Владимир Печенкин - Неотвратимость
Вернулся, и опять все поломалось. Сменил работу. Еще сменил. Все ему не везло. Или организациям с ним не везло. Хвалили руки, сетовали на горло — много вина глотает, после на людей бросается. Разбирали на собраниях, в товарищеском суде. Наконец, увольняли. Проявляя гуманность — «по собственному желанию». После одного такого «собственного желания» Катя уговорила полечить нервы, ну и от водки бы заодно. Постаралась, в больницу местную положили. Оклемался малость и заругался. «Не хочу, я не алкаш». И напился. К той поре причина новая сыскалась, хмельной мозг по-своему изобретателен: неверная жена гуляет, и с кем! — с милицией. Точно пока не знает с кем, но догадывается, его не проведешь! Логика «железная»: с женой нелады, с милицией тоже нелады, значит, они заодно, спелись, гады. Лютовал: «Убью, отправлю в Зеленую рощу!» Зеленая роща — сельское кладбище.
Катя и в самом деле часто бывала в милиции. Активистка, общественница на селе и в коллективе, избрали ее возглавлять больничную дружину правопорядка. По вечерам вместе с сотрудницами дежурила в клубе, на улицах. Урезонивала чужих хулиганов, своего — не могла.
Между тем начальник сельского отделения милиции, присланный недавно из Алапаевска капитан Харлов, «закручивал гайки». Пропойцы, хулиганы, тунеядцы обижались: покою не дает «новая метла».
«Полусухой» закон в сезоны приписывали тому же чертову Харлову. Тревожил тунеядцев на дому, делать ему боле нечего. Все это Александр Иванович делал с добродушным выражением на лице, без крика и брани. Обидеться на него хорошенько — не получалось.
Орлов все же обиделся. И так в Петрокаменском не осталось, наверно, человека, на кого бы Орлов не обижался, а капитан Харлов докучал беседами, «воспитывал», черт его дери. Штрафовал за «выразительные» речи. В конце концов, согласовав вопрос с командиром больничной дружины, то есть с Катей, самолично отвез Орлова в город, на коечное лечение в наркологический стационар. Тут уж дурак поймет: Катерина гуляет с капитаном Харловым. Ну погоди! Бить предполагаемого разлучника нельзя, поскольку он капитан милиции. Обругать хотя бы, так ведь посадит на пятнадцать суток. Орлов отомстил тем, что всех перехитрил: давали таблетки от алкоголизма, а он таблетки под язык да потом и выплюнет. Больше месяца в больнице дурака валял. Выписку оттуда отпраздновал одеколонной пьянкой. Вот какая его месть!
Хмельная карусель
Дочь Таня, как заневестилась, ушла из опостылевшего дома замуж. Вроде удачно, совет да любовь у них с мужем. Живут в далеком городе. Думала Таня, что без нее, чужого ребенка, меньше будет попреков маме. Но попреков и без Тани хватало.
Ушла и Катя, кончилось ее терпение. Оставила Орлова одного в трехкомнатной больничной квартире, перебралась с сыном на частную — в тесноте, да не в обиде. Только обида пришла и сюда. Орлов такой разгром учинил, что хозяйка попросила Катю уйти.
— Не прогневайся, ступай куда в иное место, не то супружник твой избу разнесет.
Пришлось вернуться. Снова под одной крышей с Пьяницей и хулиганом, и рядом тринадцатилетний мальчик.
Семейное счастье кулаком не укрепить. И не от силы богатырской Орлов матом исходил — слабость свою тем прикрыть тужился.
Катя понимала, что этот человек, близкий ей когда-то, глубоко несчастен теперь, что тяжко ему барахтаться в недоверии, подозрениях, неприязни ко всем. Понимала, но не жалела, как прежде. Вызрела в ней ответная неприязнь. Им с сыном не удалось уйти, так пусть уходит он.
Улучила момент, когда за очередной дебош грозил ему административный арест, и уговорила уехать куда-нибудь, пусть на время. Страдающий похмельем, обиженный на всех, он дрожащей рукой накарябал расписку: «Я, Орлов Николай Федорович, даю настоящую расписку в том, что ухожу из дому и больше к ней в квартиру не вернусь, в чем и расписываюсь». Катя сомневалась, что он в самом деле уйдет — куда ему? И настояла на приписке: «В случае, если я буду скандалить, если я вновь вернусь в квартиру, вызывайте милицию». Ниже — подписи троих свидетелей-соседей.
Катя проявила такую волю к свободе, что Орлова злость брала. Он все истолковывал на свой лад, бранился, грозил. Но делал то, что она требовала, — свою волю он пропил. Вяло пытался что-то доказать, как-то жизнь починить, наладить. Но ничего уж не могло наладиться. Пришлось уволиться с последнего места работы. Расчет получил — жалкие рублишки. Обрадовался причине остаться: «Без денег далеко ли я уеду!»
А ей хотелось, чтоб далеко, подальше убрался. Все свои сбережения подсчитала — двести рублей.
