень редко — именно тогда, когда обычный человек и не подумал бы взяться за такое занятие. Например, сейчас: у меня совсем нет свободного времени, через двадцать минут начинается ответственная операция под моим руководством. И, как видите, я занят письмом. Не удивляйтесь: писать письма для человека, который почти никогда их вообще не пишет, человека, чей мозг упорно и напряженно работает над теоретическими расчетами и практическим их осуществлением, — довольно своеобразный труд. Он заставляет переключиться и на несколько минут забыть о делах. А это, как вам, безусловно, известно, и есть элемент настоящего отдыха. Вот почему я сейчас пишу вам — чтобы урвать несколько минут отдыха перед началом операции».
Генерал посмотрел на часы: было уже без четверти четыре. Его карандаш еще быстрее забегал по бумаге.
«Да, времени у меня почти нет. Поэтому буду краток. Через час я начинаю великое дело уничтожения большевиков. Знаете, слыхали, наверное, как мещане победнее уничтожают клопов?.. Иногда кипятком, иногда просто свечкой, огнем. Так поступаю и я. Только мои кипяток и огонь — огромные. Через час вылетают мои самолеты — истребители и бомбовозы. И вместе с ними я выпускаю первую партию моих аэроторпед. Тех самых, о которых (помните?) я в свое время упорно не хотел вам рассказывать, по причине чего мы даже слегка поссорились. Итак, аэроторпеды вылетают в четыре часа утра. Вернее, когда вы получите это письмо, они не только вылетят, но и успеют сделать все, что им требовалось сделать. Что такое аэроторпеда?.. Представьте себе огромный снаряд с пропеллером, крыльями и мотором, которым можно управлять на расстоянии. Или же, наоборот, представьте себе самолет, управляемый издали, самолет без летчика, начиненный сильнейшими взрывчатыми веществами или термитной массой, которая сжигает все вокруг. Теперь представьте, что этот самолет-снаряд способен пролететь около тысячи километров и взорваться в определенную минуту — в зависимости от того, как будет заранее отрегулирован его часовой механизм. Это и есть моя аэроторпеда».
И снова Морис Ренуар посмотрел на часы: до четырех оставалось всего шесть минут.
«Первый отряд, первая батарея моих аэроторпед вылетает на большевиков через шесть минут. Управлять этим первым отрядом буду лично я, с воздуха, находясь в моем автожире. И надеюсь, что через два-три часа смогу отправить вам коротенькое сообщение о результатах первой операции аэроторпед. Результатом станет: «Москва разрушена!» Конечно, не вся, но значительная ее часть. Уже вижу ваше пораженное лицо, ваши честные простодушные глаза обиженного пацифиста: — «Как же так?.. Ведь война не объявлена?..» Да, война пока что не объявлена. Ее объявляю я, моими аэроторпедами. Вот и все. Прошу прощения, у меня больше нет ни секунды времени.
Искренне ваш Морис Ренуар».
Не перечитывая письмо, генерал Ренуар положил его в конверт, заклеил, запечатал своей печатью, надписал адрес и положил конверт в папку с надписью «Срочная почта». Через полминуты после этого генерал уже сидел в своем «Линкольне» и мчался к аэродрому.
Эскадрильи истребителей и бомбовозов выстроились на поле у ангара, готовые к вылету. Их гигантские очертания были угрожающими; первые лучи розового утреннего солнца играли на блестящих стволах пулеметов и пушек, не прикрытых более чехлами. Лучи матовыми бликами отражались от серебристых гофрированных крыльев великанов, готовых тотчас взмыть в небо. Команды самолетов также были готовы — по шесть человек на машину.
Генерал Ренуар быстро прошел мимо строя самолетов в ангар. В боковой стене, выходившей на юго-восток, были открыты все двадцать дверей. Бесшумные тракторы-тягачи на резиновых грубых шинах плавно тянули стальные канаты — и вместе с ними десятки уродливых самолетов-торпед. Вывод аэроторпед завершался: генерал Ренуар увидел, как медленно, но четко выползли на поле, на заранее установленные рельсы, последние двадцать торпед. Невольно генерал Ренуар подсчитал: торпеды стояли ровным четырехугольником, по десять с каждой стороны. Итого — сто.
К генералу подошел лейтенант Райвола:
— Разрешите, господин генерал. Истребители и бомбовозы готовы. Эскадрильей истребителей командует лейтенант Гагарин, эскадрильей бомбовозов — я. Жду разрешения стартовать: время пришло!
Морис Ренуар мановением руки подозвал к себе Гагарина и капитана Миети, управлявшего стартом и полетом аероторпед:
— Желаю успеха, господа. В успехе я уверен. Говорить мне не о чем. Вы знаете меня, я знаю вас. Хочу только напомнить вам, что сегодня вы будете защищать многовековую культуру целого мира. До свидания, Райвола, до свидания, Гагарин. Миети, близится и ваша очередь.
Он крепко пожал всем руки. Командиры повернулись, Миети подошел к пульту управления, стоявшему здесь же, у ангара, Райвола и Гагарин торжественно поднесли к губам серебряные свистки — и в ту же минуту взорвались бешеным ревом моторы самолетов. Грохот моторов заполнил все поле; казалось, на аэродроме не осталось ни единого уголка, куда не проникал бы этот грохот.
