Юлия Кокошко - Вертикальная песня, исполненная падающими на дерево
— Ну, о тебе-то вообще речи нет, — сказала Незнакомка. — Ты давно умер.
— Эка важность, умер! — сказал Рыжий Петух. — Если кое-кто и при жизни живет мертвецом — в мертвый ус не дует, так почему бы мне не пожить после смерти? Я был на пиру, — сказал Рыжий Петух, — но не утолил ни духа, ни плоти. Сколько там осталось яств и вина! И я уверен, в эту минуту мне наливают еще и подбрасывают добавку. Эй, кричат мне, куда ты запропастился, Луженый Желудок? Я здесь! — отвечал Петух и звякнул шпорами. — Эй, кричит хор, а твоя последняя книга, Быстрая Мысль? Мы хотим дочитать ее! Я здесь! — крикнул Рыжий Петух и звякнул шпорами. — Я выскочил на ветерок, а теперь возвращаюсь.
— Тьфу, пропасть, до чего я влюблена в него, — пробормотала Кукушка. — Ах, как жаль, что он умер! Я украду у Ритки его галстук и расхвастаюсь всему миру.
— Я с вами, — сказал Пересмешник. — У меня многодетная семья, без меня сгинут. И брат Гулин не умеет жить.
— И я, — сказал Венценосный Журавль. — Забыл сказать первой жене, я встретил бывшего соседа, и он передал ей привет.
— Мы полетим и предупредим всех, чтоб не улетали в День Отлета, потому что не смогут вернуться, — сказала Кукушка.
— Все! — гордо подхватила Марья Романовна Орлан. — Восхитительно благородная мысль. Между прочим, я еще с утра собиралась совершить подвиг. С утра своей жизни.
— Я не полечу, — сказала Бородатая Неясыть. — Хорошо, что ко мне успели прописать внука.
— Мы все должны остаться! — веско сказала Елена Григорьевна Зеленый Кардинал. — Вот так! А тех, кто нарушает порядок, мы накажем.
— Уж непременно, — сказала Незнакомка. — Вот вы! Те, кто желает поиграть в благородство. Сейчас я скажу заветное слово, и у вас исчезнут крылья.
— Эка важность, крылья! А мы на энтузиазме долетим, — усмехнулся Рыжий Петух.
— Как без крыльев?! — встревожилась Марья Романовна.
— Никак, — сказала Незнакомка. — Вы разобьетесь. Уж вас-то точно стол потянет вниз. Или вы собирались совершить подвиг задаром, как пообедать в гостях?
— Но в конце концов, почему я должна заботиться о людях, от которых и благодарности не дождешься? — задумчиво произнесла Марья Романовна. — Поди и не расскажут нигде, что это я…
— Конечно. Никто и не узнает, — согласилась Незнакомка. — Что им, чесать языки больше не об что? А вы, — обратилась она к Козодою, — вы-то, надеюсь, наш?
— Я как большинство, — не открывая глаз, ска-зал Козодой.
— Ну и раззява! Крепко тебя жена и теща потоптали! — расхохоталась Кукушка. — Тремя целыми и одной сломанной.
— Поделом, — сказал Козодой. — Я прожил чужое. Я украл жизнь у одного идиота-чиновника с сытой физиономией, выставленной на обозрение под ветровым стеклом «Волги». Моя была другой, — сказал Козодой. — Она снилась мне по ночам, моя собственная жизнь, и она была другая.
И он впервые открыл глаза. И в форточках его глаз все увидели летний переулок. А там, в переулке, как будто была суббота, темнело и собирался дождь. И кто-то бежал по переулку, но даль мешала рассмотреть, кто.
…И беглецу было двадцать лет, но вы можете и не верить — я, например, не верю цифрам с сытыми брюшками нулей. Он бежал от деда и нес могущественный словарь тарабарского языка, он изучал языки чужих пространств и чужих времен. Итак: переулок — и некто, бегущий из конца в конец его, жаль, мы не знаем, какие там стены из желтого кирпича, какие по стенам развешены окна, о чем гласят вывески… И не видим, что возле стеклянной двери гастронома стоят св еже струганные ящики с темной шрапнелью вишни. А юный беглец — мне кажется, у него голубые глаза, и они видят то, что не видим мы. И лишь — ощущение движения, присутствия ветра., фрагментарность: брусок пожелтевших тарабарских страниц под рукой и царапина на указательном пальце, ящики с вишней, перепрыгивающие через неподвижную тень, уносящая от него афишу стена, надвигающееся окно с красным цветком, запах дождя. Он — часть переулка и неотделим от него, а позади: а-а, оборванец пожаловал, глотатель варварских наречий! — скачут, задыхаясь и отставая, облупившиеся от старости слова деда: ерундой занимаетесь, юноша, сказать по буквам? Екатерина, Рузвельт, Уффицы. Надежда Дурова, у вас чудовищная компания, а вот бы… держите словарь, мне ни к чему, я в нем ошибся! Язык деревьев, язык птиц, животных, а? Да не. домашних, к дьяволу этих обывателей! А хоть и домашних! Машинерия-алхимия… Вам открылась бы другая истина, другая.
