Олег Игнатьев - Амазонка глазами москвича

Ни Такуни, ни Уаюкума не собирались заниматься зелеными насаждениями около своего стойбища. Просто они решили пополнить запасы продуктов. Местные индейцы употребляют клубни виктории-регии в пищу и считают их деликатесом.

Уаюкума тут же предложил последовать его примеру и нырнуть вслед за ним в темные воды заливчика. Однако Такуни отрицательно покачал головой и даже несколько раз прищелкнул языком. После того как в лодке оказалось полдюжины корней, Такуни приказал сыну забираться в пирогу. Затем повернул ее на простор Кулуэни. Мы шли все дальше и дальше от поста Вилас-Боас навстречу далекому и таинственному стойбищу племени камаюра.

…Над Кулуэни уже опустилась темная тропическая ночь, а пирога продолжала идти вперед. При слабом свете луны почти невозможно было разглядеть циферблата часов, но, по моим расчетам, часовая стрелка должна была приближаться к десяти. Такуни греб совершенно бесшумно, и ни одна капля не падала с лопасти его весла. Уаюкума сидел тихо, как мышонок, и, казалось, заснул, скорчившись на дне пироги. Было совершенно непонятно, как Такуни находит дорогу в кромешной тьме. Наверное, подумал я, Такуни решил плыть всю ночь, чтобы быстрее добраться до стойбища своего племени. Но как раз в этот момент вождь камаюра изменил направление движения пироги, и она с легким шорохом, подминая под себя ветки, нежно ткнулась в берег. Это было настолько неожиданным, что мне с трудом удалось уклониться от столкновения со стволом какого-то дерева, горизонтально нависшего над водой, под которым прошла пирога.

— Дормир! [2] — сказал Такуни, выпрыгивая из лодки.

Откровенно говоря, я был в большом затруднении, потому что не мог разглядеть, где и как разыскать подходящее место для прилаживания гамака. Однако этим занялся Такуни. Он как-то удивительно ориентировался в темноте, и не прошло и трех минут, как были готовы «постели». Я надеялся, что Такуни разведет костер и мы сможем хотя бы немного согреться, потому что было видно, вернее слышно, как дрожит от холода Уаюкума, да и я, хотя одетый в рубашку и парусиновые брюки, все же знал, что если сейчас довольно прохладно, то к утру температура снизится градусов до пятнадцати. Но, видимо, Такуни считал, что во время путешествия можно обойтись без некоторых удобств, и, не думая разводить костер, устроился в своем гамаке. Уаюкума забрался к нему же, я влез в свой гамак и постарался заснуть, что осуществить было не так-то легко. Гамак, в котором я лежал, принадлежал индейцам и насквозь пропитался темно-красной краской. От нее шел довольно неприятный запах. Кроме того, москиты и в темноте продолжали свою разрушительную деятельность, безжалостно кусая усталого человека. Наконец желание уснуть взяло верх, и я заснул, не обращая внимания ни на краску, ни на москитов, ни на какие-то шорохи и звуки, доносившиеся из джунглей.

Сколько часов удалось проспать, сказать трудно, но я проснулся от легкого прикосновения чьей-то руки. Открыв глаза, я увидел стоявшего рядом с гамаком Такуни. Луна в это время освободилась от туч, и свет ее позволял довольно отчетливо разглядеть место, где мы находились.

— Олеги! — произнес Такуни. — Давай длинный огонь, пойдем ипира.

В первый момент со сна было трудно разобрать, что от меня хочет вождь камаюра. Постепенно до меня дошел смысл его слов. Еще днем, когда мы плыли по Кулуэни, я пытался втолковать Такуни о своем желании посмотреть на ночную охоту за рыбами. Но после долгих объяснений так и не был уверен, усвоил ли Такуни, о чем его просили. Оказывается, он прекрасно все понял и сейчас готов был выполнить просьбу. «Длинным огнем» Такуни назвал захваченный с собой в поездку электрический фонарик. Значение слова «ипира» было понятно: я знал еще раньше, что так называется рыба на языке камаюра. Впрочем, запомнить его было не так уж трудно, потому что ежедневно индейцы по нескольку десятков раз произносили его.

Проклиная про себя выпавшую на мою долю индейскую судьбу, я кое-как вылез из гамака и двинулся вслед за Такуни к пироге, где уже находился Уаюкума.

