Маргарита Павлова - Неизданный Федор Сологуб
— Обо всем можно говорить, — сказал Ф<едор> К<узьмич>, — нет таких вещей, о которых сказать было бы нельзя; только слова надо подбирать подходящие… но бывают и слова непозволительные.
Помолчал, засмеялся и прибавил:
— А впрочем, я и такие слова говорил…
— Почему же говорили?
— В такой среде жил; учительская была среда, грубая, жесткая; и по пьяному делу, разумеется. Иначе и нельзя было…
Но никакая среда вполне однородной не бывает; были и среди учителей в Вытегре хорошие люди. К лучшим друзьям Федора Кузьмича принадлежали И. И. и Е. В. Кикины. Только с И<ваном> И<вановичем> переписывался Федор Кузьмич после переселения в Петербург[272]. Семья Кикиных — крепкая, дружная семья. Муж и жена клали все силы, чтобы поставить на ноги своих пятерых детей; все пятеро получили высшее образование.
Федор Кузьмич очень ценил людей ясных и твердых убеждений. Это выявлялось как в его оценке живых людей, так и литературных героев. С каким умилением сказал он однажды вскользь про Лизу из «Дворянского гнезда»: это не светская барынька, такая не изменит, не предаст. — Несомненно, что и дружба с Кикиным была основана на том же уважении к уменью жить, придерживаясь честных и твердых принципов.
И. И. Кикин окончил Вытегорскую учительскую семинарию и несколько лет учительствовал. Но учительское жалованье было слишком мало для большой семьи; И<ван> И<ванович> перешел на службу в очистительный винный склад, где много лет был заведующим[273]; служил он и в земской управе и в Округе путей сообщения… Прослужив больше сорока лет, он вышел, наконец, в отставку в прошлом году. Но и теперь — это живой человек, всем интересующийся и незлобивый. Так же ровна и доброжелательна к людям и Е. В. Кикина.
В хороших отношениях был Ф<едор> К<узьмич> со священником — Павлом Ивановичем Соколовым[274].
— Хорошо умел спорить Ф<едор> К<узьмич>, — сказал И<ван> И<ванович>, — образованный был человек отец Павел, академик; вот они с ним и сражались. Федор Кузьмич экзальтированный был, горячился очень и забивал отца Павла, очень уж хорошо буддийский катехизис знал. Бывало, отец Соколов только скажет:
— Кабы вы так-то православный катехизис знали!
Бывал Федор Кузьмич еще у Заякиных; Заякин — заведовал городским училищем[275]. Был знаком Ф<едор> К<узьмич> и с Нечаевыми. Нечаев, Павел Тимофеевич, преподавал пение в учительской семинарии, а его жена, Вера Сергеевна, — учительствовала в женской прогимназии[276].
VI
Говорила ты: чту бедность!
Лишь была б душа сильна…
Ф. Сологуб. 1892 г.[277]Добрейшая Екатерина Васильевна Кикина рассказывала:
— Тетерниковы у нас часто бывали; поздно приходили; уже спать пора ложиться, а они придут и долго просидят; все вместе приходили и матери не покидали. Татьяна Семеновна простенькая такая старушка была, совсем простенькая. Маленькая, худенькая, голова у нее тряслась. Но приветливая, гостеприимная. Бывало, все молчит, ничего не говорит, только улыбается на чужой разговор; и все орешки ела. Я так и держала для нее орехи, она американские любила. Щипчиками колет и кушает.
Этот безусловно искренний рассказ как будто противоречит представлению о Татьяне Семеновне как о женщине очень суровой и властной, представлению, создавшемуся со слов самого Федора Кузьмича. Как-то раз Федор Кузьмич вспоминал:
— Мать моя не допускала в своем присутствии ни малейшего намека на ругань… О! это строго преследовалось. — Помолчал и с многозначительной лукавой усмешкой, как бы не договаривая всего, что думал, продолжал:
— Если бы Вы знали, что это было, когда я, уже учитель, самостоятельно зарабатывавший, двадцати четырех лет, сказал при ней: «Черт!» Что это было! — и залился долгим беззвучным смехом.
Жизнь сламывает людей, сломала она, вероятно, и Татьяну Семеновну, превратив ее под старость в безмолвную робкую женщину.
— А сестра Федора Кузьмича, Ольга Кузьминична, разговаривала?
— Да, она поддерживала разговор. А только тоже очень простенькая была. Ходила всегда в платочке или в черной косынке вот так, под самые брови, как монашка. Татьяна Семеновна тоже в платочке ходила…
— А Федор Кузьмич как одевался?
