Фредерик Пол - Путь на врата. Нашествие Квантовых Котов.

И вокруг этого все крутится на Венере.

Какая еще может быть причина, чтобы оставаться здесь? Жизнь туннельной крысы в лучшем случае висит на волоске. Нужно не менее пятидесяти тысяч в год, чтобы оставаться живым: налог на воздух, подушный налог, плата за воду, плата за пропитание. Если хочешь есть мясо чаще раза в месяц, если тебе нужна отдельная комната для сна, это стоит гораздо дороже.

Лицензия проводника стоит недельного содержания. Покупая лицензию, мы рискуем этой неделей. Либо найдем что-то, либо заработаем на туристах достаточно, чтобы вернуться на Землю. Там по крайней мере не задохнешься, как здесь, когда тебя выбрасывают на поверхность, в крематорий венерианской атмосферы. И не просто вернуться на Землю — вернуться так, как мечтает всякая туннельная крыса, улетая в первый раз в сторону Солнца — с достаточными средствами, чтобы купить себе Полную Медицину.

Вот что мне нужно — большая удача.

Последнее, что я сделал в тот вечер, — посетил Зал Открытий. Дело не просто в капризе. Я договорился о встрече с третьей женой Вастры.

Третья подмигнула мне из-под своей вуали для флирта и повернулась к своей спутнице, которая оглянулась и узнала меня.

— Здравствуйте, мистер Уолтерс, — сказала она.

— Я так и думал, что застану вас здесь, — сказал я, и сказал правду. Но как назвать женщину, не знал. Моя собственная мать была достаточно старомодна, чтобы взять фамилию отца, когда они поженились, но тут, конечно, это неприменимо. «Мисс Кифер» достаточно точно, «миссис Коченор» — дипломатично. Я решил проблему, сказав:

— Поскольку нам придется много времени провести вместе, не перейти ли на имена?

— Значит, Оди?

Я одарил ее улыбкой в двенадцать зубов.

— Мать у меня шведка, отец — прирожденный техасец. Это имя часто встречается в нашей семье… Дорота.

Третья Вастры слилась с фоном, а я принялся показывать Дороте Кифер чудеса Зала Открытий.

Зал должен разогреть интерес земных туристов, чтобы они побольше денег потратили на раскопках хичи. В нем всего понемногу, от карт раскопок и большой меркаторовой карты Венеры до образцов всех находок. Я показал ей копию анизокинетической сумки и оригинал пьезофона, который сделал его открывателя почти таким же богатым, как и обладателя сумки. Тут было с полдюжины настоящих огненных жемчужин размером в четверть дюйма; она лежали на подушечках под бронированным стеклом и сверкали холодным молочным светом.

— Они делают возможными эти пьезофоны, — сказал я Дороте. — Сам прибор — человеческое изобретение: но действует он благодаря огненным жемчужинам, они преобразуют механическую энергию в электрическую, и наоборот.

— Они красивые, — сказала она. — Но зачем их так охранять? Я видела более крупные на прилавках в Веретене, и никто за ними не смотрит.

— Тут небольшая разница, Дорота, — объяснил я. — Эти настоящие.

Она вслух рассмеялась. Мне поправился ее смех. Ни одна женщина не выглядит красивой, когда смеется, и девушки, которые заботятся о том, как они выглядят, стараются не смеяться. Дорота Кифер выглядела как здоровая хорошенькая женщина, которая неплохо проводит время. Если подумать, то это лучшая женская внешность.

Впрочем, она выглядела не настолько хорошо, чтобы заставить меня забыть о новой печени, поэтому я перешел к делу.

— Маленькие красные шарики вон там — кровавые бриллианты, — сказал я. — Они радиоактивны. Недостаточно, чтобы причинить вред, но они остаются теплыми. Это один способ отличить настоящие от поддельных. Другой: все крупнее трех сантиметров — подделка. Большие камни излучают слишком много тепла. Закон кубов, знаете ли. И потому они расплавляются.

— Значит, тот, что хотел мне продать ваш друг…

— Подделка. Верно.

Она кивнула, продолжая улыбаться.

— А вы что пытаетесь нам продать, Оди? Что-то настоящее или подделку?

К этому времени Третья дома Вастры незаметно исчезла, так что я перевел дыхание и сказал Дороте правду. Не всю правду, может быть, но ничего, кроме правды.

— Все то, что здесь, — сказал я, — результат поисков тысяч людей во множестве раскопок. Не очень много. Сумка, пьезофон, два-три других устройства, которые мы можем заставить работать; несколько предметов, которые еще изучаются; и много пустяков. Вот и все.

