Сэм Кин - Дуэль нейрохирургов. Как открывали тайны мозга и почему смерть одного короля смогла перевернуть науку
В одном тесте для К. С. врачи составили список слов (Эль-Ниньо, спецназ), которые получили широкое распространение после его инцидента 1981 года. Потом они разбросали эти слова среди псевдослов – буквенных последовательностей, которые имели осмысленный вид, но на самом деле ничего не значили. К. С. регулярно выбирал настоящие слова и делал это с уверенностью. Но когда ему предлагали дать определение слова, он пожимал плечами.
Из списка распространенных имен он выбирал людей, которые стали знаменитыми после 1981 года (например, Билла Клинтона). Но он не имел представления, что сделал Клинтон. Иными словами, К. С. считал эти слова знакомыми, хотя конкретное воспоминание ускользало от него. Это указывает на то, что для воспоминания нужен гиппокамп, в то время как для ощущения знакомства требуются лишь определенные участки коры.
* * *Последним типом памяти, исследованию которого способствовали пациенты с амнезией, является эмоциональная память, что неудивительно, так как гиппокамп принадлежит к лимбической системе. Возможно, потому что у Г. М. не было миндалевидного тела, он всегда благожелательно относился к ученым, наносившим ему визиты, хотя и никогда не узнавал их – даже Милнер, которая работала с ним пятьдесят лет. Но другие пациенты с амнезией не отличались таким добродушием, а некоторые были откровенно враждебными.
В 1992 году пузырьковый лишай – тот самый вирус герпеса, который «выключает» способность распознавать фрукты, животных или инструменты, – разрушил гиппокампы и другие структуры мозга у семидесятилетнего жителя Сан-Диего с инициалами Э. П. Он начал снова и снова дословно повторять одни и те же анекдоты и съедал до трех завтраков каждый день. Хотя раньше он был моряком и жил всего лишь в трех километрах от побережья, теперь он забыл даже, в каком направлении находится Тихий океан.
Врачи организовали тестирование для Э. П., он с подозрением относился к «незнакомкам» (на самом деле это каждый раз была одна и та же женщина), вторгавшимся в его дом. При каждом визите он начинал упираться, и его жене приходилось уговаривать его вести себя хорошо и усаживать на кухне за стол для тестирования.
Когда число визитов перевалило за сто, подозрения Э. П. заметно улеглись. Он стал тепло приветствовать женщину-невролога, хотя и утверждал, что раньше никогда не видел ее, и даже самостоятельно шел на кухню. Каким-то образом эмоции подсказывали ему, что этой женщине можно доверять, хотя разум говорил иное.
Но пациенты с амнезией могут сохранять и негативные эмоциональные воспоминания. Когда Г. М. узнал о смерти своего отца, на сознательном уровне он, естественно, забыл об этом через несколько минут. Но эмоциональное воспоминание сохранилось, и он воспринял это известие так тяжело, что на целый месяц погрузился в уныние, хотя и не мог объяснить причину плохого настроения.
В другом случае, который относится к 1911 году, швейцарский врач Эдуард Клапаред спрятал булавку между пальцами перед тем, как пожать руку страдавшей амнезией женщине средних лет. Когда они обменялись рукопожатием, он уколол ее. Хотя она ничего не запомнила, но при следующих встречах всегда отдергивала руку и с подозрением смотрела на него.
В общем и целом этот список пациентов с амнезией (Г. М., К. С., Э. П. и другие) помог ученым разобраться, как мозг разделяет ответственность за воспоминания (53). Процедурные воспоминания (например, моторные навыки) опираются на работу мозжечка и на определенные внутренние области серого вещества, такие как полосатое тело (стриатум).
Эпизодические, или личные, воспоминания зависят в основном от гиппокампа, в то время как семантические, или фактические, воспоминания в значительно большей степени опираются на парагиппокамп, особенно в процессе извлечения.
Фронтальные доли тоже вносят свой вклад: они участвуют в поиске воспоминаний и проводят дополнительную проверку при обнаружении воспоминаний в долговременном хранилище коры. Сенсорные и лимбические контуры воссоздают эмоциональную обстановку момента в нашем разуме. Между тем теменные и фронтальные доли нашептывают, что мы просматриваем старую информацию, так что мы не пугаемся или не загораемся нежными чувствами.
