Генрих Иоффе - Революция и семья Романовых
Тем не менее, расширение масштабов «вотчинного управления» приводило к тому, что «к престолу» по большей части пробивались люди, мягко говоря, лишенные твердых политических и моральных принципов, но занесенные в разряд «наших». Это были, как правило, люди «сегодняшнего дня». Они считали, что нужно «ловить момент», ибо совершенно неизвестно, что сулит день грядущий. Очень интересны в этом отношении наблюдения А. Блока, который работал в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, занимавшейся расследованием деятельности министров и других высших чинов свергнутого царизма. А. Блок был поражен ничтожеством и безыдейностью большинства из них[44]. Вообще атмосфера «сегодняшнего дня» с характерными для нее мистицизмом, аморализмом, стремлением к наживе была особенно свойственна последнему периоду существования царизма. Распутин являл собой один из ее симптомов.
Политическая и моральная «осада», в которую все больше уходили, последние Романовы и их ближайшее окружение, порождала в них чувство обреченности. Царица в последние годы была явно нервно больным человеком. На этот счет есть прямые свидетельства близко знавших ее, в том числе и личного врача С. П. Боткина. Начал сдавать и физически крепкий царь. Бывший премьер-министр В. Н. Коковцов позднее вспоминал о своей последней встрече с Николаем II в январе 1917 г.: «За целый год, что я не видел его, он стал просто неузнаваем: лицо страшно исхудало, осунулось и было испещрено мелкими морщинами. Глаза… совершенно выцвели и как-то беспомощно передвигались с предмета на предмет…» Коковцов спросил Николая о самочувствии, но тот ответил, что он «бодр и здоров»[45].
Что-то верно подмеченное есть в политическом и «личностном» портрете последнего царя, нарисованном журналистом И. Колышко: «Так, переступая с ноги на ногу, переваливаясь с боку на бок, то цепляясь за призрак самодержавия, то бросая корону к ногам Гучкова, то опасаясь истерики жены, то глядя в лицо смерти… брел он, как сомнамбул, навстречу своему року…»[46]
Итак, курс выжидания и лавирования, который проводили Николай II и его правительство, с одной стороны, властно диктовался всей политической ситуацией, а с другой – столь же властно заводил режим в исторический тупик. Был ли все-таки выход из него?
Окажись царизм один на один с либеральным лагерем, он бы, возможно, мог удержаться с теми или иными изменениями: ведь либеральная оппозиция, смертельно боявшаяся революции, искала компромисса с царизмом. Но в России имелась сила, обладавшая непоколебимой решимостью покончить с самодержавием: революционный лагерь. В то самое время, когда правительственный и либеральный лагери совершали сложные политические маневры, имевшие целью укрепить и расширить их позиции в обострявшемся между ними верхушечном конфликте, революционные массы нанесли царизму сокрушительный удар.
Глава II
Крушение царизма
27 февраля революция в Петрограде победила. Это нашло широкое освещение в исторической литературе[47]. Но ход событий между 27 февраля и 3 марта, событий, связанных главным образом с борьбой царских властей против революции, в традиционном представлении не столь полон и отчетлив. Скоротечность Февральской революции, поразительно быстрое крушение царизма явно заслоняют его контрреволюционные усилия в этот период…
Уже 23 февраля для разгона рабочих демонстраций в Петрограде применялись конная и пешая полиция, жандармерия и отдельные кавалерийские части. Правда, огнестрельное оружие пока в ход не пускалось. Как городские власти, так и находившаяся в Царском Селе императрица были вполне уверены, что они контролируют ситуацию. Александра Федоровна писала царю в Ставку, что беспорядки не имеют серьезного, значения и положение «в руках Хабалова»[48]. На следующий день, 24 февраля, войска стали оцеплять мосты, занимать главные перекрестки улиц, чтобы изолировать демонстрации и блокировать подступ к центру города. 25 февраля столкновения между силами революции и «силами порядка» участились, появились раненые и убитые.
А что происходило в Думе? Дебаты, ведшиеся здесь 23–25 февраля, были связаны преимущественно с продовольственным вопросом, который, правда, главным образом левыми депутатами, использовался для критики правительства. Раздавались голоса о необходимости реорганизации последнего. Но даже самые резкие из них звучали в основном в тоне предостерегающей просьбы: необходимо удовлетворить требование «общественности» раньше, чем оно, по словам кадета Ф. И. Родичева, «раздастся из истерзанной груди всего русского народа»[49]. В качестве первой меры «примирительного» характера правительство выразило согласие (утром 25 февраля) на передачу снабжения населения продовольствием органам городского управления. В «Прогрессивном блоке» придавали этому акту большое значение, рассматривая его с точки зрения дальнейшего усиления позиций «общественности» в ее конфронтации с царизмом.
