Яков Раз - Мой брат якудза

Я несколько раз заглядываю в «Мурасаки» спросить о Юки. Иногда владелец Хирано лишь делает мне знак, означающий, что нет ничего нового и Юки туда не возвращался.

В маленьком баре самого сумасшедшего района Токио кто-то мне шепчет заплетающимся от алкоголя языком, что Голден Гай — это центр вселенной. Он говорит это, потягивая фирменный нигерийский коктейль, и пробует свои силы в фалафеле, прибывшем, согласно меню, из Египта.

Тот же пьяный говорит мне, что люди интересуются, кто этот высокий иностранец, который так много крутится с людьми из Кёкусин-кай. Правда, что он из американской мафии? Правда, что он из Цинциннати? Правда, что он из Израиля? Верно, что он из израильской разведки? Правда, что он заключил братский союз с боссом Тецуя? Скажи хоть что-нибудь, говорит он мне. Правда ли, передает он их вопросы, что он ищет своего друга из якудза и что тот друг — это его брат? Он что, не знает, что нельзя найти якудза, который испарился? Может, он на Кюсю, может, на Гавайях, может, в Америке или на Филиппинах. И вообще, зачем он ищет неприятностей? Он что, не знает, что в этом мире не задают вопросов? Говорит мне этот человек, от которого несет перегаром нигерийского коктейля.

Так проходит несколько недель, вплоть до той ночи в месте под названием «Королевский дворец», в Кабуки-чо. Одиннадцать часов вечера.

Лестничный пролет, обитый ковром винного цвета, ведет на второй этаж. Сидящие на первом этаже увеличиваются в сто раз, когда смотришь на них сквозь пыльные грозди стеклянных сосулек, свисающих с люстры. Йохан из Мюнхена сидит на диване из красного бархата с маленькой Норико, они переговариваются, прижавшись друг к другу. Одна его рука на плече Норико, другая облокотилась на белое пианино. По другую сторону инструмента сидит пианистка в черном бархатном платье и исполняет какую-то мелодию, подбадривая взглядами певца в сине-розовом одеянии с блестящими металлическими сосульками в руках. Три пары танцуют на площадке.

У ближних столов я узнаю троих из Кёкусин-кай. Они сидят развалившись, курят и что-то увлеченно обсуждают. Все они в шелковых костюмах, один в красном, другой в белом, третий в синем. Широкие цветные галстуки, много перстней на пальцах и темные очки. У них гортанная, ворчливая и воинственная манера разговора.

Они самодовольно осматривают место, изучая окружение, смотрят так, будто все место принадлежит им. Может, так оно и есть. По невидимому намеку непонятно откуда рядом с ними внезапно появляется официант, покорно подает им что-то, согнувшись в низком поклоне. Может, это место и принадлежит им. Они громко смеются, но большинство присутствующих понижают голоса и не смотрят в их сторону.

Три часа утра. Два старика сидят за столом. Их белые головы покоятся на столе, покрытом шелушащейся позолотой. Они спят, между ними — пустые чашки из-под супа.

Две девушки, филиппинки на вид, поднимаются на второй этаж. Одна присаживается рядом с кудрявым мужчиной и начинает его в чем-то убеждать. Другая заходит в туалетную комнату с полотенцем и косметикой, и выходит через какое-то время, умытая и причесанная. Она заменяет свою подругу, ту, что сидит рядом с кудрявым мужчиной, и тоже пытается его в чем-то убеждать и о чем-то просить. За соседний стол садится полненькая девушка, тоже филиппинка.

Она улыбается мне кукольной улыбкой и возвращается к своим делам. Девушка держит кусок бумаги, приближает к лицу и глубоко вдыхает. Оглядывается вокруг и обращается ко мне:

— Привет, незнакомец, я Линда. — И тут же говорит мне, что в обмен на секс, который она предлагает только избранным этого города, она получает десять тысяч иен и ночлег на одну ночь, ведь ей негде больше спать, кроме как в гостинице, с мужчиной, платящим за нее.

Ее отец вел себя очень некрасиво в их маленькой деревне в Филиппинах, из-за него она оставила свою родную деревню и переехала в Манилу.

