Андрей Ваганов - Жанр, который мы потеряли. Очерк истории отечественной научно-популярной литературы
Двадцать лет с начала XX века, в которые уместились три войны (русско-японская, Первая мировая и гражданская) и три революции (1905 года, буржуазно-демократическая февральская и Великая октябрьская социалистическая 1917 года), стали для научпопа в России своеобразной лабораторией жанра. Из этого котла с булькающей массой выпадет в итоге в сухой остаток то, что мы привычно называем сегодня «научно-популярная литература».
А пока тот же М.В. Муратов представляет результаты своих социологических исследований читательских предпочтений. Он вводит в классификацию отделов возглавляемого им книжного склада графу «общедоступно-научные» книги.[63] Продукция этого отдела занимала четвертое место в рейтинге продаж («Топ-12»): 540 экземпляров книг было продано с 1 марта 1918 по 1 января 1919 года. Для сравнения: на третьей позиции находилась литература по сельскому хозяйству – 597 экземпляров. Но вот в стоимостном выражении «общедоступная научная литература» прочно занимала второе место: ее было продано за тот же период на 2411 рублей 24 копейки. Лидеры продаж – детские книги: 3924 рубля 32 копейки.
Вывод Муратова однозначен: «Разумеется, составляя набор книг для продажи, нельзя ограничиться детской и сельскохозяйственной литературой, а следует класть книги и по другим отделам: хорошую беллетристику (особенно хорошо читаются рассказы Л.Н. Толстого), общедоступные научные книги и т. д.»[64] Использует Муратов и термин «научно-популярная литература». В таком, например, контексте: «…на первом месте стоит детская литература, на третьем – сельскохозяйственная, которая в этом году <с 1.03.1918 по 1.01.1919> пользовалась бо́льшим спросом, чем вся научно-популярная литература».[65]
Но примерно с 1922 года как будто некий психологический барьер оказывается пройденным. Начинает доминировать одно название – научно-популярная литература. Формальным закреплением этой тенденции, ее официальным благословением, и стало появление в государственной статистике распределения книг по типам отдельной позиции: «научно-популярные» книги (см. табл. 2.1). При желании в этом можно усмотреть и социальную обусловленность.
Книжная заваль
В советском книговедении было принято делить историю развития книги в СССР на несколько этапов. Два начальных обозначались следующими временными рамками: 1917–1922 годы и 1922–1930 годы. Это деление вполне логично и определяется организационно-экономическими реалиями той эпохи (мы кратко коснемся этого вопроса чуть ниже). История становления жанра научно-популярной литературы идеально вписывается в такую схему.
* * *«Более чем когда-либо нужна России хорошая научно-популярная книга, но только при условии параллельного развития и строго научной литературы, – отмечал как раз в 1922 году М.А. Блох, обозреватель журнала «Наука и ее работники». – Условия же создания последней продолжают оставаться весьма тяжелыми. И не все ли равно научному работнику, называется ли эта причина типографской разрухой, или отсутствием дензнаков».[66]
На самом деле М.А. Блох еще поскромничал, определяя стартовые условия для развития научного и научно-популярного книгоиздания как «весьма тяжелые». Между прочим, не один только Блох называет тогдашнюю ситуацию в книгопечатании типографской разрухой. Академик, непременный секретарь (1904–1929) Российской академии наук Сергей Ольденбург, рассказывая в первом номере все того же журнала «Наука и ее работники» о деятельности академии в 1917–1919 годах, очень интеллигентно, но однозначно подчеркивал: «К сожалению, результаты ее работы за последние три года можно указать не полностью, так как вследствие типографской разрухи несколько тысяч листов готовых к печати рукописей, т. е. примерно около двухсот томов, не могло увидеть свет, и, таким образом, изложенные в них результаты большого научного труда не могут еще стать достоянием широкого круга читателей, о них мы знаем пока главным образом по докладам».[67]
Одним из факторов, усугубивших эту «типографскую разруху», стал декрет СНК РСФСР о введении новой орфографии. Вступивший в силу с 10 октября 1918 года, он распространялся на всю полиграфическую продукцию, включая рекламу и даже на вывески. Отсутствие новых шрифтов приводило к тому, что типографии еще какое-то время пытались использовать старые наборные кассы, за что нещадно штрафовались. И т. п. В конце концов комиссар печати, агитации и пропаганды М. Лисовский не выдержал, и на исходе октября 1918 года в газетах было опубликовано его грозное предупреждение: «Вниманию типографий. Напоминаем всем типографиям, что с 1 сентября введена новая орфография решительно для всех печатных произведений как периодических, так и непериодических. Кроме того, объявляется, что из всех типографских касс должен быть изъят шрифт, непригодный для новой орфографии».[68]
