Николай Костомаров - Первые русские цари: Иван Грозный, Борис Годунов (сборник)
Но, и признав могущество Бориса, Ахмет никак не хотел давать шерти, потому что денег было мало, и Бутурлин должен был разменяться послами без шерти. После размена Бутурлин звал Ахмет-пашу к себе в шатер за получением царского жалованья, но Ахмет не пошел. Тогда князь Волконский, уже бывший с ним за Донцом, дал знать Бутурлину, что Ахмет-паша двинулся с места, говорит, что ему царского жалованья не дали, так он хочет государеву казну, что с послами, взять, а самих послов покинуть. Бутурлин испугался, возобновил переговоры, и решили поставить шатер на мосту, на том месте, где прежде сходились, и в шатре Ахмету взять жалованье.
Но хан не отказался дать шерти и прислать клятвенную грамоту в Москву с послом своим Ахмет-Челибеем, причем писал Борису: «Вы на правде не стоите: донские козаки дважды уже в нашу землю приходили и улусы наши побрали». Очень любопытна тайная грамота Казы-Гирея Борису, в которой хан старается убедить царя, чтоб тот не строил крепостей в степи: «Теперь, – пишет хан, – ты города поставил, и этими городами к нашему государству близко подошел, а те места, которые по Донцу, наших улусов угодья. Будь тебе, брату нашему, ведомо: турский государь на ваше государство как ни помыслит рать послать, так я ему отговариваю тем, что место дальнее и пешей его рати до вашего государства не дойти, чем ему и запрещаю; а только он сведает, что к вашим городам близко и дойти можно, то он будет вашим государствам вредить. И тебе бы вперед гораздо помыслить: если дальше тех городов, которые поставлены, станете подвигаться, то это шерть и добро порушит. Татарские князья и лучшие люди нам говорят: русские города к нам близко поставлены, и если между нами будет недалеко, то нашим людям с русскими людьми нельзя не задираться». На это дан был ответ: «Турского рать великому государю не страшна; великий государь может стоять против всех своих недругов, а рати у государя нашего несчетно. Города поставлены на поле для воров черкас, потому что многие воры черкасы и донские козаки послов и гонцов громили; а как те города поставлены, то теперь послам, посланникам и гонцам дорога чиста, государя вашего улусам от тех городов убытка нет, а только прибыль, что уже тут воры черкасы больше не живут».
Перемена отношений ясно высказывалась во всем: когда Борис должен был клясться в соблюдении мирных условий, то велел быть Ахмет-Челибею у себя наедине, взял в руки книгу и, подержав ее, сказал: «Это наша большая клятва, больше ее у нас не бывает», и отдал книгу боярину Семену Никитичу Годунову. Ахмет-Челибей ударил челом о землю и говорил: «Когда государь наш Казы-Гирей перед вашим послом, князем Григорием Волконским, прямую шерть учинил на коране, то князь Волконский велел эту книгу смотреть толмачу своему; со мною Казы-Гирей для такого же дела прислал дьяка грека; и в том как ты, государь, повелишь». Борис отвечал: «Сказывал я тебе, что мы такой клятвы не давали никогда, как теперь брату своему дали; с которыми великими государями бывает у нас мирное постановление, то с их послами утверждают бояре наши окольничие и думные дьяки, а большим укреплением царское слово бывает, то и правда. А теперь, желая крепить братство с Казы-Гиреем свыше всех государей, велели мы тебе быть у себя наедине, только теперь при нас сродник (и указал на боярина Семена Никитича) да ближний дьяк Афанасий Власьев, потому что все большие дела тайные». Посол должен был удовольствоваться этим объяснением.
То, что Борис подержал книгу в руках, разумеется, не мешало донским козакам нападать на крымцев; хан требовал у московского посла, князя Борятинского, чтоб тот или сам поехал, или послал кого-нибудь к козакам унять их и взять у них пленных татар, Борятинский отвечал с сердцем, что он послан не для того, чтоб унимать козаков и полон отыскивать. За такой ответ хан выслал его из Крыма, но и это не имело никаких неприятных последствий для Москвы, и сношения возобновились.
Мирных сношений с Турцией не было при Борисе. Как прежде при царе Феодоре Борис помог Австрийскому двору казною против турок, так теперь помогал он против них единоверному воеводе молдавскому Михаилу; кроме денег на военные издержки, в Молдавию посылались церковные украшения, образа.
