Оливер Сакс - Антрополог на Марсе
Естественно, и сама Темпл не уделяла слишком много времени скотобойне – у нее было много и других важных дел, главным образом по проектированию животноводческих предприятий и конструированию новой сельскохозяйственной техники, которая пользовалась устойчивым спросом. Так, например, сконструированная ею машинка для стрижки овец нашла широкое применение в Новой Зеландии. Конечно, ей помогало в работе превосходное знание психологии, повадок и нужд стадных животных, и я нисколько не сомневаюсь, что Темпл нашла бы себе занятие даже в африканской степи, к примеру, начав консультировать заинтересованных лиц, как соседствовать со стадом слонов.
Размышляя над способностью Темпл без труда общаться с животными, я задался вопросом: способна ли она понимать обезьян (наиболее близких к человеку животных по анатомическому строению и физиологическим функциям) столь же легко, как она понимает коров, с которыми постоянно общается? Или общение с обезьянами поставит ее в тупик и вызовет трудности, подобные тем, которые она ощущала, соприкасаясь с детьми? Позже Темпл мне сообщила: «Имея дело с приматами, я понимаю их умственно, а общаясь с сельскохозяйственными животными, я понимаю их с помощью своих чувств».
Постоянно общаясь с сельскохозяйственными животными, она испытывала к ним нежность и сострадание – чувства, похожие на любовь. Сочувствуя им, когда они испытывали мучение или были чем-то возбуждены, она могла утихомирить любое животное. Темпл мне рассказала, как однажды, по просьбе фермера, она успокаивала его не в меру возбужденных коров, а фермер этот, чтобы ей не мешать и в то же время чтобы перенять ее опыт, подглядывал за ней в щель коровника. Эту историю, происшедшую несколько лет назад, Темпл мне рассказала во всех подробностях, а вскоре мне пришлось подивиться своеобразию ее памяти, ибо она дословно повторила эту историю, в которой, казалось, она снова участвовала от начала и до конца, мысленно воспроизводя все свои действия без малейшего изменения[239].
Подобная память, нет слов, превосходная – в то же время патологична. Ее достоинства – в сохранении всех деталей прошлого опыта, а недостатки – в их излишней фиксации. Такая память напоминает память компьютера, что признавала и сама Темпл. Она говорила: «Мой разум подобен видеодиску с мгновенным доступом, но если я привожу в действие этот диск, то приходится просматривать его до конца. Стоит мне, к примеру, подумать о несчастных животных, которых ведут по пандусу на убой, как я представляю себе целиком всю картину во всех ее ужасных подробностях. Я могу делать все то, что делали мастера компьютерных спецэффектов, работавших над фильмом “Парк юрского периода”». В другой раз она заявила: «Мой мозг подобен компьютеру, который помогает мне мыслить, мыслить, не торопясь». Такое мышление, несомненно, помогало Темпл в работе. Работая над новым устройством, она сначала представляла себе его мысленно: подбирала детали, компоновала его и также мысленно проверяла в работе. В случае обнаружения неполадок она устраняла их, и только когда устройство было «готово», она принималась за рабочие чертежи, выполняя эту работу почти механически.
Сложнее обстояло дело с абстрактным мышлением. «Чтобы понять пословицу “Катящийся камень мхом не обрастет”, – сказала мне Темпл, – я должна была представить себе, как камень, катясь, отряхивается ото мха». Прежде чем придать определенность абстракции, ей приходилось такое понятие ясно конкретизировать. В школе Темпл не могла понять молитвы «Отче наш», пока не представила себе «силу» проводами высокого напряжения, «славу» – слепящим солнцем, а «согрешение»[240] – табличкой «Частная собственность. Посторонним вход воспрещен»[241].
В своей статье «Жизненный опыт аутичного ребенка» («Mai Experiences as an Autistic Child»), опубликованной в 1984 году в «Вестнике ортомолекулярной психиатрии» («Journal of Orthomolecular Psychiatry»), Темпл пишет о том, что даже ребенком успешно справлялась с тестами, представлявшими собой зрительные иллюзии или двусмысленные фигуры, а вот задачи, носившие абстрактный характер, ставили ее неизменно в тупик, что, замечу, типично для аутистов. Вызывало у нее трудности запоминание текста, и чтобы выучить наизусть, к примеру, стихотворение, ей приходилось «превращать» слова в образы. Аналогичный прием помогал ей и при сложных математических задачах[242].
