Саймон Дженкинс - Краткая история Англии
Эти изменения привели к росту напряженности. Постимпериалистическая Британия, по словам американского политика Дина Ачесона, которые он произнес в 1962 г., «еще не определила, какую роль она будет играть в современном мире». Отношение островных государств к близлежащим континентам обычно двойственное, но отношение Великобритании к Европе скорее можно назвать нервозно-двойственным. По отношению к Европе мнения британцев разделились, и определенности до сих пор нет. И если империю сбросили со счетов относительно легко, то склад ума, создавший ее, переделать трудно. В XXI в. Великобритания последовательно принимала участие в различных военных «гуманитарных интервенциях», заявляя, что защищает демократию, или государственное строительство, или региональную стабильность, или не допускает гуманитарную катастрофу. Временами казалось, что нормандские крестоносцы возродились в своих далеких потомках. Как только электорат избирал исполнительную власть, она вдруг начинала относиться к парламенту не как к органу, контролирующему ее деятельность, а как к сборищу марионеток, которые механически утверждают все, что предлагает правительство.
Кроме того, возникали сомнения по поводу размера аппарата исполнительной власти. Война в XX в. означала резкое увеличение размера доли государства и размаха госаппарата, однако этот рост продолжался и в мирное время, чтобы удовлетворить стремление граждан к заботе государства «от колыбели до могилы». К середине XX в. британские системы здравоохранения и образования, социальная сфера и сфера коммунальных услуг, а также бо́льшая часть промышленного сектора и торговли перешли под государственный контроль. Эта централизация власти изначально воспринималась весьма благожелательно как часть так называемой политики консенсуса во имя строительства «государства всеобщего благоденствия». Но к 1980-м гг. размер государственных расходов и неспособность государственного аппарата ограничить или реформировать себя самого привели к краху политики всеобщего согласия. Единственно правильным ответом на сложившуюся ситуацию была приватизация значительной части государственного сектора экономики, и этого курса придерживалось как правительство консерваторов, так и правительство лейбористов. Но даже там, где правительство передало контроль частному сектору, никак не удавалось сократить госрасходы. К началу XXI в. на них уходило 47 % всего валового продукта страны, рекордный показатель в мирное время.
Создавалось впечатление, что британские правители, лишенные заморских колоний, теперь решили превратить в нещадно эксплуатируемую колонию собственную страну. Но эта новая империя была столь же громоздкой и тяжеловесной, как и старая. Масштабные меры экономии имели отрицательные последствия. Уайтхолл и его учреждения не реагировали на систему «сдержек и противовесов» того, что до сих пор оставалось неформальной конституцией. Система налогообложения оказалась неспособной содержать стареющее население с взлетевшими до небес счетами за медицинские услуги и социальным обеспечением. Правительство легко соскользнуло в долги. Возродилось могущество нормандского государства, но теперь англосаксы, некогда боровшиеся с расточительностью власти, с благодарностью принимали ее щедрые дары. Избиратели поддерживали цели государственной власти, но отказывались предоставлять для этого средства за счет повышения налогов.
У каждой эпохи свои пророки, которые предупреждали о некоем Левиафане. В начале нового столетия широко распространилась идея, что государственный сектор, какими бы благими ни были его намерения, не может расти бесконечно, поскольку экономика не в состоянии его содержать. Но правительства по всей Европе не могли отказаться от власти. В Греции, Ирландии, Португалии и даже в Великобритании расходование правительственных средств давно превысило доходы, но демократия, похоже, не могла призвать госаппарат к дисциплине. Спросите любого политика, почему он не может продемонстрировать непреклонную твердость, и он ответит, что люди, которые его избрали, этого не допустят. Централизованное руководство, которое прежде было основным блюстителем дисциплины и порядка, стало соучастником в беспорядке и бесконтрольности.
На протяжении всей истории английскую конституцию приходилось изменять только в тех случаях, когда правители страны оставались глухи к мольбам народа или, по крайней мере, к ходу событий. Это происходило, когда средневековые монархи уступали территориальной власти и баронам. Это происходило, когда церковь уступила Реформации и только появившемуся классу торговцев. Это происходило, когда короли династии Стюартов уступили власти закона и палаты общин в парламенте. Всякий раз стремлению государства к монолитности противостояли оппозиционные силы в обществе, которым власть должна была идти на уступки. Даже в XIX в. парламент, крупнейший вклад Англии в европейскую цивилизацию, был вынужден уступить давлению народных масс, требовавших реформ. А вот идея государства всеобщего благоденствия исходила не от парламента, а от прогрессивных муниципальных корпораций. Перемены стали возможны потому, что правящая элита оказалась в значительной мере готовой ответить на вызов и вступить в состязание.
