Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля
Я шагал по улицам с номерами вместо названий, и чем дальше я шел, тем уже и грязнее становились улицы; наконец я очутился перед зданием с вывеской «Гостиница «Рауш», стоявшим чуть поодаль от мостовой. Вход в гостиницу был украшен плитками под мрамор, одна из которых была расколота. Я вошел внутрь и сразу же замер. После яркого солнечного света я оказался в полумраке, где едва мог различить стойку, несколько диванов с красной обивкой и кресло-качалку, с которой поднялась какая-то фигура, напоминавшая медведя.
— Вы, наверное, Людвиг Зоммер? — спросил медведь по-французски.
— Да, — ошеломленно ответил я. — Откуда вы знаете?
— Роберт Хирш известил нас, что вы должны со дня на день приехать. Меня зовут Владимир Мойков. Я здесь за управляющего, официанта и мальчика на побегушках.
— Хорошо, что вы говорите по-французски. Иначе я был бы нем как рыба.
Мойков пожал мне руку.
— Говорят, будто рыбы самые разговорчивые твари там, под водой, — заявил он. — Все, что угодно, только не немые. Результат последних исследований. Если хотите, можете говорить со мной и по-немецки.
— Вы немец?
Широкое лицо Мойкова покрылось множеством складок.
— Нет. Я остаточный продукт нескольких революций. Сейчас я американец. А до этого был чехом, русским, поляком, австрийцем — смотря в чьи руки переходило местечко, из которого родом моя мать. Даже немцем — во время оккупации. Я вижу, вам хочется пить. Хотите водки?
Немного замявшись, я вспомнил, как быстро тают мои деньги.
— Сколько стоят ваши номера?
— Самый дешевый — два доллара в сутки. Но это совсем крошечная каморка. — Мойков потянулся к ящику с ключами. — Без удобств. Но душ в том же коридоре.
— Я его беру. А сразу за месяц дешевле?
— Пятьдесят долларов. Если заплатите вперед — сорок пять.
— Хорошо.
Мойков расплылся в улыбке, словно престарелый павиан.
— Водка входит в процедуру заключения договора. За счет гостиницы. Кстати, я сам ее делаю. Она у меня неплохая.
— Помнится, в Швейцарии мы ее делали на смородиновых почках с кусочком сахара, разводили пятьдесят на пятьдесят, — сообщил я. — Спирт нам поставлял один аптекарь. Водка выходила гораздо дешевле самого дрянного самогона. Счастливое было времечко — зима сорок второго года.
— Сидели в тюрьме?
— В Беллинцоне. К сожалению, всего лишь одну неделю. За нелегальное пересечение границы.
— Смородинные почки, — задумался Мойков. — Неплохая идея! Только где их найти в Нью-Йорке?
— Не важно, все равно они там почти не чувствовались, — утешил его я. — Эту идею подал нам один белорус. А водка у вас действительно хороша.
— Вот и прекрасно. В шахматы играете?
— В тюремные. Не в гроссмейстерские. В беженские шахматы — чтобы отвлечься от ненужных мыслей.
Мойков кивнул.
— Бывают еще языковые шахматы, — объяснил он. — Здесь в них помногу играют. Шахматы активизируют абстрактное мышление, за ними хорошо повторять английскую грамматику. Давайте я покажу вам вашу комнату.
Моя каморка действительно оказалась совсем крохотной и довольно темной: ее окна выходили во внутренний двор. Я заплатил сорок пять долларов и засунул чемодан в шкаф. Сверху комната освещалась светильником из литого металла, а на столе стояла маленькая лампочка с зеленым абажуром. Я проверил лампу: оказалось, что ее вполне можно было оставлять на ночь. Это меня обрадовало. После жизни в подвале брюссельского музея я ненавидел спать в полной темноте. Затем пересчитал свои деньги. Я не знал, сколько можно прожить на сорок девять долларов в Нью-Йорке, но это меня не особо заботило. Мне не раз случалось обходиться и куда меньшими суммами. «Покуда ты жив, ничто не потеряно окончательно» — так сказал мне незадолго до смерти покойный Зоммер, настоящий владелец моего паспорта. Странно даже, насколько он был прав — и ошибался одновременно.
— Вот вам письмо от Роберта Хирша, — сказал Мойков, когда я вновь спустился в холл. — Он не знал, когда именно вы появитесь. Лучше всего сходите к нему ближе к вечеру. Днем он работает, как почти все из ваших.
«Работа! — подумал я. — Легальная работа! Какое счастье! Вот бы и мне такую!» До сих пор мне случалось работать только незаконно, без разрешения, в вечном страхе перед полицией.
