Владимир Катасонов - Сборник работ
Мифу о том, что физика, де, открывает истинную реальность, и тем самым, истинную метафизику, способствуют традиционные редукционистские процедуры физики: физика сводит более сложные качества к более простым, «вторичные» к «первичным». Однако, подчёркивал Дюгем, эта «простота» и «сложность» в физике всегда имеют условный, а не абсолютный, метафизический характер. «Простые качества», «простые элементы» для физики или химии — это только синонимы того, что они неразложимы для современной науки, а отнюдь не абсолютно, в принципе. Ничто не мешает тому, чтобы в будущем более удачливые учёные, вооружённые новыми, более мощными технологиями, смогут разложить и эти, так называемые «простые качества», «элементы» на новые ещё более «простые». И история науки убедительно демонстрирует нам это. Так, поташ и сода, бывшие простыми элементами для Лавуазье, становятся для химии, начиная с работ Дэви, составными телами. Экспериментальное естествознание никогда не может претендовать на окончательно верную теорию, на «божественное видение» природы. Все физические теории преходящи. В первые два десятилетия XX века Дюгем был свидетелем возникновения и бурного развития атомной физики. Открытия радиоактивности, атомного ядра, модель атома Бора — все эти новые шаги физики вглубь материи были для многих подтверждением атомистско-механистической метафизики. Казалось, ещё совсем немного и наука откроет, наконец, те вожделенные элементарные «кирпичики» вещества, из которых сложены все вещи… Казалось многим, но отнюдь не Пьеру Дюгему. Он твёрдо стоял на своей точке зрения: физика не знает и не может знать последней реальности. И в конце концов, он оказался прав!.. С.Яки пишет в своей книге о Дюгеме: «Исследования последних двадцати лет, сосредоточенные на кварках, имеющих „цвет“, „вкус“, „шарм“ и даже „верх“ и „низ“, ещё более разоблачили для нас тот факт, что „божественное видение“ атомистов, которому противостоял Дюгем, было чем угодно, но только не открытием оснований материальной реальности. Сегодня Дюгем наверное бы посмеялся, комментируя 120-страничный буклет, переполненный названиями и характеристиками „фундаментальных частиц“[23].
Настойчиво критикуя механицистскую парадигму в науке, сам Дюгем склонялся к той форме физики, которая имеет вид своеобразной общей термодинамики. Кульминацией его усилий как физика теоретика был двухтомный труд „Трактат по энергетике или общая термодинамика“[24] (1911), где вся классическая механика строилась без единого упоминания об атомах или молекулах. Значило ли это, что он принимал метафизику энергетизма, в духе В.Оствальда[25]? — Отнюдь нет. Дюгемовский „энергетизм“ был так сказать чисто техническим термином его физики, не претендующим ни на какое онтологическое значение. Физика, по Дюгему, не должна опираться ни на какие модели или, если уж и использовать их, то никак не онтологизировать. Физик исходит из некоторого множества эмпирических законов, охватить которые общей физической теорией является его задачей. Эта теория должна строиться как некая математическая дедукция: от аксиом к теоремам. Однако, аксиомы этой теории, — в случае физики, обычно, они называются гипотезами, — не имеют, вообще говоря, никакого онтологического смысла, по Дюгему. Физик может произвольно выбирать их, стремясь дать как можно более экономное логическое выведение формул, соответствующих исходным эмпирическим законам. Дюгемовская „энергетика“ в этом смысле, не имеет ничего общего с онтологизацией понятия энергии в „энергетизме Оствальда“. Дюгем оставляет физика, так сказать, „математически свободным“: он позволяет ему выдвигать в качестве гипотез любые математические фикции, лишь бы логические следствия их соответствовали (в пределах точности эксперимента) эмпирическим закономерностям. Именно на этом пути Дюгем активно развивал метод термодинамических потенциалов[26] и стал одним из создателей современной физической химии.
Конечно, такой тонкий и многосторонний учёный как Дюгем, искушённый не только в знании логико-теоретических связей физического знания, но и в истории этой науки, прекрасно понимал, что выбор гипотез для физика — дело совсем не случайное, и что здесь и есть, как раз, место игры и влияний самых разных „социокультурных факторов“ (как говорим мы это сегодня). И об этом мы будем говорить ниже. Сейчас нам нужно понять и оценить всю значимость и, хочется сказать, логическое изящество дюгемовской точки зрения. Он знает об „экстерналистских“ влияниях на выбор гипотез, но он настаивает, что все эти влияния, предпосылки, предпочтения никак не входят в корпус физической науки. Не должны входить! Важно схватить то, с чем Дюгем настойчиво стремился размежеваться. Ведь если допустить в науке присутствие этих спорных метафизических предположений, субъективных ориентаций, всей этой „сырой“ массы личностных предпочтений и оценок, то тогда она потеряет свою основную ценность — объективную достоверность, интерсубъективную значимость своих положений. Дюгем как-бы стремится навести „гносеологический порядок“ в наших научных представлениях. Физическая теория должна быть логически безупречной конструкцией, оперирование с которой не зависит ни от каких субъективных мировоззренческих ориентиров. Физическая теория должна подчиняться двум главным требованиям:
а) иметь математическую форму, что позволяет работать с ней как с аксиоматической математической теорией, и
б) иметь экспериментальное подтверждение, в смысле совпадения её выводов с результатами эксперимента в пределах экспериментальной ошибки.
