Александр Гера - Набат-2
— Эй, Игорь! — зычно позвал Святослав. — Подь сюда!..
Игорь, младший сынок воеводы Сужного, изрядно веселил князя в беспечное время пути, бессменно прислуживал на стоянках. Малому всего пятнадцать от роду, а смышлен и смел, умом и телом в батяню пошел. Когда громили былую столицу каганата Семендер, Игорь возглавил три десятка конных и в решительный момент сечи лютым наскоком выбил брата кагана из игры. На шею Ссюглы-младшему накинул удавку, сволок с коня, так и приволок в стан русичей куском вяленого мяса…
Игорь подъехал, красуясь, смешливый и статный, и конь под ним веселился.
— Здеся, княже!
— Не здеся, а тута. Чему скалишься?
— Да вот иудей развеселил притчей, который ведун-врачеватель, что с нами изъявил желание через Киев на Любеч добираться. Добран, который с девкой.
— Скажи, чего он там, повесели, а то стан разбивать скоро, — милостиво разрешил Святослав. В походе только Игорю и разрешалось позабавиться, шуткой растормошить строгого князя.
Игорь пристроился стремя в стремя и заговорил певучим речитативом, как делают это гусляры. Подсмеивался, но подметил верно у сказителей, далеко пойдет…
— Хитрый и мудрый царь иудейский Соломон до девок и мужних баб охоч был постоянно и хотел побаловать с женой своего военачальника. Его в дальний поход отослал подале от Иерусалима-столицы, а сам к молодухе его шастанул. Военачальник Соломона сам-ухарь, повадки своего царя знал верно, взял и женке своей на срамные места пояс надел железный. Ключик увез. Вызвал молодуху царь и предложил: давай побалуемся. У них там это запросто: где сгреб, там и… В общем, не отказала она. Рада бы, говорит, соком исхожу от желания, вся тщусь и такие чудеса могу тебе устроить, что зашлешь муженька мово в края запредельные, только муж на меня железный пояс надел, а ключик увез. А как ты всякое-такое делаешь? — спросил Соломон. Дырочки оставлены, отвечает она. Вот и хорошо, обрадовался царь. Была бы дырочка, то просочится и пырочка!
Игорь приготовился расхохотаться следом за князем, а тот нахмурился и сказал сердито:
— Тьфу, непотребство! Мал ты ишо! Не то что срамить чисто женское, а думать о том гадко. Это ты срам такой до дома везешь? Или в жизни походной вольной о святости женского начала забыл? О чем талдычит…
— Прости, княже, — потупился, поутих Игорь. — Тятька вот грозится окрутить с походу, знать ить надо…
— Нехитрое дело, само сладится, была б любовь и уважение. Надо светлое помнить, а не гадкое запоминать. Даждьбог сурово карает за непотребство, али забыл? Велю жида этого увезти подале в степь и бросить воронью на съеденье, больно речист и похаблив, неча отравлять глупых словесным зельем. Ехай от меня, нечестивец! — напутствовал он сурово молодого ратника. Потом жаль стало закручинившегося Игорешу, и крикнул вослед: — Эй, горе-хаяльник, отцу передай стан разбивать у Ирпени, а пленных менял подале от славянского стана размещать, чтобы и духу их поганого не слышать!
— Будь спокоен, княже, — поклонился Игорь и спешно отъехал исполнить наказ, оставив Святослава помрачневшим.
Его самого пятнадцати годов дед, великий князь киевский Олег, брал в поход на Царьград. Изрядно полупцевал византийцев и принудил беспрекословно соблюдать договор со славянами, иначе в следующий поход приведет с собой болгар, македонян и западных русичей, тогда от Царьграда пыль останется, а от Византии — прах. Очередной щит прибил на городских вратах и убыл гордо. Правил в то время Византийским царством Константин по кличке Болгаробойца, которого отец называл Поганейшим за жестокость, способность к предательству и коварство. Не зря Олег пригрозил брать в поход болгар, есть им за что посчитаться с поганым императором, обид не простили… А развратен был ужасно, от человеческого обличья ничего не осталось. Пригласил отца танцы посмотреть на званом пиру, а Святослав в щелочку занавеси подглядел. Раз только глянул, а ужас остался навсегда: голые девки кругом писали, изображая фонтан. Не приведись такому на Руси прижиться, изыдет тогда срам на русичей, и быть ей поглощенной похотью, а за ней стыда и чести не сберечь. Уж на что крепка и хороша телом жена, сколь желанна и горяча в постелях, а преступить святость, сдернуть рубаху с налитого тела Святослав не отважился. Груди крепки для младенца, руки горячи для него, а действо само по велению Сварога, чтобы род жил вечно.
