Александр Смыкалин - Перлюстрация корреспонденции и почтовая военная цензура в России и СССР

(ноябрь 1813 г.)

М. г. Осип Петрович! Два собственноручные письма вашего превосходительства от 20 и 24 ноября я имел честь получить одно за другим. За первое и приложенное при нем, которое называть изволите полуофициальным и полусекретным, приношу глубочайшую благодарность. Оно не только облегчает мне придирку (?) к устранению известного беспорядка, открывающегося по перлюстрации, но развязывает мне совершенно руки и подает возможность прекратить такое относительно секретной части неудобство, которое скрывать может крайнее злоупотребление. Подношу у сего на помянутое полуофициальное предписание полуофициальное донесение мое, присовокупляя, что я решился немедля сделать по почтамту изъясненные в нем распоряжения, от которых ожидаю наилучшего успеха. Показывать приятельским образом письмо вашего превосходительства ко мне Лук…[31] я не решился, опасаясь, чтобы он из того не сделал какого-либо замечания, ибо не один он пересылает в своих пакетах и получает многие десятки писем, а также и экспедиторы П. А. Трескин и Харламов и еще другие чиновники; а потому и счел, что общее по сей материи распоряжение коснется как его, так и других, и прекратит с давнего времени укоренившееся злоупотребление, от коего по многим отношениям происходят неисчислимые по службе беспорядки и затруднения. Я приложу всемерное старание к пресечению оных по управляемому мною почтамту, но беру смелость донести, что если злоупотребление сие равномерно и по петербургскому почтамту прекращено не будет, то я останусь в прежнем по секретной части стеснении, ибо некоторые чиновники петербургского почтамта всякую почту присылают на имена здешних, особенно трех вышеупомянутых, преогромные пакеты, в которых… подвергаемые перлюстрации письма находились. Если вашему превосходительству благоугодно будет распространить сделанное мною по московскому почтамту распоряжение и на петербургский, тогда отвечать можно будет, что и ропот публики, обращаемый на позднее и неисправное получение писем, прекратится и никакое уже письмо не укроется от надлежащего наблюдения, что ныне скорее случиться может. Я взял смелость со всею подробностью изъяснить в прилагаемом у сего донесении все беспорядки в пересылке писем, через почтовых чиновников происходящие. Все сие передаю главноначальственному усмотрению вашего превосходительства.

21 июня 1815 г.

…По причине нынешних обстоятельств, до политики относящихся, наверное полагать можно, что политические разглагольствия в Москве весьма распространяются, и уездные политики пространное имеют поле распускать умные свои замечания и заключения. Посему прошу вас, любезный мой Дмитрий Павлович, обратить на сие внимание ваше и сверх обыкновенной перлюстрации сообщать мне почасту и московские вести и рассуждения уездной политики, в Москве все умы обуявшей…

4 января 1816 г.

…Прошу вас убедительнейше обратить самое живейшее внимание ваше на перлюстрацию. Приехавший сюда Б. верно будет писать, а также и другие. Напишите ко мне о иезуитах, что и как у вас о сем говорят, а также и о других разглагольствованиях так, чтобы я мог показать ваше письмо вместе с перлюстрированными. Мое правило есть все подобное доводить до сведения государя. Сверх того, что я ему предан и люблю от его от всего сердца, почитаю я для него нужным все знать, что говорят и как рассуждают. Напишите ко мне, что у вас говорят и делают, а я письмо ваше подлинником доставлю…

(Январь 1816 г.)