Мальчик сел на корму, взяв в руки весло. Такуни усадил меня в середину лодки и показал, как нужно держать фонарик. Сам он встал рядом, заранее наложив стрелу на тетиву лука. Длинной палкой Уаюкума оттолкнулся от берега и повел пирогу вдоль зарослей кустарников. Орудовал веслом он ничуть не хуже своего отца. Лодка двигалась чуть-чуть. Я сидел у ног Такуни с фонариком, опустив его с левого борта почти к самой воде. Свет проникал глубоко сквозь толщу воды. Вдруг Такуни нагнулся и повернул мою руку с фонарем так, чтобы луч его осветил какой-то участок дна реки примерно в полуметре от борта лодки. Честное слово, мне абсолютно ничего не было видно, но Такуни видел, его стрела была сантиметров на двадцать погружена в воду. Он оттянул тетиву и отпустил ее. Глубина в этом месте была около полутора метров, и двухметровая стрела должна была войти в грунт с таким расчетом, чтобы конец ее, украшенный перьями, торчал над водой. Так оно и было, но при этом стрела как-то странно качалась, дрожала и ходила ходуном, как живая. Такуни быстро взялся за стрелу, еще глубже воткнул ее в грунт, а потом вытащил из воды, и я увидел рыбину длиной сантиметров тридцать, насаженную на стрелу, как на шампур.

— Такунаре, — сказал Такуни.

Хотя стрела проткнула рыбу насквозь, она была еще живой, когда Такуни сбросил ее со стрелы на дно пироги. Уаюкума продолжал вести лодку вдоль берега. Операция повторилась с теми же подробностями, что и в первый раз, и опять я не мог заметить в глубине реки рыбы, в которую стрелял Такуни. Только на пятый или шестой раз индеец сжалился надо мной и, прежде чем выпустить из лука стрелу, показал рукой в воду. Присмотревшись, я увидел недалеко от самого дна в тускло освещенном фонарем пространстве очертания рыбы, стоящей в водорослях. Тут Такунг выпустил стрелу, и одной добычей стало больше.

Рыбная охота продолжалась часа два или, может быть, три. Когда все дно пироги было усеяно блестящими рыбами, Такуни приказал сыну поворачивать обратно.

Досыпать пришлось очень мало, потому что не успел забрезжить рассвет, как индейцы уже снова были на ногах. Мы убрали гамаки, но когда я повернулся лицом к Уаюкуме, то мальчишка весело рассмеялся, я заметил также и улыбку Такуни.

— Эни, эни [3], — сказал он, указав пальцем на гамак.

Я ничего не мог понять. Тогда Такуни подошел к лежащему на земле гамаку и показал на краску, которой были выпачканы все его звенья, сплетенные из волокон лиан. Я понял, что перемазался в ней и имел довольно комичный вид с точки зрения Уаюкумы. Дело было поправимым, потому что согласно индейским обычаям мы сейчас должны были принимать речные ванны, а краска очень легко смывается водой. Заодно я решил также немножко простирнуть гамак. Вероятно, это был первый гамак в районе Алта-Шингу, который когда-либо стирали. Между тем мои друзья занялись обмазыванием, от чего я все-таки отказался, несмотря на предложение, сделанное Такуни.

Рыба, добытая во время ночной охоты, лежала еще на дне пироги. Погрузив гамаки, мы продолжали путешествие. Но, дойдя до ближайшей песчаной косы, Такуни решил сделать остановку для обработки пойманной рыбы. Он быстро соорудил знакомый уже треугольник, развел костер, над которым положил шесть штук рыб. Затем возвел еще две пирамиды рядом с первой, после чего у нас уже одновременно жарилось восемнадцать рыб. Заготовка продуктов была окончена в два приема. Несмотря на то, что жарили рыбу без соли и некоторые из них наполовину прогорели и превратились в угли, я с величайшим наслаждением съел четыре рыбины, так как с последнего обеда у муравейника времени прошло довольно много. Причем, как вы понимаете, прошлое меню было в какой-то степени однообразным и необычным для человека, никогда не страдавшего отсутствием аппетита. Отец и сын тоже завтракали с колоссальным удовольствием и уничтожили по крайней мере треть пойманной добыли. Оставшихся рыб Такуни завернул в свой гамак и бросил на дно пироги. Мы поплыли дальше.

Я знал, что наш путь должен был проходить мимо одного из постов, кажется, того, который стал называться постом «Капитан Васконселос». Я попытался спросить об этом Такуни, несколько раз повторяя: «Капитан Васконселос, капитан Васконселос» и указывая рукой вниз по течению Кулуэни, но каждый раз Такуни качал головой и произносил: «Аните» — «Нет». Только после двух или трех часов пути Такуни приложил ладонь к глазам, закрывая их от ярких лучей солнца, и закричал:

— Васконселос! Васконселос! — потом обернулся к Уаюкуме и что-то начал быстро ему говорить на языке камаюра, несколько раз повторяя слово «акуамае, акуамае» [4]. Что такое означало «акуамае», я не знал.

Уаюкума продвинулся к носу пироги и, дергая меня за руку, показывал куда-то вдаль.