— Мало. Дай хоть триста, — торговался он.
— Ты поезжай. Напишешь адрес, вышлю еще сотню.
Село Петрокаменское без сожаления расставалось с Орловым. Кореши-собутыльники тоже не рыдали — им все одно с кем пить. Лишь один из дружков принял близко к сердцу отъезд Орлова. У этого отзывчивого друга, в общем-то одинокого заурядного выпивохи, редкое, нестандартное было имя — Рюрик. При таком имени и фамилии не надо. По фамилии его редко и называли, разве что в милиции, для протокола.
Узнав за бутылкой, что Николай Орлов покидает постылое село Петрокаменское и что Катерина дает две сотни отступного, Рюрик ударил себя в грудь грязной ладонью и объявил, что поедет за другом в изгнание хоть на край света… а куда, собственно, Никола поедет? Вместе придумали куда: в краях амурских, на Зее-реке живет сестра Николая, можно к ней махнуть, ехать так ехать. Можно и поближе, в Свердловск, там завербоваться в тюменскую тайгу, где нет злой жены, а уж с медведями да комарами они уживутся. Или еще куда ехать? Ну, там видно будет.
Рюриком овладела муза дальних странствий, он тоже уволился, выписался, собрал скудные пожитки. Поскольку ждала их тайга, тюменская либо амурская, — уложил Рюрик в рюкзак сеть да ружье, свинченно-слепленное им из разных старых деталей. Будет чем в тайге промышлять рыбу и зверя.
Порою семейная жизнь странные являет нюансы. Когда Орлов уехал, Катя почувствовала себя такой освобожденной, такой счастливой — не жаль за такое двухсот рублей! Хватит, довольно с нее. В замужестве не повезло дважды, третьей попытки она не сделает. Есть долгожданный покой, есть сын, работа, уважение людей — разве этого мало? Без опасений, без страха входить в собственный дом — разве мало этого?
В те дни ей работалось легко. Врачи, нянечки, больные казались все такими добрыми, славными, хотелось и им сделать или сказать что-нибудь доброе. Как хорошо!
Они не доехали до Амура. Ни в тюменскую тайгу, ни до Свердловска не доехали. Пути их было всего полчаса, до Нижнего Тагила. Тут живут сестры, мать Николая… И вообще, тайга не уйдет.
…Очнулись через неделю. Деньги кончились. Черт знает как быстро кончаются деньги! Родне их долгоиграющая пьянка осточертела. Рюрика просто вытурили, Николая пока терпят, но того гляди, попрут вон… Надо сматываться. Куда? На какие гроши? На опохмелку-то еле наскребли. Но «освежились» — ободрились, умная мысль пришла: жена-то, змея подколодная, обещала триста, дала двести. Во всем обхитрить норовит! Надо стребовать остальную сотню.
У Кати сидели гостьи, две дочкиных подружки — теперь можно без опасений зайти к тете Кате, расспросить, что пишет Татьяна, как она там, в дальнем городе, не собирается ли приехать.
И вот заявился хмельной Орлов — то ли гость, то ли хозяин здесь. Повадка-то куда как хозяйская: требует себе пожрать, а девчонкам велел уматывать. Катя быстренько собрала ужин, а сама в коридор, надела пальто…
— Куда? А ну садись, разговор есть.
— Я за милицией. Вот твоя расписка: «…если я вновь вернусь в квартиру, вызывайте милицию».
Не вышло разговора. Катя отдала ему сто рублей. Он уехал. Но знала Катя, что недолгой будет передышка… Господи, когда это кончится?!
Кончилось
23 января Катя заступила дежурить в ночь. Обошла больных, раздала лекарства. Затихали в палатах голоса, больные погружались в сон. Тепло, чисто, спокойно. Катя села к столику дежурных, задумалась.
Орлова нет в селе, но ощущение свободы не возвращалось к ней. Надолго ли хватит ему сотни рублей? И все начнется сначала. Но по-прежнему жить она не могла, не хотела. Она вышла на крыльцо больницы. Ночь не по-январски теплая. В поле ночная тишина.
Окна ее квартиры светятся, Олег дома. Сбегать бы на минутку, глянуть, поужинал ли сын. Да не оставишь больницу.
Спит больница. В углу прикорнула ночная нянечка. Дежурная сестра спать не должна, она здесь сейчас за всех, за все в ответе.
Из женской палаты стон слышен. Зашла.
— Клава, ты что?
— Болит, Екатерина Тимофеевна, покою не дает.
— Таблетки тебе такие хорошие прописаны, боль уймется. Спи, Клава, спи.
Когда же уймется боль медсестры Екатерины Тимофеевны?
Олег в десятом часу вечера вернулся домой от товарища. Ступил в коридор и сразу понял: отец здесь. Пахло табаком, перегаром, чем-то жженым. Ладно еще, что мама на дежурстве, а то опять началось бы… Олег хотел проскользнуть в свою комнату. Но вспыхнул свет. Отец хмелен, как всегда. В руках у него ружье…
