Владимир Печенкин - Неотвратимость
— Мне-то для чего это говоришь?! Поверь, я не делал скидок Олегу и его дружкам.
— И то хорошо. Извини, Сергей, я подумал, что ты… Ладно, пусть общественность. Стыдно, очень стыдно, а придется самому мне присутствовать в институте при… До свиданья, Сергей.
Сын по-прежнему сидел в темной комнате, уставясь в затянутое зимним узором окно. Николай Викторович сказал оконным узорам:
— Будут в институте разбирать твое персональное дело, дай мне знать, я приеду. Если же в дальнейшем с тобой произойдет что-либо подобное… пойду хлопотать к прокурору. Чтобы наказание дали особо суровое. Надеюсь, со мной будут считаться.
Когда Олег поднял голову, отца не было в комнате. Лег, не раздеваясь, на незастеленный диван. Хотелось бы уснуть — не мог. Смотрел в темноту и слышал вчерашнюю ресторанную музыку, видел ночную улицу, одинокую девичью фигуру… И Валерку Канашенко, и Радика Извольского, и себя. Ну что бы им сразу из ресторана разойтись по домам! Или не заметить одинокой фигурки. Наконец, удержать Радьку, когда тот с пьяным глумливым ржанием схватил ее за руку…
— Вставай, к тебе пришли.
— Кто? — испугался Олег.
— Приятели. С которыми совершал подвиги.
— Пожалуйста, папа, скажи им, что я сплю…
— Встань и скажи сам, что ты спишь. Лгать — не мое хобби.
Радик и Валера курили на лестничной площадке.
— Как дела, Олежка? Э, да ты совсем скис, — прищурился Радик, — Завоспитывали предки до упаду? Вот, под глазами синё, как после брачной ночи. Одевайся, пойдем отметим свободу. Хватит тревог и угрызений,
— Не хватит, тревоги не кончились.
— Ну, ты не каркай. Тоже мне, вещий Олег!
— Вы как хотите, а я не пойду никуда. Мать болеет.
— Чего с ней? Так ты ж не доктор, пойдем. Моя вот маман морально устойчивая. Поохала — и червонец дала. Ну как?
— Сказал же не пойду! — раздраженно отрезал Олег.
— Вон что! Психуешь? Тонкий ты оказался, друг. Черт с тобой, кисни возле мамочки. Пойдем, Валера.
Олег захлопнул дверь.
Николай Викторович повесил пиджак и снял рубашку:
— Нет, не пошел он. Давай спать, Лена.
Прошли они вместе квартала три. Канашенко остановился.
— Радька, я тоже домой пойду.
— Чего ты? Посидеть надо, отметить.
— Нет. Утром на работу, мой шеф Вавилов учует запах. Ни к чему сейчас дополнительные неприятности.
— Эх вы, мужчины! Заворчали папочки-мамочки — и дружба врозь? — Радий громко выругался. — Чего за-оглядывался? Струсил, что вчерашний блюститель нравов опять из-за угла вылупится? Не бойся, дитя, нас же законно отпустили. А тому пижону, защитнику униженных и оскорбленных, я еще шепну пару ласковых тет-а-тет. Я ж его знаю, это Витька Алексеев. Он, подлюка, меня в милицию сдал, я его в больницу устрою, дождется. Так ты идешь или нет?
— Я домой.
— Хлюпики вы, — Радий опять ругнулся, плюнул и двинулся вразвалочку к ресторану один.
6
Валерий Канашенко вернулся домой рано и в полном порядке, чему отец даже удивился. Противный разговор больше сегодня не начинался — «стороны» заключили негласное перемирие. Только Канашенко-старший, чтобы дать понять, что так легко мальчишке не обойдется, буркнул:
— Завтра «четырехугольником» решим, что с тобой…
Это он может. Начальник цеха Канашенко в щекотливых случаях всегда прибегает к «четырехугольнику». С одной стороны, соблюден принцип коллегиальности, и с него лично снимается часть ответственности, С другой стороны, он умел влиять на «четырехугольник»— парторга, комсорга и предцехкома — нужным для себя образом. Не вынося вопрос на широкое обсуждение— «массы нас могут не понять, нужно ли разжигать страсти?» — администрация вкупе с общественностью тихо находили выход из трудного положения.
Это отец может. И придется завтра слушать хрестоматийно правильные слова, вопросы — «как думаешь в дальнейшем, Валерий? Даешь ли твердое обещание, Валерий?» Отец будет только подавать реплики, комсорг молчать, а парторг и председатель цехкома — тем только дай поучить. Пока Валерию не надоест все это и он не отмахнется: «Больше не повторится».
Но завтра разговор получился совсем не так, не с теми, с кем он ожидал, был короче, чем ожидал, совсем коротким. И скучным его не назовешь.
