В. Зырянов - Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени
Знаменитая ломоносовская формула «Он Бог твой, Бог твой был, Россия» появится в 1743 году. Ломоносов пытался создать и эпическую поэму, посвященную фигуре первого императора, но дальше двух песен, пусть и весьма объемных, не продвинулся. Сумароков, вспоминая Петра в 1759 году, не находит ласковых слов для отечественной истории XVII века: «До времен Петра Великого Россия не была просвещенна ни ясным о вещах понятием, ни полезнейшими знаниями, ни глубоким учением; разум наш утопал во мраке невежества, искры остроумия угасали и воспламениться не имели силы». С рождением Петра на горизонте появилась «предвестница Солнца, багряная Аврора». Как заметил С. Ф. Платонов, первое поколение русских людей XVIII века и деятели, близко знавшие Петра, наделяли императора сверхъестественной силой.
При Елизавете почитание Петра приобретает не только литературную, но и овеществленную форму. Ломоносов создает мозаичный портрет Петра, «набранный крупными, неправильной формы кусками колотой смальты». Б. К. Растрелли, готовивший статую первого императора еще при жизни Петра, заканчивает ее к 1747 году. Но главная слава укрепилась за другим столичным монументом. «Екатерина поставила на площадь Сената Фальконетов памятник Петра, отсюда площадь получила название Петровской. Другой предназначавшийся для площади памятник, Растреллиев Петр, был забракован, и Павел вернул его, как возвращал сосланных матерью людей из ссылки, но место уже было занято, и он поставил его перед своим замком, в почетную ссылку», – писал Ю. Н. Тынянов. Конный памятник установят перед Михайловским замком в 1800 году, на пьедестале появятся два барельефа – в честь Полтавской битвы и сражения при Гангуте.
Поэты екатерининского времени продолжили лакировать память о Петре. Но в последней четверти XVIII века, когда в Россию проникают идеалы Просвещения, вспоминают не только о военных победах Петра, но о науках, морали, распространении этикета. Поэт Николай Николев пишет в 1796 году:
Петр Велик!.. кто грубы нравыПросвещением смягча,Свой народ довел до славыНе чрез средство лишь меча…
Екатерина II, правившая Россией больше трети века, испытывала к фигуре Петра живейший интерес. Принимаясь за очередную реформу, Северная Семирамида приказывала хорошенько изучить архивы Петра, и почти всегда ей докладывали, что очередное дело «было уже им обдумано». Екатерина даже носила с собой табакерку с изображением Петра. Карамзин называл императрицу «истинною преемницею величия Петрова и второю образовательницею новой России». Желание занять второе место в пантеоне российских правителей мы видим и в надписи «Петру Первому – Екатерина Вторая» на пьедестале знаменитого «Медного всадника» Фальконе. Петр и Екатерина дополняли друг друга – предок действовал жестко и напористо, преемница «не требовала от россиян ничего противного их совести и гражданским навыкам». Херасков подметил: «Петр россам дал тела, Екатерина – души».
XVIII век, начавшийся с Петра, близился к своему окончанию. В «Письмах русского путешественника» молодой Карамзин с жаром утверждает, что за двадцать лет петровских преобразований Россия проделала путь, равный двум столетиям: «Как Спарта без Ликурга, так Россия без Петра не могла бы прославиться». Англичане, немцы и французы шесть веков опережали Русь, но она смогла сравняться с конкурентами всего лишь за несколько лет. Впрочем, допетровскую Россию Карамзин не склонен награждать положительными качествами: «Мы не таковы, как брадатые предки наши: тем лучше! Грубость наружная и внутренняя, невежество, праздность, скука были их долею в самом высшем состоянии, – для нас открыты все пути к утончению разума и к благородным душевным удовольствиям. Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских, и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то мое, ибо я человек!» Зрелый Карамзин образца XIX века будет в своих оценках гораздо сдержаннее.
Е. Ф. Шмурло пишет, что в XVIII веке русская общественная мысль в отношении петровских реформ перешла от шаблонных восхвалений к благодарности – «не менее сильной, но более сознательной». Эмоциональная составляющая уступила место рассудку. Е. Р. Воронцова-Дашкова излагает ряд своих претензий к реформам Петра I, Радищев говорит, что император мог бы обессмертить себя еще больше, если бы утвердил «вольность частную». Но на Дашкову сильное воздействие оказали французские просветители. Они относились к первому русскому императору без особенной приязни. Для них Петр был «малокультурный тиран, далекий от истинного просвещения и законности», как писал С. Ф. Платонов.
Одновременно начинается борьба с «перегибами» в оценке XVII столетия. Екатерина II одергивает иностранцев, «которые думают даже, что до Петра Великого эта страна не имела ни законов, ни администрации». Показная любовь к иностранному и невежественное пренебрежение своей историей начинают осуждаться. Н. И. Новиков в предисловии к первому тому «Древней российской вивлиофики» осуждает «напоенных сенским воздухом сограждан» и с облегчением вздыхает: «Не все у нас, слава Богу, заражены Франциею». «Вивлиофика» Новикова – это огромная хрестоматия по российской истории. Просветитель хотел открыть широкому читателю мир допетровской России, ибо «стыдно презирать своих соотечественников, а еще паче и гнушаться оными».
Чаадаев пишет о Петре, который взял чистый лист бумаги и начертал на нем слова «Европа» и «Запад»; в России, по мнению философа, не было глубоко укоренившихся учреждений и институтов, поэтому Петр не колебался в своих преобразованиях. Он вывел подданных «из тесной ограды родной страны», и Россия появилась «на широкой арене человечества».
Константин Батюшков, современник Пушкина, в работе «Вечер у Кантемира» вложил в уста одного из героев потрясающую речь о плодах петровских реформ: «Не прошло пятнадцати лет – и великий монарх наслаждался уже плодами знаний своих сподвижников: все вспомогательные науки военного дела процвели внезапно в государстве его. Мы громами побед возвестили Европе, что имеем артиллерию, флот, инженеров, ученых, даже опытных мореходцев. Чего же хотите от нас в столь короткое время? Успехов ума, успехов в науках отвлеченных, в изящных искусствах, в красноречии, в поэзии? – Дайте нам время, продлите благоприятные обстоятельства, и вы не откажете нам в лучших способностях ума». Чуть раньше персонаж Батюшкова добавляет: Петр вылечил русских «от болезни невежества».
Свой труд о первом императоре силится начать и Пушкин. Играя на бильярде, он обмолвился: «Удивляюсь, как мог Карамзин написать так сухо первые части своей „Истории“, говоря об Игоре, Святославе. Это героический период нашей истории. Я непременно напишу историю Петра I, а Александрову – пером Курбского». Александр Сергеевич внимательно изучал источники, в том числе и секретные: «С усердием перечитал он все документы, относящиеся к жизни великого нашего преобразователя, все сочинения о нем писанные». При Николае I труд первого поэта так и не была напечатан, хотя император внимательно следил за тем, как продвигается работа. «В нем много прапорщика и немного Петра Великого», – писал Пушкин в дневнике о своем главном цензоре, русском императоре.
Белинский отдает Петру должное. Россияне привыкли к своей силе, к победам своей армии, но ведь подобному могуществу чуть больше ста лет (Белинский начинает отсчет возраста новой России от битвы при Лесной 1708 года). Европеизация в России началась сверху, и царь был центральной шестеренкой этого процесса. «Петру некогда было медлить: ибо дело шло уже и не о будущем величии России, а о спасении ее в настоящем. Петр явился вовремя: опоздай он четвертью века, и тогда – спасай или спасайся, кто может!» Белинский рисует, как вставал народ «с печей и полатей», но писатель не склонен демонизировать XVII век. К началу 1840-х годов, когда Белинский писал свою статью, историческая наука продвинулась вперед, и Виссарион Григорьевич признает: «Потребность преобразования сильно обнаружилась еще в царствование Алексея Михайловича». Еще Карамзин выделил Петра как фигуру, совершившую переход от «средней» к «новой» России, а Белинский пошел еще дальше. «Петру Великому мало конной статуи на Исаакиевской площади: алтари должно воздвигать ему на всех площадях и улицах великого царства русского», – писал критик, мало отличаясь от петровских обожателей XVIII века.
В статье для «Москвитянина» историк Михаил Погодин решил показать читателям, как велико влияние петровских преобразований на Россию середины XIX века: «Мы просыпаемся. Какой ныне день? 1 Января, 1841 года. – Петр Великий велел считать годы от Рождества Христова, Петр Великий велел считать месяцы от Января. Пора одеваться – наше платье сшито по фасону, данному Петром Первым, мундир по его форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он, шерсть настрижена с овец, которых развел он. Попадается на глаза книга – Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начнете читать ее – этот язык при Петре Первом сделался письменным, литературным, вытеснив прежний, церковный. Приносят газеты – Петр Великий их начал… За обедом, от соленых сельдей и картофелю, который указал он сеять, до виноградного вина, им разведенного, все блюда будут говорить вам о Петре Великом. После обеда вы идете в гости – это ассамблея Петра Великого. Встречаете там дам – допущенных до мужской компании по требованию Петра Великого. Пойдем в Университет – первое светское училище учреждено Петром Великим. Вы получаете чин – по табели о рангах Петра Великого… Вы вздумаете путешествовать – по примеру Петра Великого; вы будете приняты хорошо – Петр Великий поместил Россию в число Европейских Государств и начал внушать к ней уважение».
