Уильям Лоуренс - Люди и атомы
Эйнштейн не придавал никакого значения своему внешнему виду. Принстонцы, молодые и старые, вскоре привыкли видеть длинноволосую фигуру в свитере и неглаженых широких брюках, с вязаной шапкой на голове.
«Моя нелюдимость всегда находилась в странном противоречии со страстным стремлением к социальной справедливости и социальной ответственности,— писал он.— Я — лошадь, годная для одной упряжки, и не создан для тандема. Я никогда не принадлежал всем сердцем стране или государству, друзьям или даже моей семье. Эти связи всегда сопровождались некоторой отчужденностью, и желание уйти в себя усиливалось с годами.
Иногда такая изоляция горька, но я не жалею, что лишен понимания и симпатии других людей. Конечно, я что-то теряю от этого, но я вознагражден независимостью от обычаев, мнений и предрассудков других людей, и меня не соблазняет перспектива воздвигнуть душевное равновесие на таких зыбких основах».
Эта независимость взглядов часто делала Эйнштейна объектом споров, если он отстаивал какое-нибудь крайне непопулярное дело. В Германии во время первой мировой войны он объявил себя убежденным пацифистом и навлек на свою голову бурю злобной ругани со всех сторон. Когда, нарушив договор, немцы вторглись в Бельгию, выдающиеся деятели немецкого искусства и науки подписали «Манифест 92 германских интеллигентов», где утверждалось, что «германская культура и германский милитаризм» идентичны. Эйнштейн отказался его подписать и снова столкнулся с травлей и гневом толпы.
Но он никогда не колебался, если совесть подсказывала ему, какой курс взять, даже если таковой и был непопулярен.
Эйнштейн был суровым критиком современных методов образования. «Просто чудо,— говорил он,— что современные методы преподавания все еще не совсем задушили святую любознательность, так как это хрупкое растеньице, помимо стимулирования, нуждается прежде всего в свободе».
Эйнштейн неоднократно подчеркивал, что его политическим идеалом является демократия. «Различия, разделяющие общественные классы,— писал он.—... ложны. В конце концов они зиждутся на силе. Я уверен, что вырождение есть следствие любого деспотизма, потому что насилие неизбежно привлекает моральных уродов...» Это было написано за два года до прихода Гитлера к власти.
Любовь к угнетенным сделала его страстным сторонником сионизма.
В ноябре 1952 г. после смерти Хайма Вейцмана Эйнштейна спросили, не согласится ли он стать президентом Израиля. Он ответил, что глубоко тронут предложением, но не считает свою кандидатуру подходящей для этой должности. Он сказал, что никогда не брался за работу, которая не могла его удовлетворить, и считает себя неспособным к общественной деятельности.
6 августа 1945 г., когда весь мир был потрясен сообщением о взрыве атомной бомбы над Японией, миллионы людей осознали смысл теории относительности. С этого времени судьба человека повисла на тонкой математической нити.
Эйнштейн потратил много времени и сил, стремясь объяснить миру опасность, которую таит в себе атомная бомба. Он стал председателем Чрезвычайного комитета ученых-атомников, организованного с целью заставить американский народ осознать потенциальные ужасы атомной войны и необходимость международного контроля над атомной энергией. Он верил, что истинного мира можно достичь лишь путем всеобщего разоружения и создания «ограниченного всемирного правительства» — «наднационального юридического и исполнительного органа, обладающего полномочиями принимать решения, непосредственно касающиеся безопасности народов».
Во время отдыха Эйнштейн любил играть на скрипке или рояле, который стоял в его маленьком кабинете. Особенно любил исполнять трио и квартеты со своими друзьями.
«В моей жизни,— сказал он однажды, объясняя свою большую любовь к музыке,— взгляд на мир глазами художника играл большую роль. В конце концов, работа ученого-исследователя развивается на почве воображения. Как артист создает свои образы отчасти интуитивно, так и ученый должен обладать большой долей интуиции».
Не будучи последователем какой-либо формальной, догматичной религии, как и все истинные мистики, Эйнштейн был глубоко религиозен. Он называл это космической религией, которую определял как стремление человека, испытывающего такое религиозное чувство, «ощутить общность существования как единство, полное значения».
«Я утверждаю,— писал он в «Нью-Йорк тайме» от 9 ноября 1930 г.— что это чувство является самой главной и благородной движущей силой всякого научного исследования. Тот, кто недооценивает огромных усилий, и прежде всего преданности делу, без чего невозможны научные открытия, не может судить о силе этого чувства, которое способно породить идею, совершенно оторванную от настоящей практической жизни .