— В гости в штатском ходил, а на службе в вицмундире… фуражку носил форменную, с кокардой… Бедно они жили. Все сами стряпали, мыли, стирали, только иногда поденщицу брали…[278]
Сколько именно получал Федор Кузьмич в Вытегре, я точно узнать не могла. И. И. Кикин как учитель образцового двухклассного училища при семинарии получал 62 р. 50 коп. в месяц, учителя же семинарии, по его словам, получали несколько больше…[279]
Впрочем, и цены тогда на все были невысокие: за квартиру платили рублей 8–10, хлеб стоил 1 ½—2 копейки за фунт, мясо — 7–8 копеек.
О. Н. Черносвитова сообщила мне, что Ольга Кузьминична уехала из Вытегры в Петербург года за два до переселения туда же Федора Кузьмича[280]. Уехала она, чтобы поступить на Калинкинские акушерские курсы[281]. Окончив их, Ольга Кузьминична занималась практикой.
VII
…С ним Логин познакомился из-за стихов. Хотин принес ему свои стихи; Логин, как умел, высказал свое мнение.
Ф. Сологуб. «Тяжелые сны»[282]Раз иду один в лесу
И встречаю там лису.
Тихо крадется она,
Сразу видно — голодна…
Те-рников. 1884 г. 28 янв<аря>[283]Живя в Вытегре, Ф<едор> К<узьмич> уже много печатался[284], хотя и в малораспространенных газетах и журналах: «Свет», «Луч», в приложении к «Лучу» — «Иллюстрированном мире», в «Восходе», «Русском паломнике» и кое-где еще. Стихи свои, может быть, он кому-нибудь читал, но в печатном виде, по-видимому, никому не показывал[285].
Так сказал И. И. Кикин, и об этом можно заключить по тому, что на мой вопрос, сразу ли Ф<едор> К<узьмич> стал подписываться псевдонимом, мне ответили, что сразу. Между тем, вернувшись в Ленинград, я убедилась, что это не так; псевдоним «Федор Сологуб» возник в 1893 году, появившись в 4-й апрельской книжке «Северного вестника» под стихотворением «Творчество»: «Темницы жизни покидая»[286]. А печататься Ф<едор> К<узьмич> начал, как известно, еще с 1884-го года. Свою первую сказку в стихах для детей «Лисица и еж» он напечатал в детском журнале «Весна» и подписал ее: Те-рников[287]. Позднее Ф<едор> К<узьмич> подписывался то Федор Тетерников, то Ф. Т., то просто Тетерников; иногда же помещал стихотворения без подписи, например: «На реке и на погосте» — в № 8 «Иллюстрированного мира» за 1891-й год и другие…[288] Даже после того, как возник псевдоним «Федор Сологуб», Ф<едор> К<узьмич> изменяет ему, подписав свой первый рассказ «Ниночкина ошибка» («Иллюстрированный мир». № 35–36 за 1894) совсем необычно: Федор Моховиков[289]…
Первым произведением Федора Кузьмича, с которым познакомились вытегорцы, был, по-видимому, рассказ «Червяк», напечатанный в № 6 «Северного вестника» за 1896-й год: оттиски этого рассказа были присланы в Вытегру, кажется, самим Федором Кузьмичом. В «Червяке» Ф. Сологуб изобразил под именем Ванды — ученицу Вытегорской прогимназии Ванду Тушовскую, жившую при Ф<едоре> К<узьмиче> «на хлебах» в учительской семье. Семья эта, изображенная под фамилией Рубоносовых, и теперь живет в Вытегре[290].
Оттиск показался обидевшимся на рассказ лицам — брошюрой, которую-де Федор Кузьмич сам издал в большом количестве экземпляров, чтобы досадить своим знакомым. На самом деле этого, конечно, не было. «Червяк» отдельным изданием, насколько мне известно, не выходил.
И теперь произведения Ф<едсра> К<узьмича> не пользуются у вытегорцев успехом. Не только «Мелкий бес», но и такие простые и ясные в своей символике рассказы, как «Призывающий зверя»[291] или «За рекою Мейрур»[292], называются ими продуктами «белой горячки» и вызывают лишь удивление.
Начиная с 1894-го года подпись Федор Тетерников появляется уже только под произведениями публицистического характера; их у Федора Кузьмича довольно много.
В 1894 году Вытегорскую учительскую семинарию закрыли; более ценные пособия и книги были вывезены в Валк, Лифляндской губ<ернии>[293]. Там, в видах обрусения, открывали учительскую семинарию. Событие это вызвало на свет статью Федора Кузьмича, напечатанную в № 8 и 9 «Русского начального учителя»[294]. Статья была озаглавлена: «По поводу закрытия некоторых учительских семинарий». В ней Ф<едор> К<узьмич>, основываясь на статистике, доказывает необходимость не закрывать, а открывать учительские семинарии и делать это, по преимуществу, в деревнях…[295]