Образное мышление само по себе не является ненормальным, и Темпл мне рассказала, что знакома с несколькими людьми – инженерами и конструкторами – которые, также как и она, создают и оценивают свое новое техническое творение мысленно, призвав на помощь воображение, и только потом выполняют рабочие чертежи[243]. Одним из таких людей был Том, ее ближайший коллега, который нравился ей не только своим мышлением, но также веселым нравом и прямодушием, чертой для нее весьма привлекательной. «Мы настроены с ним на одну волну, – призналась мне Темпл, – хотя эту волну можно назвать “ребяческой”, но только это ребячество помогает нам плодотворно работать».
Выслушав столь лестный отзыв о Томе, я допустил, что Темпл любит его и, возможно, находится с ним в связи и даже думает о замужестве. Помявшись, я спросил у нее, случалось ли ей влюбляться и заниматься любовью. Не удивившись вопросу, она ответила отрицательно, пояснив, что в ее понимании любовные отношения между мужчиной и женщиной слишком сложны для аутичных людей, после чего, подумав, добавила, что половое влечение не чуждо и аутистам, но секс в их жизни не главное. «Сама я никогда не влюблялась», – сказала Темпл.
«А что значит влюбиться?» – отважился я на новый вопрос. «Сама не знаю, – она пожала плечами. – Может быть, впасть в беспамятство». Я задал вопрос иначе: «А как, по-вашему, что значит любить?» «Заботиться о других», – ответила Темпл. «А вы о ком-нибудь заботились?» «О животных…» – Темпл замялась, а затем добавила, как мне показалось, с горечью: «Мне кажется, многое в моей жизни проходит мимо меня. Может быть, и любовь. Но только я не понимаю ее. Когда я училась в колледже, моя однокурсница, с которой я жила в одной комнате, влюбилась, как говорят, безответно, в одного из наших преподавателей. Это был приятный интеллигентный мужчина, такой может понравиться. Но разве можно сходить с ума, если тебе не отвечают взаимностью?» Сделав паузу, Темпл добавила: «То же и с музыкой. Я не понимаю ее».
У Темпл был абсолютный слух (что не редкость среди аутистов), не жаловалась она и на музыкальную память. Но музыка не задевала ее за живое, вызывая лишь сухие ассоциации. «Когда я слышу современную танцевальную музыку, – сказала мне Темпл, – мне кажется, что под нее танцуют гиппопотамы». Можно было подумать, что Темпл немузыкальна, несмотря на ее превосходный слух. Однако дело было в другом – в недостаточной динамике ее эмоций и чувств. Темпл могла стать свидетельницей примечательного события, после чего описать его с исключительной точностью, однако в подобном случае лишь педантично обрисовывала его, не проявляя эмоций.
«Во мне недоразвиты эмоциональные цепи», – заметила Темпл. По этой причине, считала она, у нее отсутствовала потребность подавлять неприятные воспоминания и гнетущие мысли. «В моей памяти не существует закрытых файлов, – убежденно сказала Темпл. – В них отсутствует надобность, потому что я ничего не утаиваю, у меня нет никаких секретов. Я допускаю, что у обычных неаутичных людей есть что скрывать от других. Когда наступает необходимость, ваше миндалевидное тело блокирует файлы гиппокампа. У меня такого не происходит».
«Мне кажется, вы не правы, – ответил я. – Подавление эмоций свойственно каждому человеку. Защитный механизм, с помощью которого мысли, побуждения и эмоции, достигающие сознания, устраняются им, существует у каждого». Высказав эту мысль, я усомнился в ее абсолютной правильности. Ведь можно представить себе органические условия, при которых подавления эмоций не происходит. Я вспомнил о мнемонисте (описанном Лурия), который зачастую предавался столь ярким воспоминаниям, что был не в силах их подавить, хотя временами они были такими горькими, что если бы существовала физиологическая возможность вытеснить их из сознания, он бы ею непременно воспользовался. У меня и у самого был пациент (страдавший поражением лобных долей), который не мог отделаться от тяжких воспоминаний о совершенном им преступлении.
А вот примеры иного рода. Другой мой пациент (перенесший кровоизлияние в одну из лобных долей), которого я часто заставал за чтением «Сайентифик Америкэн»[244], сказал мне однажды, что по-прежнему понимает смысл научных статей, однако потерял к ним былой интерес. Лишился эмоций (в бытность судьей) и другой человек, который также получил повреждение лобной доли. Казалось бы, такая потеря исключает возможную предвзятость судьи и поможет стать ему поистине беспристрастным, однако случилось так, что судья, проявив завидную проницательность, оставил свой пост, мотивируя решение тем, что не сможет теперь вникать в мотивы действий ответчиков, а при свершении правосудия чувства судьи играют не последнюю роль[245].