А дождь был уже совсем близко, до дождя оставалось три дома, но последний — длинный, конторский. И в чужом окне, за дом до дождя, он увидел красный цветок в глиняном горшке, и не знал, как назывался цветок, и не знал, кто там жил, а раскрытая створка окна бормотала скрипичный мотив. В ней качались башни, стоявшие в переулке, и надувшееся небо, а над темной пропастью в раме надменно пламенел красный цветок, а башни казались крошечными и шаткими. И ему вдруг почудилось, что наоборот, — и тогда он остановился, — замкнутое пространство комнаты, таящееся внутри окна, находится не внутри, а снаружи: это он заключен в замкнутое пространство — переулка, города, или полдня, и окно выходит не сюда, а туда, и та неизвестная глубина, то чужое пространство бездонно и бесконечно…
— Итак, кто собрался назад, отлетай на три крыла в сторону! — скомандовала Незнакомка.
И они отлетели. И это были Кукушка, Ворона, Рыжий Петух, Пересмешник и Венценосный Журавль.
И Марья Романовна отлетела на полтора крыла, но стол тяжело качнулся и отбросил Марью Романовну назад.
— На этом столе лежал мой дед с разорванным сердцем, и папа, и мама. И мне казалось, если утащить его из дома как можно дальше… уж не казалось ли и им, что они его утащили… Одумайтесь, давайте останемся все! — крикнула она. — Мы тоже хотим поступить благородно, но это невозможно!
— Вы с нами? Я так рада! — крикнула ей Нина Петровна Соловей.
— Кому нужны старики? — спросила Райская Мухоловка. — Нечего с нами нянькаться. Без нас на земле просторней!
— А кто предупредит мою первую жену? — спросил Венценосный Журавль. — И внука, и сына, и сослуживцев, моих и жены. Первой и второй? Материал на первую полосу! Какая сенсация!
— Ваш долг — не нарушать миропорядка! — отрезала Кардинал.
— Или вы некогда не любили? — спросила Ворона, поправляя очки.
— Никого! — гордо сказала Елена Григорьевна Зеленый Кардинал. — Потому что никто не заслужил моей любви. А я не намерена всучать драгоценность кому попало. Я хотела кого-нибудь полюбить, я ждала всю жизнь, но никто, никто… — и она посмотрела на Пересмешника. — А ты был самый последний и самый жалкий, — сказала она. — И я опять не смогла. Потому что ты пьяница и дурак. И врешь без памяти.
— Да, — сказал Пересмешник. — И раззвоню на земле, что вы любили меня безответной любовью. Уж врать так врать!
— Эй, Кукушка, у вас же нет детей! — жалобно крикнула Марья Романовна Орлан.
— Зато у меня куча любовников, у них есть дети, — сказала Кукушка. — Ах нет, оставьте. Я полечу, потому что я слишком вжилась в роль. А кукушки кукуют, кому сколько жить. И возьму да и накукую всем вечную жизнь. Да! — коварно сказала Кукушка. — Вы только мечтали о подвиге, а мы его совершим.
— Послушайте, — умоляюще крикнула Марья Романовна. — Ну ведь подвиги совершают только тогда, когда надо выбрать, что совершить: преступление или подвиг. У нас же нет такого выбора! И мы имеем полное право не совершать его, потому что нас никто не осудит. Потому что так устроен мир.
— А почему бы его не переустроить? — спросила Кукушка.
— Мир устроен не так, — сказал Рыжий Петух. — Совсем не так, как вы думаете. Жаль, что вы прожили жизнь в ВАШЕМ мире.
— А мой ничуть не хуже! — обиженно крикнула Марья Романовна. — Нисколько не хуже!
— Но он оказался конечен, — заметил Рыжий Петух. — Вы правы. Выбора нет! — с любезной улыбкой заметил Рыжий Петух. — Выбора не бывает, сказал знаменитый философ. Любой выбор плох, сказал знаменитый писатель. Но я могу поступить только так! — и Петух победительски звякнул шпорами. — Да ведь и вы не можете поступить не так, как вы поступаете!
— Спойте на прощанье, — попросила Кукушку Нина Петровна Соловей. — Вы неплохо поете. Накукуйте и нам вечную жизнь.
— Ну нет, у меня изжога с сантиментов, — сказала Птица Сирин. — Им предлагали райскую жизнь, а они захотели раскокать черепа в черепки. И черт с ними, пусть кокают.
— Я буду петь не для вас, — сказала Кукушка. — Для них! И если я разобьюсь, то с песней на устах, дьявол меня дери! А если песня останется незаконченной — и жизнь останется незаконченной. Значит она и не закончится! А вы… а вам придется жить столько, сколько услышите.
И тогда Птица Сирин произнесла заветное слово, и у них исчезли крылья.