…Нелепости московские подобны пожару, которого ни вода, ни все усилия остановить не могут. Что в опровержение их не доходит сюда, все то не прекращает их, а как будто подогревает. Умолкнут на минуту и потом с новой дерзостью распространяются. В последние дни прошедшей недели нелепости, разглашаемые по городу, по существу своему заслуживают, однако же, некоторого внимания. Например, сказывали мне, будто из Петербурга получены известия о строгостях по военной части и что во дворце на дверях найдены сделанные мелом надписи «1812 год», что гр. Аракчеев для того назначается президентом Гос. Совета и Комитета Министров, что государь не желает заниматься гражданскими делами, и что гг. министры гр. Аракчееву по всем делам докладывать будут; что министр юстиции не хочет сему подвергнуть себя и потому идет в отставку. К сим слухам можно бы присовокупить и другие, менее значущие, но все они почти к тому клонятся, чтобы обратить неудовольствие и недоверчивость к тому, что в правительстве происходит, а чтобы придать вероподобие в сем случае, то всегда возобновляют прежний припев, что Д. П. Трощинский,[32] который и не останется в службе, на новые введения не согласится. Как будто он из всех государственных людей – мудрейший и один в состоянии управлять всею империей, разумеется, старообрядчески, ибо его почитают непримиримым врагом всего нового. Все сии разглашения, хотя в самом деле и ничтожны, но распространение их порождает суждения; последние бывают иногда так дерзки, что, конечно, заслуживают быть остановлены. К несчастью Александра Петровича Тормосова[33] при всех добрых качествах своих не довольно имеет силы побуждать строптивых властью своею, а полиция вообще так слаба, что обратила на себя по всем отношениям негодование. Всяко желая прослыть добрым, о том только и думает, как бы снисхождением нажить доброжелателей, а буйные головы, пользуясь тем, забывают всякие пристойности и переходят границы. Здесь, в Москве, в обществах никогда, кажется, не существовало такой ненависти к лицам, в правительстве первые места занимающим, и сие расположение никто не скрывает, видя, что оно не останавливается, ибо нет лица, на счет которого не говорили бы даже публично самых оскорбительных речей. Сия дерзость поставила меня вчерашний вечер в самое неприятное положение в доме тестя моего. Тут нашелся некто Ф. М. Полторацкий, который, ругая все, что только можно, русское, сказал, наконец, что у нас и людей нет, кому бы что поручить можно было, и что вообще Россия в таком варварстве, что это приводит в жалость и что мы должны признавать пред целым миром, что мы всем просвещением, которое имеем, обязаны французам. Таковое, самыми наглыми и дерзкими речами на счет русских и государственных лиц подкрепляемое суждение заставило меня забыть всю благопристойность, тем более, что оно объявлено было вслед почти по прочтении, можно сказать, боговдохновенного манифеста, в первый день года последовавшего, и который у многих извлек слезы благодарности к господу и чувства удивления к государю, и в котором именно употреблено выражение на счет Парижа что он есть гнездо разврата. Я признаюсь, что сказал посему сему офранцуженному малороссиянину такие вещи, которые и генерал-бас, родитель его, пропеть не умел бы и которые подкреплены были всеми при том. Дерзость открывает всегда повод к таким суждениям, а дух Христов, толь обильно излиянный спасителем на помазанника своего и через него изливаемый на подвластных ему подданных, сильно остервеняет дух сатаны, который так укоренился в сердцах космополитов и санкюлотов, философия XVIII в. и для нравов тлетворный Париж (sic!). Горестно сказать, что немногие радуются о царе своем и о благоденствии, которое правление его обещает, читая последние две пьесы: Акт союзный[34] и Манифест 1816 г. Большая часть не только его находит ничтожным, на проповедь похожим, но даже смешным, и только что с сохранением некоторой благопристойности то объявляют. Вот, почтеннейший благодетель мой, каким духом лучшее общество наше напитано.

Сегодня К. был у меня и спрашивал, правда ли, что тариф все разрешающий подписан, что сие весь город утверждает. Я показал ему одно число последнего собственноручного письма вашего и сказал, что в сем письме нет о том ни слова, и он заключил, что сие все… вздор из большой книги московского вранья. Другой посетитель из сиятельных и украшенных уверял меня, что министерство внутренних дел отошло к министерству полиции и что г. Калинин сделан главным директором почт. Слухи о возвышении и восхождении министра юстиции не вообще, однако же, равную во всех радость производят, ибо здесь стали уже известны некоторые пристрастные его действия, особенно же по делу кн. Белосельской с купцом Стариковым…

Вот, почтеннейший благодетель, что ум мой осужден ежедневно слышать, а сердце, слыша, скорбеть. Не могу того скрыть от вас, как по беспредельной моей к вам любви, так и по чувствам верноподданных… государя нашего, к которому преданность ваша сердечная равно мне известна. Остается всеми, принадлежащими к … молить и просить господа сил и всякие мудрости, чтобы он отца отечества нашего укрепил и осиял ими и дал ему совершить великое дело восстановления государства, которое, быв в продолжение нескольких лет терзаемо внешними врагами, изнуряется не менее того внутренними, у которых отечество – чрево, а побуждения – всякого рода и нравственные и физические сладострастия.