III
К Хиршу я отправился уже в обед. Ждать до вечера не было сил. По указанному адресу я обнаружил небольшой магазинчик с двумя окнами, в которых были расставлены радиоприемники, электрические утюги, фены, миксеры и электроплитки; сталь и хром ярко сверкали, однако дверь была заперта. Я подождал немного, а затем мне пришло в голову, что Хирш, должно быть, ушел обедать. Несколько разочарованный, я поплелся назад. Внезапно у меня подвело желудок. Я беспомощно осмотрелся вокруг. Надо было что-нибудь съесть, не тратя лишних денег. На ближайшем углу я заметил магазинчик, который отдаленно напоминал аптеку. В витрине были выставлены клизмы, флаконы с туалетной водой и реклама аспирина, однако через открытую дверь я разглядел некое подобие бара, за которым сидели посетители; они ели. Я вошел внутрь.
— Что вам угодно? — нетерпеливо спросил меня из-за стойки молодой человек, одетый в белое.
Я застыл в недоумении. Я впервые пытался заказать себе что-то в Америке. Наконец я показал на тарелку сидевшего рядом посетителя.
— Гамбургер? — проревел молодой человек.
— Гамбургер, — промямлил я изумленно. Я никак не ожидал, что мое первое английское слово окажется немецким.
Гамбургер был сочным и вкусным. К нему мне выдали две булочки. Молодой человек снова что-то рявкнул. Я ничего не понял в его громком стаккато, однако заметил, что мой сосед перешел к мороженому. Я снова показал на его тарелку. Мороженого я не ел уже несколько лет. Но молодой человек этим не удовольствовался. Он показал мне на большое табло, висевшее у него за спиной, и рявкнул еще громче.
Мой сосед взглянул на меня. У него была лысина и усы как у кита.
— Какое мороженое? — медленно произнес он, обращаясь ко мне словно к ребенку.
— Обычное, — сказал ему я, чтобы хоть как-нибудь ответить.
Кит засмеялся.
— Здесь есть сорок два сорта мороженого, — объяснил он.
— Что?
Мой собеседник указал на табло:
— Выбирайте.
Мне удалось разобрать слово «фисташки». В Париже разносчики продавали фисташковые орехи посетителям уличных кафе. Но фисташкового мороженого я еще никогда не видел.
— Фисташки, — заказал я. — И кокосовый орех.
Я расплатился и медленно направился к выходу. До сих пор мне не доводилось обедать в аптеках. Я прошел мимо рецептурного отдела и отдела готовых лекарств. Кроме медикаментов здесь продавали резиновые перчатки, книги и золотых рыбок. «Что за страна! — подумал я, выйдя на улицу. — Сорок два сорта мороженого, война и ни одного солдата на улицах».
Я отправился обратно в гостиницу. Издалека увидел ее потертый мраморный фасад, и он вдруг показался мне маленьким кусочком родины в этом чужом мире. Мойкова нигде не было видно. Вокруг не было ни души. Казалось, вся гостиница вымерла. Я прошел через холл с плюшевой мебелью и двумя-тремя жалкими пальмами в кадках. Здесь тоже было пусто. Я забрал ключ, поднялся к себе в комнату и, не раздеваясь, завалился на кровать, чтобы немножко вздремнуть. Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Оказалось, я и в самом деле заснул и видел во сне что-то тягостное, даже просто мерзкое. Сейчас комната была наполнена розовым колыханием сумерек. Я встал и посмотрел в окно. Внизу два негра тащили бачки с мусором. С одного из бачков свалилась крышка и с дребезгом ударилась о бетонный пол. Тут я наконец вспомнил только что увиденный сон. А ведь когда-то я надеялся, что эти кошмары оставят меня по ту сторону океана!
Я спустился в холл. Теперь Мойков был на месте; он сидел за столом в обществе чрезвычайно изысканной пожилой дамы. Он помахал мне рукой. Я взглянул на часы. Пора было отправляться к Хиршу. Я проспал дольше, чем думал.
Перед входом в магазин, где работал Роберт Хирш, сгрудилась небольшая толпа. «Несчастный случай или полиция», — подумал я; это было первое, что пришло мне на ум. Я спешно протиснулся сквозь толпу и только тут услышал оглушительный голос диктора. В окнах магазина теперь воцарились три репродуктора, а дверь была раскрыта нараспашку. Голос шел из репродукторов. Внутри помещения было пусто и темно.
Внезапно я заметил Хирша. Он стоял на улице под репродукторами. Я сразу узнал его узкое лицо и рыжеватые волосы. Он совсем не изменился.
— Роберт, — тихо позвал я. Я стоял прямо за его спиной, но меня заглушал троекратно усиленный голос диктора.
Хирш не слышал меня.
— Роберт! — закричал я. — Роберт!
Он обернулся. Его лицо изменилось.
— Людвиг! Ты? Когда ты приехал?
