Томас Метцингер - Наука о мозге и миф о своем Я. Тоннель эго
Можно с уверенностью предположить, что фармакологические нейротехнологии для улучшения психической производительности здоровых людей будут совершенствоваться и что от этических проблем не удастся просто отвести взгляд, как мы поступали в прошлом с классическими галлюциногенами. Самая важная разница заключается в том, что усовершенствовать свой ум захотят намного больше людей, чем желали духовных переживаний. Как писала когнитивный нейроученый Марта Фара с соавторами еще некоторое время назад: «Вопрос уже не в том, нуждаемся ли мы в руководстве по пользованию нейрокогнитивным совершенствованием, а в том, какого рода руководство нам требуется»8.
Придется ли с приходом нового поколения когнитивных стимуляторов брать предэкзаменационный анализ мочи в школах и университетах? Станут ли с появлением в широком доступе надежных оптимизаторов настроения ворчливость и ПМС на рабочем месте рассматриваться как неряшливость и запущенность, как ныне – сильный запах пота? Вопрос, который мне как философу особенно интересен, заключается в следующем: что мы будем делать, когда «препараты морального совершенствования» позволят людям вести себя более просоциально и альтруистично? Следует ли тогда принудительно оптимизировать этику каждого?9 Кто-то скажет, что такую динамическую систему, как совершенствовавшийся миллионами лет человеческий мозг, невозможно усовершенствовать дополнительно, не поступившись долей устойчивости. Другие возразят, что мы можем запустить процесс оптимизации в новом направлении, которое отличается от того, что пошагово смастерила в нашей осознаваемой я-модели эволюция. Стоит ли нам записываться в нейрофеноменологические луддиты?
Проблема фенотехнологии имеет и этическую, и политическую сторону. В конечном счете это нам придется решать, какие состояния сознания следует объявить вне закона в свободном обществе. Законно ли, например, чтобы дети воспринимали своих родителей в состоянии опьянения? Станете ли вы возражать, если пожилые граждане или ваши коллеги по работе будут взбадривать и заводить себя новым поколением препаратов, улучшающих мышление? Как насчет поправки либидо в старческом возрасте? Приемлемо ли, чтобы солдаты, сражающиеся, возможно, за этически сомнительные цели, дрались и убивали под влиянием психостимуляторов и антидепрессантов, избавляющих их от посттравматического стрессового расстройства? Что, если новая фирма предложит каждому религиозные переживания, достигаемые электростимуляцией мозга? В вопросе психоактивных веществ нам настоятельно требуется разумная и дифференцированная наркополитика – соответствующая вызову, брошенному нейрофармакологией двадцать первого века. На сегодняшний день существует легальный и нелегальный рынок: а значит, существуют легальные и нелегальные состояния сознания. Если нам удастся провести разумную наркополитику, ее целью станет сведение к минимуму ущерба потребителям и обществу при максимальном потенциальном выигрыше. В идеале важность различия между легальными и нелегальными состояниями сознания будет постепенно уменьшаться, потому что желаемое поведение потребителя будет контролироваться культурным консенсусом и самими гражданами – как бы снизу вверх, а не сверху вниз, со стороны государства.
Тем не менее, чем лучше мы станем понимать нейрохимические механизмы, тем больше – по ассортименту и по количеству – нелегальных препаратов появится на черном рынке. Я предсказываю, что к 2050 году «старые добрые времена», когда нам приходилось иметь дело всего с дюжиной-другой молекул на черном рынке, покажутся праздником. Не стоит обманываться: запреты не работали в прошлом и, как подсказывает опыт, на каждое незаконное человеческое желание на черном рынке находится товар. Если есть спрос, будет и промышленность, его обслуживающая. Мы можем увидеть в будущем, как расцветают все новые психоактивные вещества, и врачи скорой помощи будут сталкиваться с ребятишками, сидящими на наркотиках, которые врачам не знакомы даже по названию.
