Сергей Михайлович Иванов - Утро вечера мудренее
Самая большая «отдача» быстрого сна в восстановительную ночь не превышает шестидесяти процентов, но часто не достигает и тридцати. Это значит, что либо часть сновидений переходит в медленный сон, либо в эту ночь сновидения оказываются более «насыщенными», и вся трансформация занимает меньше времени, чем обычно, либо, наконец, что во время бодрствования частично изживают себя те мотивы, которые обычно реализуются во сне: лишение быстрого сна активизирует другие механизмы психической защиты, что и позволяет человеку определенного душевного склада довольствоваться столь скромной компенсацией.
Все говорит за то, что степень потребности в сне во многом определяется типом личности. Об этом пишет и Томас Манн в своем «Блаженстве сна», которое мы уже цитировали. Разве это не признание сензитивного, по нынешней классификации, человека: «Никогда я так не наслаждался сном, как в некоторые ночи с воскресенья на понедельник, когда на смену дню, проведенному под защитой родного дома, где я мог принадлежать лишь себе и своим близким, надвигался следующий, угрожавший жестокими и враждебными напастями. Так осталось оно и доселе: никогда не сплю я глубже, никогда стремление вернуться в родное лоно сна не кажется мне слаще, чем когда я несчастлив, когда работа не ладится, когда отчаяние угнетает меня…»
Есть у него и о деятельных натурах. Нет, не депрессия, утверждает он, не заботы и горе, а лихорадочное стремление нашего «я» отдаваться делам дневным — вот что лишает нас сна. И это означает больше, чем простую нервную возбужденность: душа наша утратила родину, в суете повседневности ушла от нее так далеко, что не может найти к ней пути. «Но разве не находят этого пути всегда именно самые великие и самые сильные из людей, герои действенной страсти? Я слыхал, что Наполеон умел засыпать, когда бы ни захотел, посреди людей, под шум бушующего сражения… И стоит мне подумать об этом, как перед моим взором возникает картина, художественные достоинства которой, должно быть, не очень высоки, но которая полна для меня неиссякаемой прелести из-за истории, которую она воплощает. Называется она „C'est Lui“[2]. Изображает она бедную крестьянскую хижину, жители которой — муж, жена, дети, пораженные увиденным, жмутся в дверях. А там, посредине комнаты, сидя за простым некрашеным столом, спит император. Он сидит как олицетворение эгоистической и всепоглощающей страсти; он отстегнул шпагу, положил кулак на стол и, опустив подбородок на грудь, спит. Для того чтобы забыть обо всем на свете, ему не нужно ни тишины, ни темноты, ни подушки; он опустился на первый попавшийся жесткий стул, закрыл глаза, откинул от себя все — и спит… Несомненно, самый великий человек тот, кто, оставаясь верным и преданным ночи, совершает днем гигантские дела…»
ГАЛЛЮЦИНАЦИИ СВИДРИГАЙЛОВА
Искусственное лишение людей быстрого и медленного сна принесло науке немало полезных сведений о каждой из этих фаз. Не меньше сведений приносит и естественное «лишение» — бессонница и ее антипод — патологическая сонливость.
Более ста лет неврологи всего мира изучают нарколепсию (буквально «взятие в оцепенение»). Необоримый сон настигает человека в любое время дня и в любых обстоятельствах — в метро и в машине, во время оживленной беседы и любовного свидания, во время езды на велосипеде и за обедом. Рабочий засыпает у станка, пожарный со шлангом в руках, врач — у постели больного. Приступ продолжается несколько минут, иногда несколько секунд. У одних такие приступы случаются три-четыре раза в день, а у некоторых по тридцати раз.
Нарколептик может пить для возбуждения крепкий кофе, курить сигарету за сигаретой, делать гимнастику — тщетно! Сонливость провоцируется всем — монотонной работой, монотонной ездой, жеванием, обильной едой, излишним теплом, голосом радиокомментатора, своим собственным монологом — всем, что нагоняет сон и на нормального человека, но только нагоняет, а тут усыпит наверняка. Кто уснул на ходу, тот просыпается быстро, наткнувшись на что-нибудь; но если приступ застигнет нарколептика дома, он не проснется и до следующего утра. Удивительным образом уснувший умеет тут же включаться в прерванное занятие; еще удивительнее его способность просыпаться в автобусе как раз на своей остановке.
Внезапный приступ сонливости — первый из пяти признаков нарколепсии. Второй признак — столь же внезапное расслабление мышц, или катаплексия. Посреди разговора человек вдруг умолкает, из рук его выпадает сигарета, вилка, карандаш; руки его повисают как плети, ноги подкашиваются, голова никнет, челюсть отвисает, язык ему не повинуется — полная потеря мышечного тонуса! Приступ может тут же и прекратиться: иногда человек даже не успевает упасть, а, выронив книгу из рук, ловко подхватывает ее у самого пола. Сознание его не ослабевает, а внимание даже обостряется.
