Фредерик Пол - Путь на врата. Нашествие Квантовых Котов.
Интересно, что сделает Грета, если никогда больше не увидит меня? Может, мне разрешат проститься или написать письмо?
Сказанное Найлой Христоф было для меня плохой вестью, но Лари Дуглас полагал обратное.
— Тебя повысят! — он пришел в восторг. — Дружок, ты должна показать им всем там, в Вашингтоне! Слушай, у меня появилась масса идей! Дело по установлению двойников, кажется, так это называется в Бюро? Можно создать диверсионно-разведывательные группы. Конечно, я не знаю, как это все работает, но…
Христоф с мечтательной улыбкой на лице дала ему продолжить. Пока Лари Дуглас говорил, она подошла ближе, и ее рука дружески заскользила по его спине.
— Милый! — нежно проворковала она. — А ведь ты и в самом деле тупица!
Он заикнулся:
— T-ты… т-ты не хочешь вытащить меня отсюда?
— Вытащить? Эту е… штуку, милый Лари, я могу сделать…
Он вспыхнул.
— Тогда дай Мне уйти, черт возьми! Иначе я не буду иметь с тобой никаких дел!
Ее улыбка растянулась шире. Когда она хотела, она умела быть привлекательной. Мне даже показалось, что я различил ямочки в уголках ее рта.
— Лари! — промурлыкала она. — Вероятно, я и буду с кем-нибудь заниматься любовью, но ты точно не из тех парней!
Я не представлял, о чем она говорит, а Лари — очень ясно. Его лицо стало серым.
— Ты не знаешь ни дерьма, и можешь лишь догадываться! — сказала она. — Хочешь знать, что происходит?
О, конечно, она знала все и сразу начала:
— Начну с самого начала. Предположим…
Шеф-агент Найла Христоф секунду колебалась, потом пожала плечами и зловеще протянула руку с четырьмя пальцами, разумеется, большой отсутствовал.
— Предположим, у меня не возникло бы конфликта с законом и я повзрослела, как все. Моя жизнь была бы совсем другой, не правда ли?
Я кивнул, соглашаясь, хотя сильно сомневался. Дуглас просто ходил по комнате, как тигр по клетке.
— Существует одна жизнь, в которой я стала такой, правильно? И есть другая, где я стала… о, не знаю кем… музыкантом… скрипачом.
Ее выражение не изменилось, но по ее глазам я понял, что она ждала, не развеселит ли меня такая мысль. Мне было не до смеха.
— Видите ли! — продолжала Христоф. — Одно время мне нравилось играть на скрипке. И вы не можете сказать, что одна вероятность реальна, а другая придумана. Ничуть не бывало! Обе они реальны! Быть может, реальны все вероятности… но мы живем только в одной и не можем видеть другие.
Я мельком посмотрел на Дугласа. Он, как и я, был растерян и одновременно напуган. Я считал, что о дальнейшем он осведомлен больше меня.
— Черт с этим! — внезапно сказала она. — Пошли, я покажу вам! Мо!..
Открывшаяся дверь хлопнула, и в проеме возникла здоровенная горилла. Найла сделала ему знак отодвинуться и поманила нас за собой. Снаружи было чудовищно жарко! Она шла нетвердо из-за яркого солнца и из-за высоких каблуков, тонувших в песке, и, главным образом, от шампанского и блестящей карьеры. Она привела нас к другому коттеджу с охраной. Когда Найла Христоф кивнула, громадный фэбээровец ринулся открывать дверь. Она вгляделась внутрь, потом кивнула нам.
— Взгляните! — пригласила в бунгало. — Вот ваши превосходные альтернативы!
Я по-прежнему не понимал, о чем она говорит, но выполнил приказ. В комнате было два человека: один находился в углу и осторожно намазывал налицо крем, у него был худший из случаев загара. Человек был без рубашки, красный как рак. Я не смог разглядеть его лица.
Другой лежал с закрытыми глазами. Храпел. И вообще выглядел так, будто это было плохое для него время. Я имею в виду не время заключения, а то, что он выглядел полумертвым. И он походил…
— Дуглас! — завопил я. — Это же вы!
Дуглас молчал: это его поразило больше, чем меня. Он задыхался и хлопал глазами. Я видел, что он никак не мог задать свой вопрос, и спросил за него.
— Что с ним? — поинтересовался я.
Найла Христоф пожала плечами:
— С ним все отлично! Сильный солнечный удар плюс укус гремучей змеи. Но ему сделали необходимые инъекции, и доктор сказал, что завтра он встанет. Но вы еще не видели другого парня!
И я взглянул. Он повернулся и уставился в упор. Его лицо сильно обгорело и было ободранным, а выражение — угрюмым. Но я знал это лицо.
— Боже мой! — крикнул я, — Это тот парень из Долилаба!