Я рассматриваю эту открытость английского общества как решающий фактор в истории. Сегодня он снова подвергается испытанию. Если централизованный госаппарат не проявит больше уважения к территориальным и местным органам власти, он тем самым обречет себя на застой, лишит возможности обновления снизу, какого бы то ни было эксперимента, какой бы то ни было новизны, откажется от притока свежей крови. Гражданский провинциализм в XIX в., в эру наивысшего могущества страны, увлекал Англию далеко от столицы. Люди быстро теряют веру в самоуправление, когда те, кого избирали действовать от их имени, становятся далекими и незнакомыми. И это уже заметно в снижении доверия к государственным службам и в обращении к услугам частных компаний в сфере здравоохранения, образования и обеспечения безопасности. Мало кто из англичан в состоянии узнать или назвать имя руководителя местного сообщества, и эта анонимность деполитизирует сообщества и перекраивает социальное деление общества в некую внутреннюю классовую систему. Когда такие государства, как Испания, Италия, Германия и даже Франция, постепенно передавали власть провинциям, городским общинам и мэрам, Англия продолжала концентрировать всю полноту власти в Лондоне, на Уайтхолле и в Вестминстере.
И все-таки общая картина не столь удручающая. Университеты, средства массовой информации и законодательство остаются сильными и относительно плюралистическими, чему в немалой степени способствуют такие новшества, как Интернет, свобода информации, законы о правах человека и новый Верховный суд. Кроме того, существуют значительные препятствия излишней централизации в пределах Соединенного Королевства – речь идет о конституционной ограниченной автономии Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии. Границы Англии, установленные еще в раннем Средневековье, постепенно всплывают из тумана времени. Процесс формирования и укрепления централизованной власти, который был необходим сначала англосаксам, потом норманнам, чтобы определить и защищать границы Англии от древних бриттов, меняет направление. Лондон был вынужден ретироваться из заморских колоний, теперь постепенно отступает из автономий внутри страны. Уже можно прочесть акты местных законодательных органов Эдинбурга, Кардиффа и Белфаста как первые документы нового конституционного соглашения.
Англия, таким образом, теряет желание управлять народами вне своих границ, даже теми, которые проживают на территории Британских островов, но не являются этническими англичанами. По-прежнему существует потребность в институтах некоего «объединенного королевства», поскольку они нужны шотландцам, валлийцам и части ирландцев. Но несколько асимметричная природа парламента, заседающего в Вестминстере, учитывая, что правительство Англии находится в почти рабской зависимости от членов парламента от полуавтономных кельтских окраин, не может быть устойчивой в длительной перспективе. Это деформированная демократия. Рано или поздно Англии потребуется ее собственное национальное собрание, внутри или вне контуров Вестминстерского парламента.
Раньше я считал письменные конституции инструментом только незрелых государств, но теперь мое мнение изменилось. Включение Европейской конвенции по правам человека в британские законы уже дало Великобритании письменную хартию значительных размеров. Вне зависимости от того, будет ли она позже дополнена или заменена новым Биллем о правах, в Англии, где, по словам Теннисона, свобода «…нисшед к полям и градам / Смешалась с смертною толпой / И понемногу нашим взглядам / Разоблачила образ свой»[55], одних конституционных традиций может оказаться недостаточно, чтобы защитить страну от угрозы выборной диктатуры. Права должны быть зафиксированы документально, поскольку им постоянно угрожают либо технические средства наблюдения, либо патологическое стремление упрятать неугодных в тюрьму и постоянно растущий произвол власти. Следует привести в систему границы местной демократии, обновить кадровый состав лондонского бюрократического аппарата и реформировать бюджетную сферу, которая на нынешнем этапе поглощает треть валового продукта Англии. В этом нет ничего нового. Такая многослойная, субсидиарная политика действовала на протяжении всей английской истории и по-прежнему применяется во всей Европе.
