Эсхатологический оптимизм. Философские размышления - Дугина Дарья Александровна
Недуальный платонизм
Школы Плотина и Оригена, то есть собственно, неоплатонизм, как третья фаза становления этого направления, ведущая непосредственно к автору Ареопагитик, были результатом развития среднего платонизма и в значительной мере ответом на дуалистический платонизм гностиков. С гностиками полемизировали не только Климент Александрийский и Ориген, но и Плотин. Причем отвержение гностицизма толкало их на разработку диалектического и систематизированного платонизма, принимающего вызов теологизации и дуальности, составляющих характерные черты средних платоников и гностиков, но дающего на них решительно недуальный ответ. Если заимствовать термин из индуистской философии, можно было бы назвать неоплатонизм «адвайто-платонизмом».
Мистическое богословие Ареопагитик целиком и полностью вписывается в контекст именно такого недуального платонизма и представляет собой его яркий образец, хотя менее систематизированный и развитый, чем системы Оригена или Прокла. Вместе с тем, V век представлял собой эпоху затухания догматического порыва, оживлявшего предшествующие века греко-римской патристики, предвосхищая следующую за этим эпоху христианского Средневековья. Стиль и концептуальный аппарат «Ареопагитик» как нельзя лучше соответствовал именно такому переходному периоду: они завершали эпоху неоплатонизма, с одной стороны, и греко-римской патристики – с другой, но вместе с тем, оформляли один из важнейших векторов будущего развития христианской мысли – в том числе и западноевропейской схоластики, на становление которой – от Иоанна Скота Эриугены до Фомы Аквинского – они оказали столь важное влияние.
В Ареопагитиках мы видим переход развернутого неоплатонизма эпохи его высшего расцвета в христианскую традицию, которая подхватила наиболее ценные вектора платонизма и сочетала их с главными догматическими положениями. «Неведомый бог» платоников открылся как Бог христианства, в своей сущности остающийся непостижимым, недостижимым и апофатическим. Если под «бытием» понимать то бытие, с которым мы имеем дело в творении, то Бог выше его радикально: общей меры с ним у Него нет. И любое движение человеческой души к Богу – это обращение к неведомому, к неизреченному. Только так, сохраняя недоступность природы Божества, его мистичность, сокрытость, можно уберечь богословие от профанации и рационализации, разрушающих его истинные пропорции.
Так же и с неоплатоническим «возвращением» (ἐπιστροφή). У святого Максима Исповедника[260], самого известного комментатарора Ареопагитик, аналогичным термином является μεταστροφή, то есть «обращение», «поворот», а также близкое по смыслу – μετάνοια, дословно «поворот ума», «обращение ума», что на русский принято переводить как «покаяние». Так Максим Исповедник говорит о том, чтов процессе познания на вершине ума лишается всякого вида и формы, становится ἄμορφος, «безформенным», ἀσχημάτιστος, «не имеющим облика», то есть «апофатическим» и тем самым подобным самому Богу.
Христианин в своем религиозном пути призван «обратиться», поменять ориентацию: вместо исключительного попечения о земном двинуться в направлении небесного. Это – «возвращение блудного сына». Неоплатонизм чрезвычайно полезен для детального описания этапов этого возвращения. Но с самого начала оно будет действенным, если мы смиренно осознаем, что без помощи Бога нам ничего не добиться на этом пути. Мы приблизимся к Нему только тогда, когда Он соблаговолит приблизиться к нам. Но этот момент непостижим и чудесен.
Часть 4. Философские фрагменты. Инволюция Модерна
Волуптивная Вселенная Лукреция Кара[261]
Предвосхищение Модерна
Тит Лукреций Кар (Lucretius Carus ок. 99–55 до н. э.) является продолжателем философского течения эпикурейства, довольно распространенного и популярного в эпоху греко-римской Античности. Красота поэтического слога, убедительные экзистенциальные иллюстрации базовых философских положений – обращение к смерти и борьба со страхом, который она внушает, диалектический характер описания динамики космических процессов – все это придало идеям и текстам Лукреция особую притягательность, заставило изучать его труды многие поколения интеллектуалов Античности. В Новое время атомизм и эпикурейство Лукреция стали настолько популярными, что легли в основу современной научной «картины мира» – через Галилея и Гассенди. Поэтому будет совершенно правомочно считать Лукреция Кара одним из главных архитекторов Модерна.
Имманентизм
Как и у Эпикура, у Лукреция вся философия основана на гедонизме, на идее примата личного благополучия, наслаждения и счастья, обретаемых в процессе вращения в мире чувственных вещей, ощущений и образов. Вселенная Лукреция самодостаточна и прекрасна, а поэтому гармонична. Будучи гармоничной, она вечна. В отличие от проблематичной платоновской топики, Лукреций отрицает «второй мир», мир идей, мир долженствования, ноэтическую Вселенную, находящуюся «где-то там». Есть только этот мир, и никакого другого. Такое признание является стартовой аксиомой поэмы «О Природе вещей»[262] (De Rerum Natura) и предопределяет весь строй этого полноценного и законченного имманентизма. Можно заметить, что, если Платон и платоники еще два тысячелетия назад создали по сути законченную картину философского дуализма с двойной топикой (как писал М. Хайдеггер), т. е. классическую онтологию, и мало кто из последующих философов смог что-то в ней радикально поменять, если, конечно, он соглашался с идеализмом и нооцентризмом, то картина мира Лукреция предвосхитила в основных чертах физику Нового времени, остающуюся в своих философских предпосылках неизменной со времен изящной поэтической аргументации Лукреция.
Снятие проблематики ничто
Показательно, что поэма начинается с гимна Венере, прародительнице Энея и, соответственно, всех римлян:
Рода Энеева мать, людей и бессмертных услада, О благая Венера! Под небом скользящих созвездий Жизнью ты наполняешь и все судоносное море, И плодородные земли; тобою все сущие твари Жить начинают и свет родившийся солнечный видит[263]. Aeneadum genetrix, hominum divomque voluptas, alma Venus, caeli subter labentia signa quae mare navigerum, quae terras frugiferentis concelebras, per te quoniam genus omne animantum concipitur visitque exortum lumina solis.Богиня сладострастия, телесных радостей и удовольствий здесь выбрана не случайно: именно эти свойства составляют философский норматив эпикурейской этики – «человека наслаждающегося» (homo voluptas).
Антропология такого «волуптивного человека» конституирует соответствующий мир, в котором ему было бы комфортно. Этот мир стоит на следующих постулатах, подробно и элегантно описанных в поэме.
За основание тут мы берем положенье такое: Из ничего не творится ничто по божественной воле.[264] Principium cuius hinc nobis exordia sumet, nullam rem e nihilo gigni divinitus umquam.