— Он очень плохо относился ко мне, понимаешь? Да простит его Иисус. Понимаешь? Нет? Люди из Японии приехали в нашу деревню, дали отцу деньги и привезли меня в Манилу учиться танцам. Японский человек в очках сказал, что будет работа в Токио и много денег. Потом отец умер. Да простит его Иисус за все, что он со мной делал. В Маниле я училась в школе танцев. Да, да, я выпускница школы танцев. Эй, ты чего так разволновался, гайдзин-сан? Ты бывал в Маниле, правда? Вау! Какая гордость для меня! «Лас-Вегас» — так называлась моя школа, да, «Лас-Вегас». Это в Америке, нет? Ты слышал о «Лас-Вегасе»? Вау! Теперь я еще больше горжусь. Я не скучаю по Маниле. Отец плохо относился ко мне, очень-очень плохо, понимаешь? Во время учебы приходили японцы и смотрели на нас, всегда в темных очках. Были среди них не очень приятные, но были и приятные, потом мне дали билет на самолет в Токио, я приехала туда и танцевала в клубе. Было очень хорошо, давали много чаевых. Я покупала себе одежду на Харадзюку, а по воскресеньям мы ходили в церковь. И вот однажды мне говорят, что танцовщица больше не нужна, но есть работа в стриптизе. А я постоянно посылаю маме много денег. И пишу ей, что работаю то в театре, то на ресепшн в уважаемой гостинице, иногда снимаюсь в кино. Может, она и верит всему этому бреду. И вот однажды говорят, что помимо стриптиза придется делать другую работу, точно такую же, как сейчас. Сейчас в Японии все уже не так, как раньше, платят меньше денег, падают цены и на квартиры, и на проституток. А еще якудза приходят и берут дань, даже с этих паршивых десяти тысяч иен. И нельзя им отказать — бьют. Я не знаю, где они держат мой чертов паспорт, эти черти из Кёкусин-кай. Они меня охраняют, это правда, ведь есть якудза, которые на самом деле плохие. А этих, из Кёкусинкай, я уже не боюсь. Есть среди них хорошие, но есть и очень плохие. Ко всему привыкаешь. Там, в Маниле, в «Лас-Вегасе», к нам всегда приходил один плохой якудза, который разговаривал с нами угрожающим тоном. Но как-то пришел другой, вроде бы его босс, оябун, ты знаешь. Он был очень приятный. Такой очень-очень приятный японец. Сначала я его боялась, у него были страшные глаза. Да, страшные глаза. Как у лягушки? Наверное, ты прав, как у лягушки. Ты его знаешь? Эй, ты чего так разволновался? И лицо у него было, может, как у дракона. Но потом я поняла, что он очень приятный, и если у нас возникали проблемы с якудза в Маниле, то он всегда их решал. И ничего не хотел взамен. Ни денег, ни секса — ничего. Хороший человек. Я видела, что якудза его уважают, даже китайцы. Иногда он приходил с одной и той же женщиной, худой, как лапша, и совсем повернутой на голову. Она была неприятная, орала на нас и иногда била, но он нас защищал. Китайцы больше всего ее боялись. Думаю, она была на амфетаминах, понимаешь? Как его звали? Я не знаю. Откуда мне знать, но он был большим боссом. Я его здесь два дня назад видела. Что с тобой случилось? Эй, ты в порядке? Что с тобой? Конечно, я уверена. Я его видела! Он сказал, что приехал навестить мать, по делам или что-то вроде этого. А потом вернется в Манилу и заберет меня с собой. Не то чтобы мне было чем там заняться. Когда он как-то пришел проведать меня в гостинице в Маниле, я видела, что он очень грустный, я сразу чувствую одиноких. Грустные и одинокие — это ведь по моей части, правильно? Но когда он пришел ко мне в маленькую гостиничную комнату в Маниле, перед тем как нам ехать в Токио, я доставила ему маленькую радость, и я видела, как он благодарен мне, он даже оставил много денег. Я его здесь видела, конечно. Я даже сказала ему: «Привет, помните, мы встречались в Маниле, господин босс?» Но он посмотрел на меня, как рыба, и ушел. Выглядел плохо. Если хочешь знать, в Маниле он по-другому выглядел. Может, это не он? В Маниле он был в костюме и все такое, как и полагается большому боссу. А здесь совсем никакой. Откуда мне знать, что с ним произошло. Может, тоже спятил, как и его подружка. Я думала, он поможет мне здесь, как помогал там. Жалко. Нет, нет. Больше я его не видела. Это было здесь, во втором переулке отсюда.

А когда некому взять меня в гостиницу, я прихожу сюда, ведь здесь открыто до утра, покупаю чашку супа и кладу голову на стол, как те двое внизу, которых я не знаю. Они приходят сюда уже третью ночь подряд, те старики. Кто знает, откуда они и куда они идут отсюда? Они такие одинокие, правда?

Пианино и проститутки, двое бездомных, трое в шелковых костюмах, лестницы, элегантно вьющиеся вверх, деревянные выгравированные перила, потрепанные бархатные диваны и трое, которым не нужен дом. Ардеко.

— Линда, вот номер телефона. Если увидишь того японца, тут же позвони мне, хорошо? Пожалуйста!

— Конечно, гайдзин-сан. Конечно. Может, ты хочешь, чтобы я куда-нибудь пошла с тобой за эти двадцать тысяч йен?

— Нет, спасибо, Линда. Спокойной ночи. То есть с добрым утром.

Он здесь.

Ноябрь 1993 г

На белой стенеПурпурный календарь.Оставляю декабрь.

Свет горитВ карцере.

Как-то Оасака звонит и говорит: