Марина Костюхина - Записки куклы. Модное воспитание в литературе для девиц конца XVIII – начала XX века
Отрывочные дневниковые записи, на которые разбито повествование, создают пеструю картину калейдоскопа жизни: «Подарок на Новый год», «Лотерея», «Несчастья», «Болезнь», «Прогулка в Тюльерийском саду», «Болезнь. Выздоровление. Свадьба», «Прогулка в Ахен», «Пансион», «Признание», «Несчастье», «Деревня», «Старуха», «Буря»[42]. В русском издании, увидевшем свет полвека спустя, то же мелькание глав с событиями из кукольной жизни: «Мое первое вступление в свет», «Лотерея», «У Маши», «Моя болезнь», «В городском саду», «Моя свадьба», «Меня похитили», «В пансионе», «Раскаяние», «Опять у Сони», «Как я удила рыбу», «Бедная старушка», «Как меня испугала мышь», «На волосок от смерти»[43] и т. д.
Русские издатели позволяли себе вольно обращаться с иностранным текстом: они то укорачивали его, превращая в назидательный рассказ, то наращивали до объема приключенческой повести. Правда, авантюрных приключений в «записках» куклы не так уж много, в основном это бытописательные картины из жизни разных слоев парижского (лондонского, берлинского, петербургского) общества, куда волею судеб попадает кукла. Так, в английских изданиях рассказывалось, как кукла, сделанная в Нюрнберге, была куплена англичанином для своей дочери, потом попала в Индию вместе с семьей негоцианта, затем перевезена в Чикаго, а после оказалась в Париже («Воспоминания куклы», 1885). Русские издатели ориентировались на реалии отечественного житья-бытья: вместо каникул в бретонском замке – дача в Парголово («Записки петербургской куклы», 1872) и хутор в Малороссии (Андреевская В. «Записки куклы», 1898), вместо плавания по океану и путешествия в Индию – прогулки по Летнему саду и лечение на водах в Пятигорске («Записки куклы», 1846).
В роли автора «записок» выступает дорогая кукла из воска или фарфора. По кукольному ранжиру, это дама-аристократка, о чем свидетельствует ее роскошный наряд и высокая цена, указанная на ярлыке[44]. Однако литературный прототип «сочинительницы» лучше искать среди дам полусвета, побывавших в разных житейских передрягах. В произведениях, написанных от лица французской камелии или русской содержанки, по-разному варьировался образ женщины-куклы, оказавшейся жертвой рока или пикантных обстоятельств[45]. Именно в этом контексте рассматривали «записки куклы» взрослые читатели, находившие занимательность в таком чтении.
Отношение к женщине как бездушной вещице или игрушке становилось предметом осуждения в назидательной, реалистической и бульварной литературе. Однако объяснения этому печальному факту предлагались разные: авторы бульварных романов были не прочь порассуждать о притягательной для женщины «прелести порока», в то время как прогрессисты указывали на социальную зависимость, превращавшую женщину в «куклу» в руках мужчины. О положении женщин составлялись социологические отчеты и делались неутешительные прогнозы[46]. К концу XIX века «прогрессивные» идеи попали и на страницы девичьих романов. Их героини бурно протестуют против мужских комплиментов, считая их унизительными. Так, девица в повести В. Желиховской с многозначительным названием «Кукла» боится показаться «хорошенькой куколкой» в глазах жениха и всячески подчеркивает свою независимость. Это было популярное изложение феминистских идей и жизненного кредо самой писательницы. Между тем задолго до юных героинь Желиховской протест против отношения к женщине как игрушке был высказан в «записках куклы».
В России первыми переводчиками «Записок кукол» были авторы, далекие от гендерных проблем: К. Сомогоров издавал литературные анекдоты, а Е. Классен – бытописательные романы и пособия по цветоводству (одновременно он занимался педагогической деятельностью и издавал исследования в области происхождения русского языка). Их интерес к книге французской писательницы был вызван желанием поиграть с женским (на их взгляд, анекдотичным) взглядом на жизнь. Дамы-писательницы открыли для себя «мемуары куклы» значительно позже. «Недавно я имела случай прочитать записки одной парижской куклы, которые меня очень заинтересовали, – славную штуку придумала эта француженка, сколько детей, я думаю, она потешила, не попробовать ли и мне написать свою биографию, как будто одна французская болтовня хороша – и русский рассказ имеет свою прелесть»[47].
Запоздалый интерес русских писательниц к жанру «кукольных записок» объясняется стереотипами писательских ролей в отечественных изданиях для детей: их сочинительницы предпочитали рядиться в одежды умудренных опытом «старушек» (А. Ишимовой в пору написания «Записок старушки» было немногим за тридцать[48]) или благочестивых матерей, наставляющих своих дочерей на смертном одре. И те и другие (в силу преклонного возраста или тяжелой болезни) свободны от слабостей, присущих женскому полу, что давало им право наставлять девиц, вступающих в жизнь. «Большею частию дамы-писательницы скромны: они посвящают свои труды на пользу детей и пишут книги, относящиеся к воспитанию. Ты согласишься, что никто лучше женщины-матери не может написать таких сочинений», – убеждает свою воспитанницу гувернантка[49]. Умудренность в понимании жизни сочеталась со свойственной дамам детской наивностью и простотой письма, которые, с точки зрения современников, выгодно отличали женское письмо от мужского[50].
В «Записках куклы» слово принадлежит женщине в расцвете молодости и красоты. Кукольная красота не меркнет с годами, о чем говорится с легкой иронией («…мы, куклы, счастливее людей, век можем прожить, не стареясь, только знай – меняй головы. Нам не страшно глядеть в зеркало, оно не покажет нам ни морщин, ни седин, почему и не за что будет на него сердиться, как часто делают это люди, обвиняя бедное, невинное зеркало в неверности»[51]). Кукла не стыдится своей эмоциональности, давая волю женским вздохам и восклицаниям, наивности и кокетству. Правда, надежного счастья кукольная красавица так и не находит. Увы, такова судьба всякой женщины, красота и молодость которой преходящи, а легкомыслие и ветреность наказуемы. На сходство кукольной и женской судеб намекают сентенции, которыми пестрят «записки» куклы («тщетные сожаления – сожаления куклы» или «как непрочна красота куклы!»). Сравнение женщины с куклой стало клише в литературе и речевом обиходе[52]. Кукла не прочь посетовать на трудную судьбу («Я – кукла, я – всего лишь кукла, но я столько пережила, что не могу отказать себе в удовольствии изложить все это на бумаге»[53]). Назначение кукольных сетований и вздохов – предостеречь девочек от будущих страстей и свойственного женщинам легкомыслия («Жизнь кукол – увы – подвержена бездне случайностей и тысяче капризов. Последнее, по-моему, горше первого»[54]). Взлеты и падения кукольной судьбы должны были напомнить читателям о бренности земной роскоши. Особенно это касалось женщин, чье благополучие зависело от служебного и материального положения мужчины (отца или мужа). Умейте сохранить достоинство и в этой ситуации – призывали авторы-моралисты, приводя примеры женского трудолюбия и смирения. Однако предостережения, высказанные от лица куклы, выглядят так соблазнительно! Да и весь антураж из мира взрослой женщины, которым окружена фарфоровая дама, казался юным читательницам таким привлекательным.
Модная кукла демонстрирует платье для детского бала (Фос Я. Детский кружок. Сборник для детей. Кн. 1. СПб.: тип. К. Вульфа, 1860)
Не претендуя на славу, к которой стремятся писатели-мужчины, кукла довольствуется приватным положением. В такой позиции есть немалые преимущества: «Если б я писала эти записки для публики, то, может быть, была бы не так откровенна и скромнее в своих суждениях. Но я убеждена, что кукла, пишущая для собственного удовольствия, может говорить все, что ей придет в голову»[55]. Кукле приходит в голову всякое: от женских глупостей до вполне разумных мыслей (и тогда кукла самодовольно заявляет: «Я самая разумная кукла в мире»). Кукла замечает то, что скрыто от посторонних взглядов за стенами великосветских особняков. «Ах, если бы люди знали, что мы видим ежедневно! Сколько обжор, сколько ленивиц не заслужили бы тех похвал, которых удостаиваются в гостиной!» Рассказывая об увиденном, кукла взывает к лучшим чувствам детей, выставляя себя настоящей моралисткой («Будьте добры и любезны, милые дети; нам маменьки, нянюшки и даже куклы беспрестанно твердят об этом» – эпиграф к изданиям «записок»).
Морализаторством «записки куклы» напоминали стиль «записок матери» – дидактических текстов для девиц, написанных в форме материнских наставлений дочери[56]. Куклы, подобно матерям, выступают в роли резонерок, оценивающих недостатки своих дочерей. Эти недостатки разного свойства. Одни из них «природные», свойственные детям по малолетству, другие – «прививные», полученные в результате плохого материнского воспитания. «Разве мы можем преобразовать весь род людской, учить матерей? – восклицает кукла, а затем добавляет: – Но и мы можем кое-что сделать умными замечаниями»[57]. Умные замечания предназначены дамам, занимающимся воспитанием своих дочерей (на это особо указывалось в предисловиях к «запискам»). Однако в «Записках» эти наставления из уст куклы становятся игрой[58].