Если отношения к Крыму видимо принимали благоприятный оборот, то иначе шли дела за Кавказом: рано еще, не по силам было Московскому государству бороться в этих далеких краях с могущественными турками и персиянами. Мы видели уже, что Александр кахетинский не мог быть усерден к Москве, из которой ему давали знать, чтоб он не надеялся скорого освобождения от страшных магометанских соседей, и манил султана. Александр горько жаловался, что ошибся в своих надеждах. Преждевременное вмешательство в дела Закавказья обошлось дорого Москве уже при Феодоре, еще дороже обошлось в царствование Бориса: уполномоченный Москвою хитрить, Александр, признавая себя слугою Бориса, сносился в то же время с сильным Аббасом персидским и позволил сыну своему Константину принять магометанство, но и это не помогло: Аббас хотел совершенного подданства Кахетии и велел отступнику Константину убить отца и брата за преданность Москве. Преступление было совершено; с другой стороны, в Дагестане русские под начальством воевод Бутурлина и Плещеева вторично утвердились было в Тарках, но турки вытеснили их отсюда, а кумыки перерезали при отступлении после отчаянного сопротивления: 7000 русских пало вместе с воеводами и владычество Москвы исчезло в этой стране (1605 г.).
В далеком Закавказье Москва не могла защитить единоверцев своих от могущественных народов магометанских; зато беспрепятственно утверждалась ее власть в степях приволжских и в пустынях Сибири, где государи магометанские по своей отдаленности не могли защитить от нее своих слабых единоверцев. Ногаи разделялись на три орды, из которых одна только признавала власть московского царя. Борис, желая подчинить себе все три орды и опасаясь связи одной из них с Турциею и Крымом, приказывал подчиненному себе хану теснить ногаев турецких и в то же время, чтоб вернее достигнуть цели, приказывал астраханским наместникам ссорить ханов, следствием чего была кровопролитная война и запустение неприязненного улуса; но в подчиненном себе улусе Борис строго запрещал междоусобия.
В Сибири Кучум был жив и не переставал отводить сибирские волости от московского государя. В августе 1598 года за ним погнался воевода Воейков, сбирая на дороге языки о кочевьях слепого сибирского царя; кинув обоз, Воейков шел день и ночь, нашел Кучума на лугу на Оби, бился с ним от восхода солнечного до полудня и наконец одолел; семейство Кучума попалось в плен к русским, старик сам-третей ушел в лодке вниз по Оби. С какими же средствами велись эти сибирские войны, вследствие которых вся северная Азия подчинялась Москве, подчинялась христианству и гражданственности европейской? Воевода Воейков пишет, что у него в походе против Кучума было рати: три сына боярских да голова татарский, три атамана да четыреста без трех человек литвы, козаков, юртовских и волостных татар. С такою разноплеменною ратью воевода бился полдня и поразил Кучума, но при этом надобно сказать также, что у сибирского царя было только пятьсот человек войска.
Пока упрямый Кучум был жив и не отказывался от вражды к Москве, до тех пор нельзя было ждать покоя в Сибири, и вот завели с ним опять сношения. Воейков послал сказать ему, чтоб он ехал к государю, государь его пожалует, жен и детей велит отдать; Кучум отвечал: «Не поехал я к государю, по государевой грамоте, своею волею в ту пору, когда я был совсем цел; а теперь за саблею мне к государю ехать не по что, теперь я стал глух и слеп, и нет у меня ничего. Взяли у меня промышленника, сына моего Асманака царевича; хотя бы у меня всех детей побрали, а один остался Асманак, то я бы с ним еще прожил; а теперь сам иду в Ногаи, а сына посылаю в Бухары». Старик пошел в Ногаи за смертию: его убили там. Семейство Кучума отправили в Москву с воеводами и козаками; дорога была тяжела для пленных, потому что провожавшие их воеводы не смели ничего сделать без царской грамоты, обо всякой безделице писали в Москву и дожидались ответа, а между тем пленники нуждались в необходимом. Козаки, по обычаю, буйствовали; воеводы писали царю: «Пришел к царевичам ночью пьяный козак, царевичей бранил непристойными словами, потом пришли ночью и к нам козаки и нас бранили. Мурзам от козаков теснота великая, а нас не слушают, ходят пьяные, воруют, к царевичам и к царицам ходят бесчинно, а нас и атаманов своих не слушают, говорят: мы вам не приказаны, так мы такие же, что и вы». Пленников ввезли торжественно в Москву напоказ народу и потом разослали по городам.
Строение городов в Сибири продолжалось; построены были: Верхотурье, Мангазея, Туринск, Томск. Томскому воеводе велено было прибрать в свой город в служивые люди и на пашню из зырян 50 человек, но ему удалось прибрать в Сургуте только пять человек. Тогда царь писал на Верхотурье, чтобы там прибрали для Томска 50 человек из гулящих охочих людей, и дать им по два рубля с полтиною денег человеку, хлеба по четверти муки, по полосмине круп, столько же толокна; прибрать молодцев молодых добрых, которые бы стрелять умели. Кроме служилых и пашенных людей, в новопостроенные сибирские города переводились из других городов и торговые люди: так, в 1599 году велено было двоим купцам из Вятки переселиться на Верхотурье. Прибирались туда и ямские охотники; им дано было от заимодавцев льготы на три года, с тем чтоб они в это время устроили себе дворы и завели пашню.
