Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков

Изобретательность и находчивость проявляли в российской провинции не только мужчины, но и женщины.

В городе Прилуках, на той же Полтавщине, произошла такая история. Местная докторша, то есть жена местного доктора, с некоторых пор стала замечать, что её муж неравнодушен к горничной: уж очень у него блестели глазки, когда он смотрел ей вслед. Наблюдательность докторши, а затем и установленная слежка дала свои результаты. Греховодники были пойманы с поличным. Вертихвостка-горничная в результате осталась без косы — хозяйка её самолично отрезала, — а потом два дня голодная просидела в полицейской части. Поступок докторши вызвал восторг у местных дам, давно мечтавших отомстить своим мужьям и горничным, а местная газета по поводу произошедшего заметила: «Да, не умерло ещё на Полтавщине предание о храбрости гоголевской Агафьи Федосеевны, откусившей ухо у заседателя!»

Жаль, что Николай Васильевич не дожил до 1884 года, когда в Киеве распространился слух о том, что в Одессу прибывает дама со свиной головой, обладающая миллионным состоянием и ищущая жениха. Вопреки всем категорическим заявлениям местного общества, что ни один порядочный мужчина не унизится до того, чтобы ради денег жениться на свинье, на одесскую почту одно за другим стали поступать письма с таким адресом: «Одесса, до востребования. Девице с нечеловеческою головою», и были в этих письмах благороднейшие рассуждения о том, что главное в человеке не внешность, а душа, что бескорыстная и чистая любовь делает с людьми чудеса и что вообще-то все мы свиньи, и т. д.

Да уж, как ни крути, а наиболее колоритно жизнь наша проявляется в ссорах, скандалах и таких вот откровениях. Ну, о чём бы стал писать Гоголь, если бы Иван Иванович не поссорился с Иваном Никифоровичем из-за какого-то пустяка? В скандалах этих и ссорах, что ни говори, просматривается первозданная прелесть человеческой породы, незамутнённая «предрассудками», навязанными цивилизацией.

Вот хотя бы взять случай, произошедший в саратовской бане. Тут стоит заметить, что сам по себе случай этот весьма скверный и заслуживает всякого осуждения, однако благодаря тому, что произошёл он в бане, некоторые смешливые люди могут растолковать его, и совершенно зря, как юмористический, наподобие тех, о которых писал покойный Михаил Зощенко. А случилось вот что: некая дама по фамилии Орлова, с двумя своими подругами, тоже дамами весьма солидными, заняла в бане единственный номер «с паром». Вскоре в баню пришёл г-н Арапов с женой и сыном и тоже пожелал занять этот номер. Ему предложили подождать. Он ждал, ждал, а потом не выдержал и попросил прислугу поторопить посетительниц. Эту просьбу услышала Орлова (в этот момент она находилась в предбаннике). Не в силах сдержать своего гнева, вызванного просьбой Арапова, она, как говорится, в чём мать родила, выскочила в коридор, подскочила к обидчику и резиновой калошей, на глазах почтеннейшей публики, треснула его по физиономии. Тут начался скандал, во время которого Орлова требовала позвать полицию, а Арапова закрывала сыну глаза. Полиция явилась, был составлен протокол, в общем, всё, как полагается. Ни о каком примирении сторон, конечно, не могло быть и речи: конфликт зашёл слишком далеко. Кончилось тем, что по решению суда мадам Орлова была помещена на месяц в арестный дом, а Арапов — оштрафован на 5 рублей за то, что скандалил с голой женщиной.

Заметим, что истории, подобные приведённым выше, не так уж часто случались. Провинция обычно жила тихой, размеренной жизнью, погружённая в собственные заботы. Из прессы тех лет можно узнать, что жители какого-нибудь города или городка Российской империи любили давать друг другу такие прозвища, как, например, «Покаянный», «Печальная вдова», «Шутиха», «Собачья ножка» и пр., что здесь они постоянно играли в карты — «винтили» и «стучали», то есть играли в «винт» и в «стуколку», а также, как тогда говорили, «прохаживались по рюмочке» — что это такое, объяснять, я думаю, излишне. Надо же было людям как-то убить время. Для развлечения и сватовства здесь так же, как и в столицах, устраивались танцевальные вечера. Вообразите: в танцевальном зале какого-нибудь Карасубазара вдоль стен стоят стулья и диваны тёмно-зелёного цвета с жёлтыми пятнами. Все они не чисты от насекомых. На них сидят маменьки, а кавалеры прохаживаются по буфету и только к началу танцев входят в зал. На таких вечерах, бывало, во время танцев музыка обрывалась и музыканты покидали свои места, после чего из буфета доносилось пение. Это означало, что какой-то подвыпивший гость, желая устроить для себя праздник, заманивал музыку к себе в буфет. Подобные поступки вызывали, конечно, недовольство. Поведение отдельных господ на подобных собраниях могло вызвать и скандал. Такой скандал произошёл в одном из городков Черниговской губернии, где представители местного «общества» устроили домашний спектакль. И вот в тот момент, когда на сцене и в зале воцарилась благоговейная тишина, один из зрителей во всеуслышание заявил: «Что-то воняет!» Сидевшая перед ним купчиха тут же встала и вышла. Зал зашумел.