Но и в 1921 году – без перемен: «…в одном Петрограде ненапечатанных <научных> трудов накопилось свыше 12 000 листов, и число их все растет».[69] Да и с дензнаками дело обстояло не лучше. Так, стоимость производства одного стандартного печатного листа со средним тиражом 5 тысяч экземпляров только с конца 1921 года до 1 мая 1922 года возросла в 26 раз![70]
Неутомимый Блох, беззаветный летописец рынка научной литературы и периодики, мечется в явной растерянности. «Пер Гюнт, ибсеновский герой, верит в кривую: она вывезет. И то же приходится сказать по поводу научной книги, – сетует Блох, давая обзор состояния научного книгопечатания в России в 1922 году. – Обозреватель научной литературы не может найти никаких логических моментов в развитии ее. Он может лишь прийти к некоторым выводам отрицательного характера. Кривая не показывает никакой последовательности в своем течении, и объективных данных, позволяющих признать положение научной книги устойчивым или улучшившимся, нет: книг выходит много, но нужных книг имеется мало. С одной стороны, с опозданием на несколько лет начинают выходить “застрявшие” научные работы, с другой – изобилует тип тоненькой книжки. Как будто рассчитанной на широкую публику. А в сущности именно на любителя и ценителя».
Далее Блох дает краткую (кратчайшую) сводку новостей научпопа, случившихся за обозреваемый период, которую завершает в высшей степени важным для нас резюме: «Наш поневоле калейдоскопический и неполный обзор мы закончим указанием и перечислением тех многочисленных тоненьких книжек, в большинстве случаев написанных первоклассными учеными и наполняющих апатичный книжный рынок.
Мы понимаем психологические причины этого явления, широкое стремление и приобщение к знанию, единственную возможность для издательств преодолеть типографские счета с астрономическими цифрами, а для читателей – приобретать издания, так как тоненькие книжки сравнительно дешевле, т. е. стоят от 1/2 до 1 миллиона рублей (см. табл. 2.5. – А.В.). Почти все из перечисленных, увлекательно написанных книг, представляют собой, выражаясь буднично, лакомое пирожное для любителя и ценителя, но объективный обозреватель развития научной литературы с грустью должен отметить это явление на почти пустом фоне серьезных основ науки, как показатель продолжающегося ненормального положения научной книги».[71]
Полностью разделяя пафос Блоха, нельзя все-таки не обратить внимание на то, какие имена в авторах научно-популярной «брошюрятины»: академики действующие и будущие – Ферсман, Вернадский, Кольцов, Берг… Даже выдающийся русский писатель Евгений Замятин, оказывается, начинал с научпопа. Впрочем, вот это-то как раз и неудивительно: Замятин – выпускник Кораблестроительного института, по первой специальности – морской инженер, участвовал в строительстве ледоколов «Ермак» и «Красин». И, кстати, государство худо-бедно, но все-таки оплачивало этот писательский труд.
Так, например, официальный тариф, утвержденный Наркомтрудом с 1 мая 1920 года, предусматривал следующие ставки оплаты литературных и газетных работников: «Полистно: за оригинальные научные, художественные и научно-популярные произведения, издаваемые впервые, – 5400 рублей печатный лист; за компилятивные произведения – от 2000 до 3500 рублей; за редактирование материалов съездов, конференций и т. д. – от 175 до 875 рублей; за редактирование материалов оригинальных сочинений в рукописи – от 900 до 1500 рублей; за редактирование общеизвестных опубликованных материалов со сверкой по рукописи или по прежним изданиям, а также за редактирование коллективных трудов (сборников, серий книг, энциклопедий и пр.) – от 300 до 1100 рублей; за письменный отзыв о книге – от 40 до 100 рублей за печатный лист оцениваемой книги и, сверх того, обычная плата за рецензию. За компетентный перевод научной и художественной прозы, исполненный специалистом и не нуждающийся ни в редактировании, ни в просмотре, – 2000–3000 рублей; за переводы, требующие редакции или просмотра, – 1600–2500 рублей; за редактирование уже имеющегося перевода в зависимости от качества – от 300 до 1100 рублей.
