Александр Гордон - Диалоги (апрель 2003 г.)
Обман происходит там, где люди опять же за этими символами пытаются искать какие-то архетипы, вроде квадрата. А у кого не было квадрата?
Это такая совершенно бессмысленная чёрная дыра в большой бесконечности, непонятно куда ведущей, пустой вполне. Так вот эти люди оказываются в ситуации, когда надо взглянуть на жизнь человека целиком. Если мы посмотрим на учеников Малевича или Филонова, которые с ними не были много этапов их творчества (этапы не должны быть длинными, – полтора, два, пять, десять лет), то мы можем вспомнить какую-нибудь Надю Леже, которая до конца дней так и рисовала какие-то разлетающиеся квадраты. Что она в них понимала, я, честно говоря, не знаю.
В то время как все серьёзные авангардисты один или даже два раза могут пройти через всё это в своей жизни, и дальше снова возвращаться к нормальным формам. И это не знаменитая теория конца русского авангарда (ну, раз уже не бессмыслица, раз не заумь, раз не квадрат), а это как раз он и есть. Никто не сказал, что, вообще, человек в этой точке может быть.
И вот я как раз вспомнил здесь текст один, чисто литературный, Андрея Белого, который рисовал его примерно так. Он рисовал строчку, меньше, меньше, меньше. Потом говорил – точка. Ставил её. Ноль – и наращивал текст снова, прямо на странице. То есть для этой эпохи момент того, что в этой точке стоять нельзя, был очевиден. Никто не пытался в ней простоять. Все пытались найти из него разный выход.
И вот теперь я как раз скажу то, что, может быть, не видно, если не посмотреть с этой двойной точки зрения, которую я сейчас предложил.
Вот здесь наклеен квадратик Малевича. Ну и что? Ну, наклеили ребята. Но они же написали библейские фразы. Это же Эль Лисицкий сказал про краеугольность квадрата – а про краеугольный камень мы знаем, что это такое. И тогда мы должны вспомнить, а как носится тот предмет, о котором мы говорим? Формально иудеи носят вот здесь кубик на квадрате, который называется тфилин, или филактерии, по-гречески. Соответственно, это первый Завет, это второй, это третий, а что делать с четвёртым? Ну, если сюда, так это по кругу, это та бесконечность, с которой мы боремся.
И вот тогда Эль Лисицкий делает новый ход. Он начинает рисовать книжку, которая называется «Сказ про два квадрата». А тфилина – два. Только он его рисует как чёрный и красный и рисует его в кругу (может быть, есть такая иллюстрация в альбоме, который я давал). Так вот он что делает, он этот самый красный квадратик врисовывает в круг. Вот оно, это изображение.
И вот этот квадратик оказывается изображением того, как если бы этот тфилин, так сказать, кубик на квадрате, мы бы просто перевернули. Вот он. Вот это уже четвёртый завет. То есть, для Эль Лисицкого на самом деле – второй, а не какой не четвёртый. Потому что всё, что происходит здесь, не важно. И этот квадрат, и этот, находятся в нашем мире. А вот когда мы его перевернули, что получается? Мы приходим в очень важную философскую точку, которую необходимо себе представить. И точка эта заключается в том, что ведь исторически тот приход Машиаха, который должен быть у евреев, и тот второй приход Мессии, это одно историческое событие.
Вот как только мы это поймём, тогда либо восстанавливается жертвоприношение в Иерусалимском храме. И здесь всё нормально. Либо, что у нас происходит? Ну да, небесный Иерусалим и всё остальное, что с этим связано, а не жертвоприношение. Так вот в этом случае оказывается, что при помощи таких несложных форм можно говорить на эти темы. Оказалось, что язык авангарда значительно глубже, значительно серьёзнее, чем тот язык архетипических форм, просто язык перспективы, просто приёмов живописи. И когда нам начинают говорить: ну посмотрите, ведь квадраты Малевича, не обязательно чёрный квадрат, они же так похожи на иконы. Ну и что? От той точки, которую он прошёл, можно дойти до уровня икон, до уровня классицизма, до экспрессионизма – до чего угодно.
А.Г. Кстати, по-моему, Малевич сам называл «Чёрный квадрат» современной иконой. Он на первой выставке даже в красном углу висел.
Л.К. Правильно. Вот на той самой «0.10» висел. А вот уже в 29-м году в Русском музее висели два квадрата рядом на плоской стене. То есть, он сам откровенно говорил о том, что это знаки. И действительно иконные знаки.