В ночь с 25 на 26 февраля Совет министров под влиянием непрерывно расширявшейся забастовки рабочих (она уже стала всеобщей) решил детальнее обсудить положение совместно с военными властями, во главе которых стоял командующий Петроградским военным округом генерал С. С. Хабалов. На состоявшемся совещании он и министр внутренних дел А. Д. Протопопов продолжали уверять, что смогут разгромить массовое движение вооруженной силой, но Протопопов пошел дальше: предложил распустить Думу. Однако Совет министров, не отвергая карательных мер воздействия, в то же время по-прежнему искал путей соглашения с думским «Прогрессивным блоком».
Министру иностранных дел Н. Н. Покровскому и министру земледелия А. А. Риттиху поручили начать переговоры с некоторыми лидерами партий, входивших в блок, выяснив их намерения. По свидетельству кадета В. А. Маклакова, правительству со стороны думцев была предложена примерно следующая программа: кабинет Голицына подает в отставку, назначается новый премьер – «популярный в стране» (конкретно речь шла о генерале Алексееве). Он формирует правительство «по своему усмотрению», причем на все время формирования (примерно три дня) заседания Думы прекращаются. В правительство вводятся не «общественные деятели», а «умные и популярные» представители «бюрократии», склонные к компромиссу с Думой (такие, как В. Н. Коковцов, С. Д. Сазонов, А. Н. Наумов и др.). Речь, таким образом, шла об осуществлении либеральной мечты: сформировании «министерства доверия» (даже не «ответственного министерства»). Посланцы правительства Голицына были несколько удивлены скромностью думских претензий и заявили, что все это вполне «приемлемо»[50].
Однако в этот день (26 февраля) стало казаться, что положение уже меняется в пользу царского правительства. Еще вечером накануне (а по другим данным, утром 26 февраля) генерал Хабалов, поддерживавший связь со Ставкой, получил оттуда повеление «завтра же прекратить в столице беспорядки». По существу, этот приказ означал решительный запрет заигрывания с Думой и переход к курсу «кнута», причем «кнут» должен был ударить не только по забастовщикам и демонстрантам, но косвенно и по Думе. Когда 26-го Родзянко явился к премьер-министру Голицыну и стал убеждать его уйти в отставку, тот неожиданно заявил: «Вы хотите, чтобы я ушел, а Вы знаете, что у меня в папке?» И премьер показал председателю Думы царский указ о роспуске Думы, подписанный еще 13 февраля. Дату роспуска Голицын мог проставить сам. 26 февраля войска начали стрелять в народ согласно инструкции, данной Хабаловым: «Если толпа наступает, открывать по ней огонь после трехкратного сигнала, в остальных случаях действовать кавалерией». К вечеру 26 февраля стало казаться, что революция пошла на убыль. И правительство Голицына, решив (на основании указа царя), что пора от обороны переходить в наступление, в ночь на 27 февраля прервало «занятия» Государственной думы до апреля текущего года в «зависимости от чрезвычайных обстоятельств».
Когда 27 февраля Маклаков снесся с правительством, чтобы выяснить судьбу своей программы, ему ответили, что окончательное суждение правительство будет иметь в среду, т. е. 1 марта. Маклаков не понимал: может быть, это шутка? «Вы знаете, что теперь происходит? – спросил он.
– Что же?
– Войска взбунтовались!»
Ему ответили, что правительство об этом ничего не знает. «Так с вами больше не о чем разговаривать!» – бросил Маклаков.
Таким образом, можно предположить, что царская директива о «прекращении беспорядков», отданная между 25 и 26 февраля, положила конец переговорам правительства с Думой и поставила в порядок дня «штык». Но больше Совет министров уже не собирался. Один из мемуаристов (чиновник Государственного совета, так же как и правительство помещавшегося в Мариинском дворце, М. В. Шахматов) оставил довольно яркую картину конца последнего царского правительства, которую он наблюдал сам… Распахнулись настежь двери зала Совета министров, из которого быстрыми шагами вышел премьер-министр Н. Д. Голицын. «Он тревожно озирался по сторонам, кусал свои длинные седые усы». После него вышел министр юстиции Добровольский и остановился «как вкопанный» в полутемной комнате между круглым залом и залом Совета министров. «Метеором промчался» министр внутренних дел А. Д. Протопопов, подошел к окну и, вглядываясь в море людей на площади, «схватил себя за волосы в отчаянии», махнул рукой и пошел быстрыми шагами обратно. Другие министры выходили «растерянно, суетливо…»[51]
