Эдгар Уоллес - Похищенная картина. Убийство у школьной доски. Обожатель мисс Уэст. Рубины приносят несчастье

— Как я счастлив, — сказал он, — лично познакомиться, наконец, со знаменитым полковником Эдвардом Лясотой из Главного управления милиции. Я много о вас слышал от нашего общего друга, полковника Блоховича. И генерал очень хорошо о вас отзывался.

Лясота молча кивнул.

— Ну, как наши дела? Уже напали на след? Должен признаться, для меня, журналиста, большая удача — оказаться в центре такого серьезного дела. Много бы дали мои коллеги, чтобы очутиться на моем месте. Согласитесь, поручик, что репортеры не получили бы от вас никакой информации, кроме нескольких слов о покушении и пропаже драгоценностей! А я тут сижу вместе о вами, ломая голову над этой загадкой! Неслыханное везение! Чувствую, мой отчет станет сенсацией мирового масштаба. Может быть, следующий роман я напишу, взяв за основу этот случай. Конечно, должным образом приукрасив, ибо действительность чересчур проста и легко расшифровывается. А в настоящем детективе читатель с первой до последней страницы должен работать мозгами в поисках виновника и под конец убедиться, что все его предположения были ошибочны и разгадки он не нашел… Кого вы подозреваете?

— Собственно говоря, — заметил подпоручик, — мы пригласили вас не затем, чтобы отвечать на ваши вопросы, а чтобы услышать ответ на наши.

Бурский пренебрежительно махнул рукой.

— К сожалению, я ничего не знаю, но у меня есть несколько интересных версий. Вы согласны, что без нашей милой Зосеньки здесь не обошлось?

— Вы так полагаете?

— А как же иначе? Живет рядом, хорошо знает привычки ювелира, была с ним в большой дружбе, а он к ней питал слабость. К тому же она всеми интересуется, всюду сует свой нос. Подсматривать за другими — ее главное занятие, помимо незатейливых романов и попыток нравиться всем окружающим.

— Вижу, что пани Захвытович вам не по душе.

— Какое мне дело до этой… артистки?

— Почему же вы утверждаете, что именно она украла драгоценности?

— А кто же другой мог это сделать?

— Например, вы. Ведь вы были последним человеком, с которым разговаривал ювелир.

Бурский сразу онемел. Наконец, поборов замешательство, деланно рассмеялся:

— Вы сегодня настроены шутить!

— Напротив, я говорю серьезно. Вы — один из подозреваемых, и притом главных.

— Вздор! — пожал плечами журналист.

— В 20.40 вы были в комнате ювелира. После вас никто Доброзлоцкого не видел, вплоть до момента, когда его обнаружили с разбитой головой.

— Никто не видел?! Да ведь пан Доброзлоцкий вышел вместе со мной и спустился вниз! Он сказал, что идет звонить по телефону и напомнить Рузе, чтобы она принесла ему стакан чаю запить лекарство. Спросите горничную, она подтвердит.

— Ну и что? Вы знали, что ювелир отлучился ненадолго. Вы могли спрятаться и с молотком поджидать его возвращения.

— Я пошел наверх! — На лбу у журналиста выступили капли пота. — В свою комнату! Это видела пани Медяновская, которая как раз направлялась вниз.

— А кто поручится, что через полминуты вы не спустились этажом ниже? Может, именно тогда вы решились на убийство, а к себе поднялись за молотком?

— Но ведь молоток лежал внизу, в холле, на диванчике! Все его там видели.

— Откуда вы знаете, что этот молоток — орудие преступления?

— Я долго просидел в салоне, ожидая своей очереди, и кое-что до меня дошло. Директор говорил, что милиция обнаружила молоток со следами крови. Потом пани Зося забежала за плащом и шалью. Рассказала, как ее расспрашивали про этот молоток. Мол, знай она, чем это кончится, к молотку бы и не прикоснулась.

— Зачем вы ходили к ювелиру?

— В роли посредника. Этот псих (я говорю, разумеется, про нашего художника пана Земака) ничего лучше не придумал, как явиться к Доброзлоцкому и изругать его последними словами. Кричал так, что мне на третьем этаже было слышно.

— В чем же причина?

— Да ни в чем. Пан Земак придерживается ультрасовременных взглядов на искусство и пытается навязать их окружающим. Украшения, изготовленные по старинным образцам или в духе нынешнего прикладного искусства, Земаку, естественно, не по вкусу. После обеда он мне сказал, что не понимает, почему Доброзлоцкий делает такие вещи, имея возможность изготовить из золота и брильянтов нечто прямо-таки невиданное. Подлинные шедевры «настоящего искусства»! Зная одержимость пана Земака, я не вступил с ним в дискуссию, а промолчал. Но художник не отказался от своей иконоборческой идеи и после ужина понесся к ювелиру. Сказал ему, что надо взять молоток и разбить эту дрянь, а взамен создать нечто, достойное второй половины двадцатого века. Когда ювелир отверг эти проекты, Земак пришел в бешенство и изругал Доброзлоцкого.