Но мы сейчас говорим о стилистике. Ведь фактически нет такой разновидности живописи, в которой Малевич не поучаствовал. Мы знаем прекрасно, что есть огромная проблема датировки его картинок. Он постоянно менял под ними даты, дорисовывал, дописывал. Иногда свои ранние этапы творчества рисовал уже в 20-е годы. Это для чего? А это для того, чтобы вот эти квадратики, которые… Кстати говоря, до 16-го года он был категорически против любой объёмности квадрата, утверждая, что тогда мы перейдём в обычное четвёртое измерение Успенского – territum Organum. Это ему совершенно не было нужно.
И вдруг он становится объёмным. Значит, оказывается, что за этим стоит совершенно другой смысл. Он действительно столкнулся с иудейской средой в Витебске. И, столкнувшись с этой средой, увидел, что возможно другое понимание. И очень интересно, что нашлись люди, даже среди тех, у кого вот здесь были налеплены эти квадратики, которые отчасти согласились с Малевичем. Был среди них такой художник Илья Чашник, который просто вырезал чёрную книгу, а на ней сделал супрематический крест. Ну, понятно, что такому человеку остаётся только сказать, что он соратник по остановке прогресса. Вот он не пошёл туда, куда Эль Лисицкий.
И мы видим, что для культуры это играет совершенно другую роль. Вот, кстати, картиночка, которая сейчас на экране. Украинский искусствовед Горбачёв очень хорошо показывал, как это напоминает перемотанных украинских народных кукол, и говорил о том, что это некоторая реакция на украинский голодомор. Что вполне вероятно. Но опять же, на том этапе, когда это настало.
То есть, важно каждый раз понять, что Малевич пытался сказать. Что не в 15-м году он первый раз такой квадрат нарисовал, а в 13-м. Что это значит? Предсказать первую мировую войну! Цель этих постоянных сдвижек – в зависимости от исторических событий всё время показывать некоторую провиденциальность деятельности художника.
То есть, грубо говоря, мы попали не в архетипы крестов, квадратов, кругов или чего-то в этом духе, а мы попали в архетип человеческого желания представить себе, где этот конец, и страстного желания его проскочить. «Я знаю, какой он, я его предскажу и, может быть, тогда переживу». Вот это совершенно другая вещь, которая укладывается в несколько другую, ну скажем так, парадигму русского авангарда. Ведь параллельно существовали не только эти квадраты. А параллельно с этим существовала, например, такая вещь, как огромная египетская мифология Розанова, которая, в сущности, вся заключалась в том, что тот и этот мир одинаковы, только у нас белая луна и белое солнце, а там чёрная луна и чёрное солнце. И главное, что переход через эту точку смерти – безболезненный.
Поэтому в данном случае мы попали не в формальные архетипы квадратов, крестов, кругов, которые действительно ведут в абсолютно пустую бесконечность, а мы попали в некоторое общее свойство человеческого сознания. И, в принципе, это можно показать не так, как мы сейчас делаем – только для русской культуры, – но и для совсем других культур. Европейской и так далее. Важно только одно, что понимание начала века, то, по крайней мере, которым я занимаюсь, оно связано как раз с тем, что люди решили посмотреть именно на то, что нас ждёт перед вторым пришествием. То есть, именно на сочетание, ну скажем так, иудейского или библейского, и евангельского, и христианского. И попытались найти этот синтез.
И совершенно не удивительно, что, занимаясь абсолютным концом, они пришли к каким-то началам форм, к каким-то началам чисел. А, зная, что на числовой оси нуля нет, естественно, людям очень хочется узнать… В математике такая штука – «окружение нуля» – называется идеал. Что это такое? То есть, в данном случае оказалось, что то, с чем мы имеем дело в самых первичных формах, оно как раз связано с этим ощущением мира. И с таким ощущением апокалипсиса. А вот не, скажем так, с дюреровским.
А.Г. Как это было выражено в слове у авангардистов? Я более-менее понял, какая может стоять семантика за новым живописным языком, учитывая этот момент замирания, в котором существовать нельзя. А в слове как это выражалось?
Л.К. В слове, в глубоко авангардном слове, это выражалось во фразе, например, Терентьева о Кручёных: «Он возьмёт, наклеит матовый квадрат и конец света». Прямым текстом выражалось. Сам Кручёных, когда говорил о своём времени (в одном тексте, связанном с Маяковским, сейчас не будем в это вдаваться), говорил о том, что «железные зубья воды разбили бетонную стенку, идёт битва титаническая, апокалипсическая». Розанов писал «Апокалипсис нашего времени». В натуре. О Владимире Соловьёве просто не будем – маленькая «Повесть об антихристе» просто на эту тему. И как раз на тему о том, что именно евреи могут определить кто мессия, кто не мессия. Затем сам Кручёных всё это пародировал «Апокалипсисом в русской литературе» в своей специальной книжке. То есть, этот вопрос обсуждался абсолютно открыто.