— Так я и слышала, — ответила она. — И еще одно. Все стоящие открытия сделаны не менее двадцати лет назад. — Она оказалась умнее и лучше информированной, чем я ожидал.

— Следовательно, можно вывести заключение, — согласился я, — так как нового ничего не находят, что планета выдоена досуха. Вы правы. Так может действительно показаться. Первые старатели нашли все, что можно отыскать полезного… пока.

— А вы считаете, что есть еще.

— Надеюсь, что есть еще. Послушайте. Пункт первый. Стены туннелей. Они все одинаковы — синие стены, абсолютно ровные, свет исходит из их глубины и никогда не меняется, они очень твердые. Как их сделали хичи?

— Откуда мне знать?

— Я тоже не знаю. И никто не знает. Но все туннели хичи одинаковы. Если докапываться до них снаружи, везде одно и то же: вначале обычная скала, потом пограничный слой из полукамня и полуметалла, потом сама стена. Вывод: хичи не прорывали туннели и потом обкладывали стены металлом, у них что-то ползло под поверхностью, как земляной червь, оставляя за собой туннели. И еще одно: масса лишних раскопок. То есть такого множества туннелей им не нужно, многие из них никуда не ведут, они никогда ни для чего не использовались. Это вам ничего не говорит?

— Их производство должно быть дешевым и легким? — предположила она.

Я кивнул.

— Следовательно, это была автоматически действующая машина, и где-то на планете должна остаться хоть одна такая. Пункт второй. Воздух. Они, как и мы, дышали кислородом и должны были получать его откуда-то. Откуда?

— Из атмосферы. Он ведь там есть?

— Почти нет. Меньше половины процента. И большая часть не в свободном, а в связанном виде, в двуокиси углерода и прочей дряни. Да и водяных паров в атмосфере тоже нет. Есть немного, но не столько, как, скажем, двуокиси серы. Когда вода пробивается сквозь скалы, не получается свежего чистого ключа. Вода тут же испаряется. И поднимается вверх — молекулы воды легче молекул двуокиси серы. Когда поднимается достаточно высоко, за молекулы принимается солнце и раскалывает их. Выделяется кислород и водород. Кислород и половина водорода идут на превращение двуокиси серы в серную кислоту. А другая половина водорода рассеивается в космосе.

Она вопросительно посмотрела на меня.

— Оди, — мягко сказала она, — я уже поверила, что вы специалист по Венере.

Я улыбнулся.

— Вы уловили общую картину?

— Мне кажется, да. Картина не очень приятная.

— Она очень неприятная, и тем не менее хичи умудрились получать достаточно кислорода из этой мешанины, дешево и легко — вспомните лишние туннели, которые они заполнили, — наряду с инертными газами типа азота. И сделали из всего пригодную для дыхания смесь. Как? Не знаю, но если это делала машина, я бы хотел ее отыскать. Следующий пункт: воздушное сообщение. Хичи много летали над поверхностью Венеры.

— Вы тоже, Оди! Разве вы не пилот?

— Пилот воздушного аппарата, да. Но подумайте, чего стоит поднять самолет. На поверхности температура семьсот тридцать пять градусов Кельвина (+462 градуса по Цельсию. — Прим. перев.) и недостаточно кислорода, чтобы зажечь сигарету. Поэтому моему самолету нужны два бака: один для горючего, другой для атмосферы, в которой горит это горючее. Тут не просто бензин и воздух, знаете ли.

— Правда?

— Не на Венере, Дорота. Не при той температуре и давлении, что у нас. Нужно специальное горючее для таких условий. Слыхали когда-нибудь о парне по имени Карно?

— Древний ученый? Автор цикла Карно?

— Опять верно. — Я осторожно отметил, что она в третий раз удивила меня. — Согласно Карно, эффективность двигателя выражается его максимальной температурой — температура сжигания, допустим, — деленной на температуру выхлопа. Но температура выхлопа не может быть ниже температуры окружающей среды, в которой происходит выхлоп. Иначе получится не двигатель, а холодильник. А вас окружает атмосфера с температурой в семьсот тридцать пять градусов, так что даже со специальным горючим двигатель у вас малоэффективный. Любой тепловой двигатель на Венере работает плохо. Вы не задавали себе вопрос, почему здесь так мало самолетов? Мне-то как раз это выгодно: позволяет держать нечто вроде монополии. Но причина в том, что их использование очень дорого обходится.

— А у хичи это получалось лучше?

— Я думаю, да.

Она снова рассмеялась, неожиданно и опять очень привлекательно.