Джон Сили - Британская империя. Разделяй и властвуй!
Англия порвала сети, грозившие опутать ее. Но сохранила ли она, освободившись от влияния Индии, право влиять на нее? Англичане не могли не замечать громадного различия между их цивилизацией и цивилизацией Индии; они сами не могут не предпочитать свою собственную, но, спрашивается, имеют ли они право навязывать свои взгляды туземцам? У них свое христианство, свои собственные взгляды на философию, историю и науку; но не обязаны ли они, по молчаливому соглашению с туземцами, держать все это при себе? Таков был первоначальный взгляд: тогда не допускалось и мысли, что Англии суждено играть роль Рима для ее империи. Отнюдь нет! Она должна отложить в сторону свою цивилизацию и управлять Индией согласно индийским понятиям. Этот взгляд был тем привлекательнее, что перед первыми поколениями англо-индийцев открывался новый и таинственный мир санскритской учености. Они находились под обаянием древнейшей философии и фантастической истории; они были, так сказать, браминизованы и не хотели допустить в свой волшебный восточный круг ни христианства, ни какого-либо другого западного учения.
За неимением времени, я могу в этой лекции лишь указать, как англичане постепенно отказались от такого взгляда и смело выступили учителями и цивилизаторами. Перемена началась в 1813 году, когда, при возобновлении хартии Компании, была ассигнована сумма для возрождения учености в Индии и для введения там полезных искусств и наук. Относительно осуществления этого постановления «Комитет по образованию» спорил целых двадцать лет. Должны ли англичане руководствоваться собственными взглядами или должны понимать ученость и науку в восточном смысле? Должны ли они учить население санскриту и арабскому языку или английскому?
Прения закончились при лорде Уильяме Бентинке в 1835 году, и, по замечательной случайности, в них тогда принимал участие знаменитый человек, который придал им блеск и сам прославился ими. Доклад Маколея решил вопрос в пользу английского языка. Вы можете изучить этот вопрос по его докладу или по книге сэра Тревелиана (sir С. Trevelyan) об образовании в Индии. Но заметьте, какая была сделана странная ошибка: вопрос обсуждался так, словно выбор должен был стоять обязательно между преподаванием санскритского и арабского языков, с одной стороны, и английского – с другой. Все эти языки равно чужды массам населения: арабский и английский – чужеземные языки, а санскритский для индусов – то же, что латинский для европейцев. Это – первоначальный язык, из которого образовались главные разговорные языки, но это – мертвый язык; он сделался мертвым языком гораздо раньше, чем латинский, так как он перестал быть разговорным языком еще в третьем столетии до нашей эры. Громадное большинство известных санскритских поэм, философских и теологических сочинений было написано искусственно, благодаря учености, подобно тому, как были написаны латинские поэмы Виды и Санназаро.[133] Устранить санскритский язык Маколею было легко: стоило только указать на то, что английская поэзия по меньшей мере столь же хороша, а философия, история и наука – гораздо лучше. Но зачем было ограничиваться выбором между мертвыми языками? Неужели Маколей действительно воображал, что возможно научить английскому языку двести пятьдесят миллионов азиатского населения? Вероятно, он этого не думал, а имел в виду только создание небольшого ученого класса. Я думаю также, что его собственное классическое образование вселило в нем убеждение о необходимости для образования мертвого языка. Но если Индия действительно должна быть просвещена, то, очевидно, сделать это надо не посредством санскритского или английского языка, а посредством местных наречий индустани, бенгали и т. п. Маколей, смутно сознавая, что эти наречия слишком грубы, чтобы сделаться носителями науки и философии, почти отказывается принимать их в соображение, а между тем все его доводы в пользу английского языка сравнительно с этими наречиями были бы бессильны.
Хотя эта крупная ошибка была сделана, позднее она была замечена и – после донесения сэра Чарльза Вуда[134] в 1854 году, – до некоторой степени исправлена. Решение, к которому привел доклад Маколея, является выдающимся моментом в истории индийской империи. Оно отмечает эпоху, когда англичане спокойно признали, что на их ответственности в Азии лежит функция, подобная той, какую выполнил Рим в Европе, – величайшая функция, какую правительство может быть призвано выполнить.
Лекция 14
Фазы завоевания Индии
Изложенное до сих пор должно было показать вам, что современное состояние Индии создано не столь удивительными причинами, как большинство себе представляет, но что само по себе и по величию, и по могущим произойти последствиям оно гораздо поразительнее, чем полагают. Объясняя вам, каким образом индийская империя могла возникнуть без участия чуда, я напирал на другую особенность этой империи, – особенность, имеющую весьма важное значение, именно на слабость механизма, соединяющего ее с Англией. Замечу теперь, что в этом отношении индийская империя походит на английские колонии.