Незаконные психоактивные вещества, применяемые в основном для расслабления на вечеринках, показывают, насколько быстро может идти такое развитие. В первом немецком издании этой книги (вышедшем в 2009-м) я осторожно предсказывал, что скоро число запрещенных веществ на рынке резко возрастет. За три года после этого предсказания только в Европе было обнаружено сперва 41, затем 49, а в 2012 уже 73 вида синтетических наркотиков, совершенно неизвестных прежде. Сейчас уже видно, что общая тенденция, выраженная в этом предсказании, не прерывается: в следующем году было обнаружено впервые 81 психоактивное вещество, в 2014 их насчитывалось 101. Просматривая годовые отчеты Европола и Европейского центра мониторинга наркотиков и наркомании, можно оправданно заключить, что ситуация полностью вышла из-под контроля. Однако то же относится и к «подстегиванию мозгов» рецептурными препаратами. Как только появится по-настоящему действенный препарат, улучшающий работу мозга, не сработают самые строгие формы контроля по его применению. Сейчас уже существуют сотни нелегальных лабораторий, которые немедля скопируют соответствующую молекулу и выбросят ее на нелегальный рынок.
Глобализация, Интернет и современная нейрофармакология вместе взятые представляют собой вызов наркополитике. Например, легальная фармоиндустрия прекрасно знает, что с пришествием интернет-аптек государственные силовые ведомства уже не в силах контролировать неврачебное использование таких психостимуляторов, как риталин и модафинил. Настанет день, когда мы не сможем отделаться от этого вызова отрицанием, дезинформацией и пиар-кампаниями, так же как законодательными мерами и драконовскими санкциями. Мы уже дорого платим за статус-кво в злоупотреблениях лекарственными средствами и алкоголем. Между тем возникают новые вызовы, а мы не выполнили нашего домашнего задания.
Простой пример: все, кто хотел, уже имели время и возможность для экспериментов с классическими галлюциногенами, такими как псилоцибин, ЛСД и мескалин. Теперь мы знаем, что вещества эти не вызывают пристрастия и не токсичны в нормальных дозах, а некоторые из них имеют терапевтический эффект и могут вызывать глубокие духовные переживания. Возьмем для примера этот отрывок из «Дверей восприятия» Олдоса Хаксли (1954), в котором он описывает опыт с мескалином:
– А это приятно? – спросил кто-то. (Во время этой фазы эксперимента все разговоры записывались на диктофон, так что я имел возможность освежить воспоминания о сказанном.)
– Не приятно и не неприятно, – ответил я, – просто как есть.
– Istigkeit – не это ли слово любил Майстер Экхарт? Есть-ность. Бытие из платоновской философии – но Платон совершил огромную нелепую ошибку, отделив Бытие от Становления и отождествив его с математической абстракцией Идеи. Он, бедняга, никогда не видел, как цветы сияют собственным внутренним светом и трепещут под грузом заключенного в них смысла; никогда не воспринимал во всей остроте значения розы, ириса и гвоздики – значения быть не большим и не меньшим, чем они есть, – преходящими, но вечными: вечной гибелью, которая в то же время – чистое Бытие, связка крошечных, уникальных частиц, в которых, благодаря какому-то невыразимому, но самоочевидному парадоксу, виден божественный источник всего сущего.
Здесь мы видим первый пример незаконного на сегодняшний день состояния сознания. Мало кто может достичь описанного Хаксли состояния не нарушив закон. Классический опыт в этой области – эксперимент Уолтера Панке «Страстная пятница», проведенный с участием студентов-богословов в Гарвардском университете в 1962 году10. Недавно этот эксперимент был дважды воспроизведен: на этот раз Роландом Гриффитом на кафедре психиатрии и исследования поведения в медицинском институте Джона Хопкинса в Балтиморе. На сей раз в качестве психоактивного вещества использовался не мескалин, а псилоцибин – тоже природное вещество, использующееся в сакральных целях и в религиозных ритуалах некоторых культур, возможно, уже тысячу лет. Будь у вас возможность оценить описанное ниже состояние сознания, какую оценку вы бы поставили?
Мои переживания прямо воспроизводили метафизическую теорию, известную как эманационизм, начиная с чистого, непреломленного бесконечного божественного света, который разбился затем на формы и уменьшил интенсивность, проходя нисходящие стадии реальности. <…> Теория эманации, особенно сложные слои индуистской и буддистской космологии и психологии были для меня до того концепциями и умозаключениями. Теперь они стали объектами самого прямого и непосредственного восприятия. Я прекрасно понимаю, как возникли эти теории, если их создатели переживали подобное. Но, кроме их происхождения, теперь мои переживания свидетельствовали об их абсолютной истинности.