Самое красивое и глубокое чувство, которое мы можем испытывать — это мистицизм. Это источник всего истинного в искусстве и науке. Тот, кому недоступны чувства, кто не может остановиться, чтобы удивиться и замереть в очаровании, подобен мертвому: его глаза закрыты. Это созерцание тайны жизни, хотя оно и связано со страхом, породило религию Сознание, что вещи, недоступные для нас, действительно существуют, и проявляется как высшая мудрость и сверкающая красота, которые наши ограниченные чувства почти не в состоянии постигнуть. Это знание и лежит в основе истинной религиозности. В' этом смысле, и только в этом, я причисляю себя к людям глубоко религиозным.
Я не могу представить себе бога, который вознаграждает или наказывает, цели которого аналогичны нашим, короче говоря, бога, являющегося отражением человеческой слабости. Также я не могу поверить и в то, что человек переживает смерть своего тела, хотя в слабых душах теплятся такие мысли, порожденные страхом или смешным эгоизмом. Мне достаточно созерцать тайну сознательной жизни, которая увековечивает себя в вечности, размышлять о чудесном строении Вселенной, которую мы можем смутно разглядеть, и попытаться смиренно понять хотя бы ничтожную часть интеллекта, проявляющегося в природе.
Моя религия заключается в смиренном восхищении ясным высшим духом, проявляющимся в тех мелочах, которые мы можем осознать нашими слабыми умами. Эта глубокая эмоциональная убежденность в присутствии высшей разумной силы, которая проявляется в непознаваемой Вселенной, и представляет мою идею о боге».
«Самой непонятной вещью в мире,— говорил он в другой раз,— является то, что он познаваем» *.
В 1921 г., когда Эйнштейн впервые посетил Соединенные Штаты, интерес к теории относительности и ее значению был настолько велик, что член палаты представителей Дж. Дж. Киндред (штат Нью-Йорк) попросил разрешения спикера палаты поместить популярное изложение теории относительности в «Конгрешнл рекорд».
У члена палаты представителей Дэвида И. Уолша (штат-Масачусетс) были сомнения-на-этот счет.
—Собирается ли джентльмен из Нью-Йорка изложить предмет таким образом, что мы поймем теорию? — спросил он.
—Я старательно изучал теорию три недели и, наконец, что-то начал понимать,— ответил Киндред.
—А какие законы можно будет принимать на основе этой теории? — не унимался Уолш.
На это Киндред ответил:
—На ее основе можно будет принимать законы будущего с учетом связи с космосом.
* Приведя ряд отрывочных высказываний Эйнштейна, Лоуренс пытается показать, что «Эйнштейн был глубоко религиозен», хотя для такого утверждения у автора нет достаточных оснований. Даже приведенная Лоуренсом фраза Эйнштейна — «самой непонятной вещью в мире является то, что он познаваем» — говорит об обратном.— Прим. научн. ред.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Заглядывая вперед
ГЛАВА 30
Обещание будущего
Вдаль, насколько видеть мог я, бросил в будущее взор,
Видел новый дивный мир, чудеса грядущих лет;
Видел в небе проплывают корабли, на мачтах их — паруса волшебные,
Драгоценные товары до краев переполняли эти корабли восхода..
Барабанов дробь умолкла, свернуты знамена битвы
По решению Совета Федерации Всемирной.
Там свой суд вершит разумный воля большинства народа
И прекрасная Земля будет мирно и спокойно
Спать в объятиях закона.
ТЕННИСОН «Локели холл».
В понедельник 8 августа 1955 г., в день открытия Первой международной конференции по мирному использованию атомной энергии в Женеве, я был среди ученых- атомников многих стран. Здесь были и представители Советского Союза.
Затаив дыхание, все окружили большой круглый стальной бак, заполненный примерно пятьюдесятью тысячами литров кристально чистой воды. Это происходило в специальном здании, непосредственно за Дворцом Наций. Здесь был выставлен ядерный реактор Соединенных Штатов, первый атомный реактор, когда-либо выставляемый на всеобщее обозрение на Земле. Все присутствующие, включая русских, сознавали, что стали свидетелями одного из великих событий в истории, когда Атлант двадцатого века, несущий на своих плечах новый мир, должен был впервые появиться на сцену. Умудренные ученые, даже рационалисты и откровенные атеисты, стояли, широко раскрыв глаза, с видом ожидания и изумления, как дети вокруг увешанной подарками рождественской елки. Сознательно или бессознательно, каждый присутствовавший понимал, что должен стать свидетелем появления нового Прометея с даром, значительно более богатым, чем дар Прометеева огня, который вывел Человека из пещеры на дорогу к звездам.
