Максим Чертанов - Герберт Уэллс
Между тем единственная женщина, которая писала вместе с Уэллсом «Схему истории», теперь, когда он в ее помощи не нуждался, совершила поступок, которого от нее вряд ли кто-то мог ожидать. Как и ее муж, Кэтрин Уэллс приобрела для себя квартиру в Лондоне, в районе Блумсбери. Его она никогда туда не приглашала. Она работала над романом — эта работа так и не будет завершена — и написала несколько рассказов, что войдут в «Книгу Кэтрин Уэллс». «Она объяснила мне, для чего ей это нужно, и я все принял: в тайной квартире, удаленной от жизни, что обычно вращалась вокруг меня, она размышляла, мечтала, писала, бесконечно и бесплодно искала чего-то, что казалось ей утерянным, упущенным, оставшимся в стороне. Там воплощалась ее мечта об острове красоты и совершенства, на котором она жила одна, бывала этим счастлива, а иногда — просто одинока. В ее мечтах жил возлюбленный, который так и не появился. То был голос, следы во влажной траве, роса поутру…» Читателя, который подумает, что возлюбленный у миссис Уэллс таки появился, мы разубеждать не станем. Она навсегда останется одной из самых непроницаемых и загадочных «литературных жен».
* * *Весной 1919 года Уэллс продолжал состоять в исследовательском комитете Общества Лиги Свободных Наций, но только по инерции. Повторялась фабианская история: работать в коллективе, где ничье мнение не считается истиной в последней инстанции и не издаются приказы, которые выполнялись бы беспрекословно и сразу, он решительно не умел. (И этот человек утверждал, что ненавидит армию!) В мае он жаловался в письме Меррею на тоску, одолевавшую его на заседаниях комитета; в июне он подал в отставку. Да и комитет уже стал не нужен: ведь Лига Наций была создана — «эта жалкая, педантичная фикция», «это беззубое подобие мирового парламента», «эта беспомощная организация», как охарактеризовал ее Уэллс. Что же ему так не понравилось?
В январе началась Парижская мирная конференция, которую очевидцы впоследствии назовут «чудовищно бестолковым и хаотическим сборищем», на которой все с первого дня насмерть перессорились и которая сделала очевидными противоречия между тремя главными участниками: Францией, Англией и США. Французы хотели полного растерзания Германии, англичане были умереннее (ибо не желали усиления Франции), а Вильсон, о котором языкатый Ллойд Джордж скажет, что он «смотрел на себя как на миссионера, призванием которого было спасение бедных европейских язычников», против расчленения Германии возражал и требовал рассматривать будущий мирный договор в пакете с договором об учреждении Лиги Наций. Народы Европы принимали Вильсона как героя-миротворца, и ему удалось одолеть своих союзников: перемирие заключили на основе «14 пунктов», проект устава Лиги — также на основе «14 пунктов» — в мирный договор внесли. Но, начав обсуждать устав, опять переругались. Шантажировали друг друга, хлопали дверьми (иногда — в буквальном смысле), уходили, возвращались… (В один из дней на вопрос Хауза, как прошло совещание с Клемансо и Ллойд Джорджем, Вильсон ответил: «Превосходно — мы разошлись по всем вопросам».) Да, это были политики — худшие из людей, по мнению Уэллса. Но, окажись сам Уэллс в числе делегатов конференции, он, с его неумением работать коллективно, вряд ли вел бы себя лучше.
28 июня был заключен Версальский мирный договор, по условиям которого Германия теряла много территорий и почти все колонии, должна была выплачивать громадные репарации, не имела права держать большую армию и т. д. Почти сразу после Версаля Кейнс опубликовал книгу «Экономические последствия мира», где доказывал, что так наказывать побежденную страну обойдется себе дороже: если в Германии создастся экономическая нестабильность, это приведет к тому, что и другие страны Европы не смогут выплатить Штатам гигантские долги, которые они наделали за время войны.
(Так и вышло; и после недолгого экономического подъема в ведущих государствах начались кризис и спад.) Кроме того, экономическая нестабильность тащит за собой политическую: большинство историков считают, что именно жестокие условия, в которые поставили Германию, в конце концов привели к власти Гитлера. И, наконец, не стоит ожесточать врага, загоняя его в угол. «Вы можете лишить Германию ее колоний, — писал Ллойд Джордж, — довести ее армию до размеров полицейской силы и ее флот до уровня флота державы пятого ранга. В конечном итоге это безразлично: если она сочтет мирный договор 1919 года несправедливым, она найдет средства отомстить победителям». У Уэллса, помимо этих соображений, было свое: поскольку Германия стала демократической страной, мировое сообщество должно ей помогать.
