День сурка: хроника личного бессмертия - Энтони Пик
Эти сходства столь очевидны, что психиатр Дэвид Беар предполагает, что определенные формы острой височной эпилепсии следует считать формой шизофрении. Доктор Беар полагает, что многие художники и писатели, которые демонстрируют признаки безумия, на самом деле страдают от крайней формы височной эпилепсии. Винсента Ван Гога часто приводят в качестве примера этой невероятно творческой формы эпилепсии.
Возвышающее безумие
В первой главе своей книги о височной эпилепсии писательница Ева Ла-Плант подробно рассказывает о судьбе Ван Гога и приходит к ясному выводу о том, что его безумие было вызвано височной эпилепсией. Ранее мы уже говорили о чрезмерной религиозности людей с этой формой эпилепсии и увидели, как человек, открывая определенные каналы восприятия, расширяет рамки понимания природы реальности. Все люди реагируют по-своему, в зависимости от того, из какого социального круга они происходят и какое образование получили. По мнению некоторых людей (скажем, Рамачандрана) это доказывает их «божественность». По мнению других людей, а частности научного фантаста Филиппа Дика, о котором мы еще расскажем позднее, это свидетельствует о высшей реальности восприятия. Вместе с тем, для искренне верующих людей такое обстоятельство может усугубить чувство своей несостоятельности и никчемности. В этой последней категории можно найти и Ван Гога, и Достоевского. Благодаря всем своим недостаткам, физическим и ментальным, Ван Гог открыл, что реальность гораздо ярче, что его чувства лучше настроены на внутренний смысл того, что он видит.
Мы хорошо знаем о том, что Ван Гог, пережив приступ безумия, отрезал себе ухо и попытался передать его какой-то куртизанке в «подарок». Но людям не так хорошо известно о том, что после этого события у него был один из наиболее творческих периодов жизни. На пике творческой активности, которую в наше время диагностировали бы как графоманию, Винсент написал много картин, в том числе ряд странных автопортретов. Он также писал два-три письма в день, брату Тео. В конце этого месяца сверхактивного творчества к нему возвратились «внутренние бури», как он сам называл это. Эти непрошеные эмоции и галлюцинации зарождались в его глубине. Среди них были яркие, невероятно четкие воспоминания, напоминающие как рассказы пациентов Пенфильда, так и примеры криптомнезии. В одном таком приступе Ван Гог сказал:
Я снова увидел каждую комнату в доме в Цундерте, каждую дорожку, каждое растение в саду, виды окружающих полей… вплоть до гнезда сороки на высокой акации, стоявшей на кладбище.
Во время этих приступов он заметил, что может слышать далекие голоса, словно говорили рядом с ним. И у него случались припадки микропсии, во время которых обычные предметы (вспомните мир Льюиса Кэрролла, также страдавшего височной эпилепсией) сжимались на его глазах. Его также мучила паранойя. Подобно Филиппу Дику, он подозревал, что против него затеяли заговор, и видел врагов за каждым углом. В одном из своих многочисленных писем к брату Ван Гог тщетно пытался описать свою обостренную чувствительность:
Кипарис, который я пишу, все время занимает мои мысли. У него красивые линии и пропорции, как у какого-нибудь египетского обелиска, а его зеленые листья видны чрезвычайно четко. Это капля черной ноты на залитом солнцем пейзаже, одна из самых пленяющих черных нот. Мне невероятно трудно точно описать свои чувства. Поэтому ты должен сам увидеть кипарис на фоне синевы, лучше синевы. Для того чтобы писать природу здесь, как и везде, необходимо прожить долгую жизнь… Иногда я рисовал эскизы почти против собственной воли. Разве нас влечет не эмоция, не искренность своего сопереживания природе?
Мало того, что описания Ван Гога содержат в себе цвета и глубину сенсорного мира Даймона, но они также напоминают «Philomene» братьев Гонкур, ведь он писал свои эскизы почти «против собственной воли». Какое-то время его чувствительность воздействовала на него положительно, но по прошествии двух лет Ван Гог убил себя, поскольку не мог управлять ощущениями, атакующими его неподготовленный мозг, и не понимал их.
Некоторым больным, страдающим височной эпилепсией, эта способность ощущать все в высшей степени ясно и четко, всегда приносит сильные страдания. В 1857 году французский романист Густав Флобер написал:
Мои приступы врываются в мой бедный мозг вихрем идей и образов. В такие минуты мне кажется, что мое сознание — нет, что я сам тону, словно корабль в шторм.
Но наиболее живописно эту сенсорную перегрузку описал эксцентричный житель Бостона по имени Артур Инман. В возрасте 21 года у него случилось нервное расстройство, и он поселился в темной звуконепроницаемой квартире. Он жил в этих комнатах с 1916 года вплоть до самого своего самоубийства, в 1963 году. Все эти годы он писал дневник, который разросся до 17 миллионов слов. У Инмана была классическая графомания: он описывал свою жизнь подробно, с дотошной мелочностью. Он доводил себя до полного нервного истощения. В 1949 году Инман попытался описать свои чувства, применив интересную аналогию:
Я живу в фотоаппарате, в котором сломался затвор, фильтр не работает, а пленка сверхчувствительна. Все прекрасное и чудесное, попадая на пленку, причиняет боль или ложится вкривь и вкось. Самые простые факторы существования (солнечный свет и звук, неровные поверхности, умеренная перспектива) преодолевают мою слабую защиту и через разрушенные укрепления вторгаются в мой глубокий тыл, не оставляя мне никакой цитадели, никакого убежища, в котором я мог бы уменьшить свою чувствительность, ни во сне, ни наяву.
В то время люди полагали, что Инман страдает от жестоких мигреней. И только в последние годы стали предполагать, что этот самоубийца страдал от височной эпилепсии. Инман повторил печальную судьбу Ван Гога: сенсорная перегрузка довела его до самоубийства, когда звуконепроницаемые стены его комнат уже не могли защитить его от грохота стройки, когда в Бостоне возводили первый небоскреб.
Мы уже знаем о том, что височная эпилепсия, шизофрения, мигрень — все эти заболевания (несмотря на то, что они не связаны между собой) открывают нейронные пути, позволяя в принципе нормальным людям увидеть проблеск другого уровня реальности. У всех людей есть такие области в нейронных сетях, все люди могут вырабатывать нейротрансмиттеры, необходимые для достижения этого сверхсознания — эти факты позволяют нам заключить, что какие-то моменты своей жизни мы тоже можем воспринимать вселенную Даймона. Весь вопрос заключается в том, когда это происходит. Возможно, ответ мы найдем в цитате доктора Шачтера, в его собрании описаний эпилептических аур. Следующий эпилептик описывает ауру, которая включает