— Почти! — бодро сказала Найла Христоф, — Он утверждает, что это не он! И еще он рассказал кучу вещей, Де Сота, в которые вы не поверите. Он рассказал это прошлой ночью, когда их подобрали в пустыне у железной дороги. Он сказал, что вероятности реальны… и вы одно из недостающих звеньев.
В этот час подземный гараж был пуст. И адвокат тщетно старался припомнить, где поставил свою машину. Когда нужно, вы никогда не дождетесь полисмена! Два изнасилования, одно убийство, и никто не знает, как много, групповых нападений было совершено в этом гараже за последний месяц. Затем адвокат свернул за угол и увидел армейский патруль: два парня в мундирах и с автоматами. „Добрый вечер!“ — сказал он, почувствовав себя уверенней, пока не заметил странный серо-зеленый цвет униформы и пластинки на их плечах, пилотки, так не похожие на фуражки чикагской полиции. Самое худшее, когда они его окликнули. Он узнал язык — РУССКИЕ! Непроизвольно он повернул назад и побежал… его плечо пронзило что-то острое. Адвокат услышал звук выстрелов, но пули просвистели мимо. Он повернулся, размазывая слезы, но никого не было.
АВГУСТ, 26, 1983 г. Время: 7.40 вечера. Сенатор Доминик Де Сота
Я смотрел из окна на бассейн, с меня ведрами стекал пот и мучили ожоги. И не только это терзало меня: где-то совсем недалеко, но безнадежно отдаленно, покрыто оболочкой времен — моя страна подвергалась вторжению… и кто-то имевший мое лицо выступал по телевидению, призывая к помощи и поддержке агрессорам. Я не помнил ни единого случая из истории Соединенных Штатов со времен Гражданской войны, чтобы хоть один американский сенатор сделал что-либо подобное. Что подумали обо мне мои коллеги?
И что подумала Найла Боуквист?
Я не знал, что думать о себе. Последние сорок восемь часов были самыми жуткими в моей жизни. Это было ужасно — узнать, что Кэтхауз предстал реальностью и существует бесконечное множество миров. Среди них много с Доминиками Де Сота, неотличимыми от меня.
Одним из них я был в плену. Я одолел женщину, которую любил, и тут же захвачен в плен другой ее копией… точнее, не совсем копией: у нее изуродованы руки. Я украл человека и страдал от потрясающе нелепого вторжения в мою страну иной Америки. И мне было мучительно больно от ожогов, утомительного пути сквозь безжизненную пустыню и всей моей жизни.
Так или иначе у меня внутри ныло все, а они даже не позволили мне охладиться в бассейне.
Это не запрещалось — бассейн предназначался для Найлы — других указаний она не давала. Умывальник, находившийся в углу, не мог заменить бассейн. Каждые полчаса я брызгал водой на ожоги, и каждую четверть осторожно накладывал крем. Но толку от этого было слишком мало.
Присутствие моего невольного спутника доктора Лоуренса Дугласа оказалось бессмысленным. Большую часть дня он лежал — понятно, доктор прошел через большее. Те же ожоги, такие же бесконечные часы жары и жажды, долгое блуждание сквозь безжизненную пустыню. Хуже того: Дуглас умудрился получить не только укус ядовитой змеи и противоядие (этот укол был так же мучителен, как и укус, но еще и наполнил его безволием, чтобы беспалая Найла смогла допросить его). Я не участвовал при допросе, но когда доктора вернули в бунгало, вдобавок к ожогам он имел и синяки.
Я не пытался его будить.
Я не будил Дугласа. Но когда я резко обернулся от умывальника, то поймал на себе его взгляд. Он тотчас закрыл глаза, но было поздно.
— О дьявол, Дуглас! — утомленно сказал я. — Если хотите спать, спите… если нет, открывайте глаза. Зачем притворяться?
Доктор упорно держал их закрытыми, но долго так тянуться не могло. Поднявшись с постели, он поискал туалет, а когда не нашел, помочился в раковину.
Когда он кончил, я проворчал:
— Хоть бы сполоснули эту штуку!
Он не обернулся, но повернул краны и умылся, затем полакал по-собачьи из сложенных лодочкой рук. Все при полном безмолвии.
— Если смочите волосы, это немного поможет! — сказал я. — Еще есть крем от ожогов.
Дуглас медленно выпрямился, потом сполоснул волосы и что-то пробормотал. Это могло быть словами благодарности, и, когда он повернулся, я улыбнулся.
Но он не ответил. Я никогда еще не видел человека более безнадежного и обиженного, в такой глубокой депрессии.
Конечно, мое настроение также нельзя назвать хорошим, не говоря уже о случившемся, я чувствовал зуд и судороги, что было очень неприятно. Я ощущал, что нахожусь под непрерывным наблюдением, нельзя же не заметить заглядывающего в окно охранника. И этот зуд, который нравился мне еще меньше.