Всё иное — происхождение гипотез этой теории, мировоззренческое значение её выводов и т. д., — всё это не относится к физической науке, не входит в её состав, хотя само по себе и может иметь какое-то познавательно-культурное значение. Не всех, может быть, удовлетворит подобная достаточно „аскетическая“ схема науки. В ней „плоскость“, так сказать, научных представлений „прилегает к реальности“ только через соответствие своих выводов экспериментальным данным и никак не больше. Однако нельзя не отдать должного логической честности дюгемовской философии науки. Строго говоря, подобный статус физической теории — это всё, что сама наука честно — что значит логически безупречно — может сказать о смысле своих высказываний о реальности. Всё остальное для науки — это „философия“ — и в кавычках, и без кавычек! — „психология“ и „журналистика“…
В этом дюгемовском отделении сферы науки от всего остального, от всей необъятной области культуры, нам видится выражение особой наклонности именно французского национального гения к ясности и чёткости логических построений. Здесь вспоминаются, ближайшим образом, конечно, декартовские „ясность и отчётливость“, как основание достоверности познания[27]. Но ещё более значим был здесь для Дюгема стиль мышления Б.Паскаля, к которому он призывал „чаще возвращаться и непрерывно осмыслять“[28]. О том, что это стремление к ясности было в высшей степени осознанным, говорит и посвящение к четырём лекциям „Немецкая наука“, прочитанным Дюгемом для Ассоциации католических студентов Университета г. Бордо в 1915 году: „…С помощью Божией, пусть эти скромные страницы помогут сохранить и приумножить в вас и во всех ваших друзьях ясный гений (le claire genie) нашей Франции!“[29]
§ 2. Наука и метафизика
„Дюгемовская“ наука ни сама не должна опираться ни на какую метафизику, ни может быть использована как научная „подпорка“ ни для какой-либо метафизической системы. Полезно будет рассмотреть несколько примеров, приводимых философом-учёным.
Главное отличие метафизических и религиозных систем от науки, как мы знаем, состоит, по Дюгему, в том, что первые делают высказывания относительно объективной реальности, вторая же ставит свои гипотезы отвлечённо от всякого соотнесения с реальностью. Например, свобода воли и бессмертие души есть положения метафизики и религии, которые непосредственно соотносятся с реальностью. Единственная же цель гипотез науки — служить наиболее удобному и экономному описанию экспериментальных законов. Поэтому фундаментальные положения „дюгемовской“ науки — принципы, гипотезы — и положения метафизики, принадлежа к различным сферам, логически не могут „сталкиваться“ между собой, быть в противоречии. Конечно, есть и другие подходы к пониманию науки, где философский статус гипотез отнюдь не столь стерилен. И тогда, естественно, возникает конфликт между наукой и философией, между наукой и религией… Дюгем настойчиво оспаривает логическую валидность этого для реальной науки. Этот конфликт, подчёркивает он, неизбежен для атомизма, желающего свести всю полноту мира к механическому движению частиц в пустом пространстве. Этот конфликт естественен для картезианства, желающего свести материю только к протяжённости. Только если мы претендуем утверждать от имени науки, что реальность именно такова, обладает теми-то и теми свойствами и все остальные сводятся к ним, только тогда мы сталкиваемся с другими метафизическими утверждениями. Так, если мы придаём законам механики метафизическое значение, то тогда для нас механическая картина мира оказывается в противоречии с философским (и религиозным) постулатом свободы воли. Мир, в котором всё происходит по законам механики, полностью детерминистичен, никакая свобода в нём не может появиться в принципе. То же, по Дюгему, относится и к ньютоновскому пониманию науки, где принципы физики считаются индуктивным обобщением экспериментальных законов и также претендуют на онтологическое значение. Они также несовместимы со свободой воли. Но в том-то и дело, что физика, оставаясь сама собой, не вправе делать высказываний, относящихся к онтологии. Эти её высказывания научно ничем не обеспечены. И если всё-таки наука претендует на подобные утверждения, то она оказывается в обычной ситуации конфликтующих между собой мировоззрений, которую разрешить научными средствами невозможно.