Приступ катаплексии возникает на фоне возбуждения и чаще всего радостного. Чем самозабвеннее смех, чем больше удовольствия получает человек, тем сильнее приступ. Катаплексия поражает его, когда он радуется приятной встрече, чьей-нибудь похвале, рюмке вина, когда он предвкушает анекдот или шутку. Освальд описывает одну свою пациентку, которая любила играть в вист. Как только к ней приходила хорошая карта, у нее отвисала челюсть, и ее партнеры уже знали, что у нее на руках.
Третий признак болезни — нарушение ночного сна. Спать нарколептику не дают иногда кошмарные сновидения и следующие за ними пробуждения: проснувшись, он долго не может заснуть. В дурном сне он чувствует, что не в силах сдвинуться с места; ему надо бежать, но его тело не подчиняется ему. Он кричит и просыпается в холодном поту. Четвертый признак — неприятные галлюцинации (непосредственно перед сном или после него): человеку кажется, что по его телу бегают мыши, что его преследуют чудовища. Он встает, зажигает свет, снова ложится. И пятый — катаплексия пробуждения: первые несколько секунд после сна нарколептик не может ни слова произнести, ни пошевелить рукой.
Галлюцинации засыпания бывают и у здоровых людей, когда они находятся в сильном возбуждении и в них борются желание уснуть и тревога. Лучшее описание таких галлюцинаций дает Достоевский в «Преступлении и наказании», рассказывая о последнем сне Свидригайлова: «Он уж забывался; лихорадочная дрожь утихала; вдруг как бы что-то пробежало под одеялом по руке его и по ноге. Он вздрогнул: „Фу, черт, да это чуть ли не мышь! — подумал он, — это я телятину оставил на столе…“ Ему ужасно не хотелось раскрываться, вставать, мерзнуть, но вдруг опять что-то неприятно шоркнуло ему по ноге; он сорвал с себя одеяло и зажег свечу. Дрожа от лихорадочного холода, нагнулся он осмотреть постель — ничего не было; он встряхнул одеяло, и вдруг на простыню выскочила мышь. Он бросился ловить ее; но мышь не сбегала с постели, а мелькала зигзагами во все стороны, скользила из-под его пальцев, перебегала по руке и вдруг юркнула под подушку; он сбросил подушку, но в одно мгновение почувствовал, как что-то вскочило ему за пазуху, шоркает по телу, и уже за спиной, под рубашкой. Он нервно задрожал и проснулся. В комнате было темно, он лежал на кровати, закутавшись, как давеча, в одеяло, под окном выл ветер…»
У людей здоровых быстрый сон наступает часа через полтора после засыпания, причем мускулы выключаются постепенно. Нарколептик впадает в быстрый сон мгновенно, и мышцы у него расслабляются сразу. Это навело неврологов на мысль о том, что дневная нарколепсия — не что иное, как приступ быстрого сна, а галлюцинации нарколептика тождественны сновидениям. Американский ученый Фогель говорит, что в то время как здоровые люди видят сны, чтобы спать, нарколептики спят, чтобы видеть сны. Приступы сонливости для них — средство ухода от конфликтных ситуаций и удовлетворения тех желаний, о которых их сознание не хочет знать. Это похоже на правду: послушайте только, с каким удовольствием нарколептик рассказывает о своем пышном и красочном сне! Сны свои он помнит очень хорошо, потому что то и дело просыпается во время своего растянутого быстрого сна. Вполне возможно, что нарколепсия — это сензитивность, дошедшая до предела.
Нарколепсия, говорит А. М. Вейн, это как бы усиление нормальных, свойственных нам всем физиологических явлений: они уже перешли за грань нормы, но вполне патологией еще не стали. И в самом деле, многое из того, что случается с нарколептиком, случается и с нами. Мы все парализованы во время быстрого сна, а наши сновидения аналогичны галлюцинациям. Мы тоже способны заснуть в автобусе, выспавшись перед тем за десятерых, но не найдя в себе сил противиться монотонному укачиванию. И нас клонит в сон от обильной еды, жары и духоты. И мы всякий час готовы помирать со смеху, было бы от чего. И нам случается кричать во сне и просыпаться от собственного крика, чувствуя, что тело и язык только что не повиновались нам. И мы, наконец, можем очутиться в быстром сне сразу же после того, как смежим веки. Бывает это и посреди ночи, когда мы просыпаемся случайно, от слишком сильного шума, тут же засыпаем вновь и даже досматриваем прерванный сон, и в монотонной обстановке, когда мы задремываем на две-три минуты и успеваем что-то увидеть во сне.