Отец, князь Игорь, в жены себе брал сильную и крепкую и сыну подыскал надежную пару. Мать Святослава, княгиня Ольга, кровей была не княжеских, воеводских, просто перевозчицей служила на реке Великой под Псковом. Взглядом пришила отца к себе и в Киев въехала полноправной княгиней, статью и говором. Не от напыщенности княжение, от веры в вечных славянских богов, от правоты за русичей, и всяк тот князь, кто делом прав.
До Киева рукой подать. Последний стан разбили с первой звездой у Ирпени. Она слабо заискрилась в темнеющем зоревом закате, разгоралась, предвещая погожий день на завтра, а князю — славную встречу. Быть тому… А с византийского юга наползал крадучись темный полог. В походе отец поучал Святослава: в такие поры усиль ночные дозоры, не к добру южная темень. Своим же опытом пренебрег, доверился тишине, так его и убили печенеги на днепровских порогах три года спустя. Натравил их Константин Болгаробойца, сообщив печенегам маршрут и время отъезда князя Олега. Спасшийся чудом Палица Сужной сказывал: звезда светилась высоко, а темная туча ползла с юга…
Задымились костры на кизяках, схватывались пламенем от жгута сухой травы, запахло варевом, жареной дичью, сайгачиной, стан вечерял перед сном. Дозоры разъехались по степи дальше, похватав наскоро похлебки, и Святослав расслабился, разминая руками больные ноги. Всегда от наползающей темени с юга их крутило нещадно в память о ледяных бродах. Самое время кликнуть воевод, омочить бороды в византийских винах, захваченных у хазар. Хороша древняя мальвазия, питье богов, пристрастился к ней Святослав, баловал себя приятным напитком. В предвкушении Святослав почмокал губами. Можно и распустить тугой пояс, послезавтра утром Киеву быть, а ноне покуражиться можно.
— А ну, Костьма, — крикнул он посыльного дружку. — Кличь товарищев ближних, раззудиться охота…
Слетелись по первому зову, будто за шатром высиживали приглашения. Появились конусные ко дну греческие пифоны, где хранилась мальвазия, заморские яства, диковинные фрукты и пахучие горные травы, весело пилось-елось под темным пологом неба, со смехом и. гоготом вспоминались случаи битвы и долгого пути в обе стороны.
Гулевание шло к полночи, когда ближняя стража приволокла человека, схваченного за княжеским станом.
— Кто такой? — нахмурился Святослав, оборвав веселье резким жестом руки. Брошенный оземь лазутчик растекся немо на ковре княжеского шатра.
Сотник ближней стражи с поклоном ответил, не робясь.
— Меняла из стана пришлых, иудей Добран. К тебе, княже великий, просился, с вестью, глаголет, важной.
— Подымись! — велел Святослав. — Кто будешь?
— Не меняла я, Добран-врачеватель, — на четвереньках бил поклоны лазутчик.
— Вон кто пакости малому Игорешке сказывал! — понял князь. — За наказаньем явился?
— Только за наказаньем! — бил поклоны Добран. — Высшая милость это для меня, а то, что я воеводе твоему Палице помог к городским воротам пробиться, так это пусть, невелика подмога, а Игорю, сыну его, библейские притчи рассказывал, но путь прежде указал к ставке брата кагана у Семендера. И это пусть! Лицезреть князя и умереть после — не жалко! — протараторил шустро и затих, изогнув спину по-кошачьи в низком поклоне.
— Какой прыткий! — подбоченясь, качал головой Святослав. — Так обсказывает или пощаду вымаливает по-жидовски?
— Так, княже, вестимо рсчет, — поддакнули воеводы, а Галицкий князь Мирослав добавил:
— Он и броды в обход показал, шибко старался.
— Шкуру, знать, спасал, иудей? Соплеменников предавал? — насмешливо свел брови Святослав.
— Невозможно услышать такое из уст великого князя! — распластался снова по ковру Добран и опять заговорил быстро, извернув голову кверху: — Арийской веры я, с острова западных русичей Рюгена, Сварогу сызмальства поклоняюсь, а очутился у хазар по делу весьма важному, за снадобьем обретался, жемчугом тертым и травой-акун, а к тебе направлялся, чтобы настой дать от почек, застудился ты в дальней дороге, великий князь, рискнул позаботиться!
— Прыткий и заботливый! — от сердца расхохотался Святослав. Осек разом смех и вопросил: — Не из жидов, клянешься?
— Трибогом клянусь! — бухнул лбом в ковер Добран.
— А скажи, Хохлуша, — обратился к ближнему воеводе князь Святослав, — как иудея от русича отличить?
— Можно, — обтер губы Хохлуша. — Исподни прочь, оружие к догляду готовь!