Каждый шаг происходит независимо от других, и каждый может дать сбой без малейшего нарушения остальных умственных способностей. По крайней мере теоретически.
На самом деле кажется невозможным вырвать любой аспект памяти – особенно наши эпизодические воспоминания о любимых людях и семейных праздниках, – не повредив гораздо больше. К. С. умеет играть в солитер и менять покрышки, но не может вспомнить ни одного момента радости, удовлетворения, одиночества или страсти. И, как бы парадоксально это ни выглядело, утрата его прошлого вычеркнула и его будущее.
Высшая биологическая цель памяти состоит не в самих воспоминаниях, а в подготовке к будущему – в подсказках о том, как нужно действовать в определенных ситуациях. В результате, когда К. С. потерял свое прошлое «я», вместе с ним умерло его будущее «я». Он не может рассказать вам, что будет делать через час, через день или через год; он не в состоянии даже представить это. Утрата будущего «я» не тяготит К. С., и он не сокрушается о своей участи. Но в некотором отношении это отсутствие переживаний само по себе кажется печальным. Хотя это несправедливо, трудно видеть в нем полноценного человека.
В собственном разуме мы более или менее приравниваем свою личность к воспоминаниям; наше «я» представляется как общий итог всего, что мы делали, видели и чувствовали. Поэтому мы так цепляемся за личные воспоминания, пусть даже они причиняют боль, и поэтому такие болезни, как синдром Альцгеймера, кажутся нам такими жестокими.
В самом деле, большинство из нас хочет, чтобы наши воспоминания были более надежными; они кажутся единственным бастионом, защищающим от эрозии личности, которую испытали К. С. и Г. М. Именно поэтому мы с некоторым потрясением узнаем, что противоположное бремя – алчная, чрезвычайно запасливая память, которая не может забыть, – точно так же может сокрушать личность человека.
* * *Каждое утро, когда московский репортер Соломон Шерешевский приходил на работу, редактор назначал ему и другим репортерам дневные задания, рассказывая им, куда нужно поехать, что искать и у кого взять интервью. Несмотря на сложные инструкции, Шерешевский никогда не делал пометок, а согласно некоторым свидетельствам даже не вел записей во время интервью. Он просто запоминал.
Тем не менее Шерешевский не был выдающимся репортером, и на одном утреннем совещании в середине 1920-х годов его редактор потерял терпение, когда увидел, как Соломон беззаботно кивает ему без ручки и блокнота в руке. Он обратился к Шерешевскому и велел ему повторить инструкции. Тот сделал это дословно, а потом повторил все остальное, что говорил редактор с начала совещания. Когда коллеги недоуменно уставились на него, он только нахмурился и пожал плечами. Разве не все обладают абсолютной памятью? Наполовину изумленный, наполовину испуганный, редактор послал Шерешевского к местному неврологу Александру Лурии.
Хотя тогда Лурия был молодым человеком, он уже встал на тот путь, который сделал его одним из самых прославленных неврологов XX века. Он был романтиком от неврологии, и для него эта наука включала гораздо больше, чем клетки и нейронные контуры. Ему хотелось уловить, как люди на самом деле воспринимают жизнь, даже в неприглядных ее аспектах.
Поэтому он плыл против течения современной науки, которая отмахивается от анекдотических случаев («Понимаете, это не имеет отношения к делу…»). Но индивидуальные предметные исследования всегда имели важнейшее значение для неврологии; как и в лучшей художественной литературе, частные подробности жизни людей раскрывают универсальные истины. Объемистые предметные исследования Лурии называли «неврологическими романами», и он написал один из своих лучших романов о Шерешевском.
За все годы их сотрудничества Лурия не обнаружил «четких границ» памяти Шерешевского (54). Этот человек мог запоминать и пересказывать списки из тридцати, пятидесяти или семидесяти случайно выбранных слов или чисел в прямой или обратной последовательности, один раз услышав или прочитав их. Ему было необходимо лишь три секунды перед каждым пунктом, чтобы зафиксировать его в гиппокампе; все остальное было делом техники. Более того, все, что он запоминал, оставалось с ним на долгие годы. В одном из тестов Лурия прочитал первые стансы «Ада» Данте по-итальянски; Шерешевский не знал этого языка. Пятнадцать лет спустя без каких-либо репетиций Шерешевский воспроизвел эти строки по памяти, со всеми акцентами и поэтическими отступлениями. Nel mezzo del cammin di nostra vita…