Что касается самой Лиги Наций, вроде бы многое из идей Уэллса в устав вошло: Лига Наций признавала, что всякая война «интересует Лигу в целом» и последняя должна принять все меры для сохранения мира. Лига признала необходимым «ограничение национальных вооружений до минимума, совместимого с национальной безопасностью и с выполнением международных обязательств, налагаемых общим действием». Совету предлагалось, учитывая «географическое положение и особые условия каждого государства», подготовить планы ограничения вооружений и внести их на рассмотрение заинтересованных правительств. Вот только на практике ничего этого реализовано не было, иначе бы не случилось новой мировой войны. Да и могло ли выйти что-то из организации, в которую принимали только избранных и куда отказались вступить сами ее инициаторы? Ведь Конгресс США не ратифицировал предложение президента о вступлении в Лигу, мотивируя отказ нежеланием участвовать в европейских делишках. Бедный Вильсон так и не смог оправиться от этого удара.
Была ли от Лиги Наций какая-нибудь польза? Вопрос сложный. Отметим одно: это был опыт. В науке, которую так уважал Уэллс, отрицательный результат эксперимента так же важен, как и положительный. Ошибки будут в какой-то степени учтены при создании ООН. От нас зависит, будем ли мы пытаться дальше — пусть с новыми ошибками — совершенствовать это строение или предпочтем плюнуть и, крича «он первый меня ударил», разбежаться по своим углам. Сам Уэллс терпеливо работать и ждать не умел. Он предпочел «плюнуть». Но пока только на Лигу, а не на человечество.
Глава четвертая ОКТЯБРЬСКИЕ ТЕЗИСЫ, ИЛИ РОССИЯ НА ДНЕ
«Естественно, когда желаешь посмотреть школу или тюрьму (курсив мой. — М. Ч.), показывают не самое худшее. В любой стране показали бы лучшее, и Советская Россия — не исключение». Это — знаменитая «Россия во мгле» (Russia in the Shadows), которую в пух и прах разругали англичане и русские, советские и эмигранты. Справедливо ли? Давайте разбираться…
Зачем Уэллс к нам поехал? Куприн писал об этом так: «Не может быть, чтобы вожди Совдепии не предложили знаменитому романисту за его благосклонное, приятное и рассеянное внимание какой-нибудь веской мзды, хотя бы и в весьма замаскированном виде. Ведь они так привыкли к тому, что все берут. Однако я верю и в то, что Уэллс откажется от этого бакшиша. И тем не менее положение его будет крайне двусмысленное. Не сказать — останется навсегда пятно на накрахмаленной и наглаженной до блеска совести англичанина. Сказать — насмарку все путешествие, к черту вся построенная утопия и в корзинку новый, задуманный и уже начатый фантастический роман». А это — Бунин: «Похоже, что Уэллс поехал в Россию, где остались только прекрасные спички, хризантемы и поэзия советских поэтов, частью из любопытства, частью потому, что такие поездки дают сенсационный материал для статей, и, главное, с целью патриотической: подтвердить „правильность“ английской политики, говорящей, что Россия все равно погибла и что для ее же блага нужно вступить в сношения с правительством, увы, единственно достойным ее…» И если первый написал про «бакшиш», скорее всего, со зла, то второй в том, что касалось целей поездки, был совершенно прав.
В период визита Уэллса в СССР Великобритания еще не признала советское правительство, но шаг уже был сделан. В январе 1920 года по инициативе англичан Верховный совет Антанты принял решение о снятии блокады и возобновлении торговли «с населением России» (такая формула исключала признание большевистского правительства). Реально это решение начало осуществляться с мая 1920-го, когда в Лондон прибыла советская торговая делегация во главе с Красиным. В августе, когда делегация снова посетила Лондон, она стала чем-то вроде неофициального посольства. В этот раз в ее составе был Каменев, с которым Беатриса Уэбб познакомила Уэллса (с Красиным тот был знаком заочно через Ариадну Тыркову-Вильямс). Каменев официально пригласил Уэллса посетить Россию. Еще раньше такое предложение делал Горький — в письмах. Звали Уэллса, естественно, не просто так, а чтобы он написал об увиденном в европейской прессе: исходя из его прежних статей можно было рассчитывать на благожелательный отчет, который мог повлиять на общественное мнение в Европе. Но мог ли он оказать влияние на решения, принимаемые властью? И «наши советские», полагавшие, что Уэллс в «России во мгле» оклеветал советскую власть, и «наши эмигранты», утверждавшие, что он лизал ей пятки, сильно преувеличивали его влияние на британских политиков. Мы только что видели, что никто из европейских политиков даже не подумал прислушаться к тому, что Уэллс писал, к примеру, о Лиге Наций. Красин уже обосновался в Лондоне[75], и смешно думать, что отчет Уэллса, окажись он вдруг неблагоприятным, мог что-то изменить.