— Значит, единственный повод к ссоре — разница во взглядах на искусство?

— Вот именно. После скандала Земаку, как он признался, полегчало. Он вернулся к себе, но тут же пожалел о случившемся. В сущности, он хороший парень, хоть и шальной. Пришел ко мне с просьбой уладить недоразумение. Я ему посоветовал еще раз пойти к Доброзлоцко-му и извиниться, но художнику было стыдно, и он отправил меня в качестве посредника.

— А что ювелир?

— Вовсе и не обиделся! Земака он прекрасно знает. Сказал, что от души позабавился, когда Земак хлопнул дверью, крича: «Лудильщик! Лудильщик!» Наверное, это было бесподобное зрелище!

— Вы не видели молотка в комнате ювелира? Может быть, Земак, направляясь к Доброзлоцкому, взял с собой молоток, чтобы искрошить драгоценности?

— Не видел. Впрочем, Земак молотка наверняка не брал. Он не так наивен, чтобы думать, будто его аргументы как-то воздействуют на ювелира, и тот согласится уничтожить свое творение, переделав по образцу, рекомендованному художником. Земак побежал к Доброзлоцкому просто чтобы наскандалить и отвести душу. Он был бы безутешен, если б ювелир признал его правоту.

— Вы передали Земаку, что ювелир на него не сердится?

— Нет. Я хотел, чтобы художник малость помучился. Это ему полезно: из-за своего вздорного характера он иногда становится несносен.

— Вы дружили с Земаком?

— Нет. Просто это мой хороший знакомый. Часто делает рисунки для редакции, где я работаю.

— Что вы можете о нем сказать?

— Очень способный художник. Только выбрал такое направление, которое в Польше не больно-то оплачивается. Суперсовременная живопись! Этим не проживешь. Все друзья и знакомые уговаривают его взяться за что-нибудь практическое, доходное. Но он и слышать не хочет. Энтузиаст и фанатик! Вечно со всеми в ссоре, в первую очередь с теми, кто хочет помочь ему поправить свое материальное положение.

— Он женат?

— Да. Четверо детей-школьников. Семье действительно тяжело… Я не хотел бы сплетничать, но сдается, это не самый удачный брак.

— Нелегко быть женой художника? — осведомился полковник.

— Конечно. Особенно такого, как Земак. Сбрендившего фанатика, равнодушного к «материальным благам». А ведь детей надо одеть и накормить! Пани Земак прямо-таки надрывается, чтобы свести концы с концами, а муж почти не помогает. К тому же — не знаю, правда ли это, — жена его попрекает, что натурщицы для него… гм… не всегда только натурщицы.

— Старая история, — улыбнулся полковник. — В этом отношении спокойна была только жена Лясоцкого, который рисовал одних коров.

— Вы заметили, куда шла пани Медяновская? — вмешался подпоручик.

— Нет. Не заметил. Кажется, спустилась на второй этаж, и я слышал, как постучала в чью-то дверь.

— Вошла в комнату?

— Я слышал, как дверь заскрипела.

— Что дальше?

— Дальше ничего. Я сидел в комнате, пока не раздался голос Жареного, что телевизор в порядке. Помню, я что-то крикнул в ответ, кажется «Браво!», и сразу спустился на первый этаж.

— Вы заметили, что Ежи Крабе выходил из салона и поднимался наверх?

— Не припоминаю. В салоне было довольно темно, горела лишь небольшая лампочка за телевизором. Все располагались поудобнее. Может, пан Крабе и выходил, но только на минутку. Я ведь сразу заметил, что нет Доброзлоцкого! И длительное отсутствие литератора от меня бы не ускользнуло.

— Вы слышали, как чинили телевизор?

— Хотел даже спуститься вниз и попросить инженера, чтобы он утихомирил эту ревущую скотину. Треклятый ящик так пронзительно выл и пищал, что и почитать было нельзя.

— Пан Доброзлоцкий часто смотрел телевизор?

— Очень редко. Или работал в своей комнате, или ходил по вечерам на прогулку, навещал знакомых… Он не скрывал, что телевидения не любит. Считал это тратой времени, пародией на скверное кино. Еще говорил, что, если больше получаса смотреть телевизор, у него глаза начинают болеть.

— Доброзлоцкий предупреждал, что придет сегодня на «Кобру»?

— Не слышал. Кажется, нет.

— Значит, его отсутствие никого бы не удивило?