О продолжении спектакля нечего было и думать. Артисты возмутились и прекратили играть. Началась перебранка между ними и публикой, едва не закончившаяся всеобщей дружеской потасовкой.

Впрочем, не всегда была виновата публика. Иногда безобразничали и «артисты». В Виннице, в подобном собрании, один зритель возмущался тем, что артист произнёс со сцены фамилию Белопупов. «Помилуйте, — закричал он, вскочив с места, — при дамах и вдруг Белопупов! Да у меня здесь жена сидит, дочери, — а он говорит Белопупов!» В зале — взрыв рукоплесканий, топот и смех. Пришлось опустить занавес.

Все эти истории, конечно, волновали воображение москвичей и даже давали им повод для самодовольства: «У нас, в Москве, такого, мол, быть не может!» Ну, могло быть такое в Москве или не могло — это мы ещё поглядим, а пока что заметим, что многие из москвичей сами не так давно были провинциалами. В XIX веке, и особенно во второй его половине, большинство населения Москвы составляли приезжие. Впрочем, нельзя не отметить, что эти люди, живя в Первопрестольной, волей-неволей успели воспринять какие-то новые, столичные, понятия, нормы поведения, моды и пр. Они, естественно, получили больше возможностей для образования, до них быстрее стали доходить новости и передовые мысли из-за границы, из Петербурга. Они, в конце концов, могли постоянно любоваться большим красивым городом с его пёстрыми вывесками и золотыми куполами.

Единственный город в России, чей блеск мог затмить блеск московских куполов, был, разумеется, Петербург. Это вызывало зависть москвичей, но при этом не умаляло достоинств их города.

Москву середины XIX века можно было назвать большим дворянским гнездом. Тут жили зажиточные независимые семьи, которые не искали служебной карьеры и не примыкали ко двору… жили радушно и беспечно. В богатых домах давали балы, маскарады, вечера. Жившая при высочайшем дворе фрейлина Тютчева, сравнивая Москву с Петербургом, писала: «В Петербурге все либо военные, либо чиновники… все носят мундир, все куда-то спешат, кому-то хотят услужить, кому-то подчинены. Москва, наоборот, город величайшей свободы, безалаберности; здесь не любят стесняться, любят свои удобства. Это проявляется во всём: в пестроте толпы, в костюмах самых разнообразных фасонов и цветов, в устарелых дамских модах, в причудливой и своеобразной упряжке экипажей, в уличном шуме и движении… Москва — город полнейшего досуга. Здесь каждый живёт для себя, согласно своему удобству».

Несмотря на то, что Петербург был столицей и в нём жил царь со всем своим семейством, многие считали этот город искусственным образованием, хотя бывшие москвичи и составляли значительную часть его населения. Особенно много москвичей переехало в Петербург после того, как в 1851 году была построена Николаевская железная дорога. Б. И. Чичерин в своих воспоминаниях пишет о том, как московский барин Пётр Павлович Свиньин, когда все радовались постройке железной дороги, сказал: «Чему вы радуетесь? Теперь все сидят здесь, а будет железная дорога — все уедут».

Уехали, конечно, не все. Всё-таки в московской жизни были свои прелести, и променять их на официальные и строгие петербургские церемонии кое-кому было всё-таки жалко. К тому же в Москве и погода была лучше и жизнь дешевле. Виссарион Григорьевич Белинский в одном из своих писем в 1847 году писал из Петербурга: «Я решил переехать жить в Москву… в Москве меня, кроме друзей, ничего не привлекает, как город я её не люблю. Но жить в петербургском климате, на понтийских болотах, гнилых и холодных, мне больше нет никакой возможности… на 12 тысяч я в Москве могу жить, как в Петербурге нельзя жить на 18 тысяч. Для семейного человека жизнь в Петербурге дороже лондонской… а в Москве, в любом почти русском трактире, можно пообедать, если не изящно, то здорово… В Москве, у Шевалье, когда наши друзья давали мне обед, плачено было без вина 12 рублей ассигнациями и обед был такой, какого в Петербурге за 25 рублей едва ли можно иметь».