Конечно, между ними существует громадное различие: главные английские колонии в большинстве дел сами определяют свою политику при помощи правительств, возникающих путем конституционного процесса из колониального собрания; Индия не пользуется правом независимой инициативы, и распоряжения самого вице-короля могут быть отменены секретарем по индийским делам в Англии. Тем не менее, мы находим и значительное сходство. Индия постоянно удерживается на известном расстоянии, ее правительству никогда не дозволялось настолько приближаться к правительству Англии, чтобы тесно с ним слиться, видоизменить его характер или мешать его независимому развитию. И в конституционном, и в финансовом отношениях Индия представляет собою независимую империю. Без сомнения, если бы империя Великого Могола сохранилась в своей первобытной силе до настоящего времени, внешняя история Англии была бы совсем иной. Многие из ее войн с Францией приняли бы другой оборот, в особенности та война, главным инцидентом которой был поход Бонапарта в Египет. Мы можем также представить себе, что Крымской войны не было бы, и что Англию так сильно не интересовала бы последняя русско-турецкая война. Но конституция английского государства осталась бы той же самой, и внутренняя история шла бы точно тем же путем, как и теперь. Кажется, Индия только однажды, а именно в 1783 году, выступила на первый план в парламентских прениях и поглотила внимание политического мира. Даже во время мятежа 1857 года, так глубоко затронувшего чувства англичан, дела Индии не повлияли на ход домашней политики Англии.
Ввиду этого, если бы Англия лишилась своей индийской империи, непосредственные и чисто политические последствия перемены не были бы значительны. Исчез бы пост государственного секретаря по индийским делам; облегчилось бы дело парламента; иностранная политика Англии освободилась бы от тяжкой обузы. В остальном последовало бы мало перемен. В этом отношении я и считаю индийскую империю похожей на колонии, и здесь мы видим общую характерную черту того процесса расширения Англии, который служит предметом настоящих лекций. Как мне приходилось раньше замечать, расширение Англии с первого взгляда не кажется естественным органическим ростом. Когда мальчик становится мужчиной, мальчик исчезает. В этом физиологическом примере рост не происходит путем наложения материала, видимо, отличного от первоначального тела мальчика, – материала, который может быть легко отделен. Между тем таким именно путем, как кажется, происходит увеличение Англии. Первоначальная Англия все еще ясно видна в сердце Великой Британии, она все еще образует отдельный, завершенный сам в себе, организм, и в ней даже не образовалась привычка смотреть на свои колонии и на индийскую империю как на части своего организма.
Тюрго сравнил колонии с плодами, которые висят на дереве только до созревания, – и действительно, агрегат английских обществ правильнее рассматривать как семью, чем как индивидуум. Мы можем сказать, что Англия времен Елизаветы сделалась к нашему времени большой семьей, разбросанной по отдаленным морям, что эта семья состоит главным образом из цветущих колоний, но включает также корпорацию, которой удалось, по мере роста своих торговых операций, сделаться повелительницей обширной страны. Ничего нельзя возразить против этой метафоры, если только мы будем смотреть на нее как на метафору и не превратим ее ловким маневром в аргумент. Но мы знаем, что семья, по крайней мере, при настоящем состоянии общества, всегда стремится на деле к распадению. Она представляет собою тесный союз, пока дети молоды, но становится сначала тесной, а потом слабой федерацией, когда дети подрастут, и наконец, при настоящем положении общества, в котором взрослые сыновья разъезжаются или эмигрируют, чтобы снискать себе пропитание, а дочери выходят замуж, семья перестает быть не только федерацией, но даже прочным союзом. Мы можем называть нашу империю семьей, но не должны, не вникнув глубже в вопрос, предрекать ей судьбу, которая не абсолютно обязательна даже для настоящей семьи и выпадает на долю лишь в том особенном строе общества, среди которого нам приходится жить. Причины, разрушающие семью, не действуют в равной степени на государства, и – что крайне важно иметь в виду – они в настоящее время действуют гораздо слабее, чем действовали прежде. Во времена Тюрго и американской революции было много данных для сближения между отдаленными подвластными странами и сыновьями, покинувшими свой дом и тем самым вышедшими из семьи. В. наше время такое сравнение является далеко не столь убедительным: изобретения сплотили весь земной шар, и в лице России и Соединенных Штатов появилась новая форма государства, в гораздо большем масштабе, чем бывшие прежде.