Утром Валерий явился на смену. Избегая всяческих контактов с парнями, быстренько переоделся, шмыгнул к рабочему месту. В конце пролета доигрывали партию в «козла» — одни приходят «забить разок» за полчаса до смены, иные и за час. Из раздевалки все шел и шел народ, растекался по своим местам. Кое-кто из парней, понизив голос, спрашивал:
— Ты чего, вчера-то?
— Да так… ерунда получилась.
Он чувствовал, что многие в цехе знают о его «ерунде», поглядывают как-то этак… Откуда стало известно? Или только кажется? Нет, знают кое-что. Ну, ясно, не молчали те, которые задержали их ночью.
Валерин наставник, «шеф», слесарь седьмого разряда Вавилов выкладывал из верстачного ящика инструмент, осматривал.
— Здрасте, Геннадий Иваныч.
— Здравствуй.
Вавилов повертел сломанный гаечный ключ, глянул на часы. Сейчас он скажет: «Пойди в инструменталку, замени. Инструмент должен всегда быть исправным».
Но Вавилов сказал:
— Пойди к начальнику участка, попроси, чтобы тебя перевели от меня к кому-нибудь другому.
В груди у Валерия дрогнуло.
— Почему, Геннадий Иваныч?
— Сосед мой, Виктор Алексеев, вас задерживал тогда ночью. Этот парень врать не станет. А у меня, между прочим, у самого дочь подрастает.
— Нас же отпустили, Геннадий Иваныч!
— Отпустили — их дело. Но не могу я каждый день на тебя смотреть, работать с тобой. Мне противно. Привык я, что рядом рабочий человек, а не ночной насильник. Товарищ, а не трусливый подлец из ресторана. Ты не обижайся, я вообще говорю. Так пойди к начальнику участка, вот он как раз у себя в будке.
— Геннадий Иваныч, честное слово, я уже осознал…
— Допустим. Но мне-то за что такое удовольствие терпеть тебя рядом?
И Валерий потащился к начальнику участка. Его прямо-таки тошнило от собственного ничтожества. Ничего хорошего от сегодняшнего дня он и не ожидал, конечно. Вавиловского мнения боялся больше, чем всего «четырехугольника». Вавилов не просто первоклассный слесарь, он — правильный человек, вот в чем дело-то. Никогда не «воспитывает». Может, потому его и уважают, что не «воспитывает» никого. Вавилов просто терпеть не может мерзостей, от кого бы то ни было. А в цехе есть и такие — что угодно стерпят, если самих не касаемо, еще и поржут, похохмят. Вот к такому, наверно, и сунут теперь Валерия, и все обойдется. Все обойдется. Все обойдется, кроме одного: Вавилова он и уважал-то именно за нетерпимость к пакостям, за справедливость.
Начальник участка ничего не знал о ЧП с Канашенко-младшим, потому недоуменно взволновался. И побежал к Вавилову. О чем там они говорили, Валерий не слышал. Он сперва торчал неприкаянно возле будки начальника участка, потом укрылся за бездействующим электрокаром. Он тоскливо смотрел из-за электрокара, как начальник участка убеждал Геннадия Иваныча, не убедил и побежал к лестнице на второй этаж, к начальнику цеха. Вскоре в кабинет начальника цеха попросили и самого Вавилова — уговаривать.
Валерий никогда еще так не мучился. Ну что он такое в цехе после того, что отверг его Геннадий Иваныч? А если Вавилова уговорят, и оставит он Валерия при себе — как же с ним работать — в постоянном стыде? Одно осталось — уводиться. Но с легкой руки того же Вавилова нравилось Валерию слесарное дело, ладилось, шло! Сам Геннадий Иваныч одобрял. Не то что молочный завод с их ящиками. Или пожарная команда… Уж лучше бы не отпускали из милиции, судили, наказывали!
Начальник цеха Канашенко чувствовал себя неловко.
— Геннадий Иваныч, поймите меня правильно, не за сына прошу… Молодой рабочий, ваш ученик, оступился. И разве не ваш долг, долг советского человека, помочь молодому рабочему встать на правильный путь!
Вавилов ответил:
— Когда работу «запорол» сам начальник цеха, тут уж слесарь вряд ли исправит. Пусть попробует какой-нибудь другой советский человек. Заберите парня от меня. По мне бы, ему накостылять… А советский человек почему-то нянчиться должен с подлецами.
— Но, Геннадий Иванович, в чем-то здесь и ваша недоработка как наставника. — Канашенко-старшему очень хотелось поделиться с кем-нибудь «коллегиально» собственной виной.
— Может, и есть. Тем более заберите его от меня.
Начальник цеха развел руками, как бы предоставляя этим жестом высказаться остальным «углам четырехугольника». И его эстафету принял председатель цехкома:
— Так нельзя, Вавилов. Все мы являемся наставниками молодежи. Тем более вы пользуетесь известным авторитетом, к вашему мнению прислушиваются…
