Вадим Радаев - Как организовать и представить исследовательский проект. 75 простых правил
Правило 74. Все социальные теории и аналитические инструменты в конечном счете применимы для любых обществ в любые периоды времени.
Только надо сообразить, к каким сферам их приложить. И применять их способны как местные, так и заезжие исследователи, хотя у местных аналитиков всегда есть естественные преимущества (стены помогают). Мы понимаем, что очень многие с этим выводом не согласятся. И даже у тех, кто готов принять эту мысль на логическом уровне, она часто плохо приживается на уровне исследовательской практики. Простые вещи быстро проникают в наше сознание и столь же быстро его покидают.
История четвертая – о применимости теории. Одной из моих аспиранток была написана хорошая эмпирическая работа, где в качестве основной задачи ставилось доказательство применимости некоей западной концепции к российской действительности. Я потратил немало времени и аргументов, чтобы убедить ее в ложности, смещенности данного вопроса. С моей точки зрения, вопрос «Применима ли теория?» является праздным. Ибо, конечно, она применима (как и все другие теории, если только они внутренне не противоречивы). Главный вопрос – какие картины действительности можно с ее помощью нарисовать. Есть масса инструментов, используя которые, мы в состоянии изобразить множество видов одного и того же объекта. Такие картины различаются меж собой, и нет какого-то универсального критерия, чтобы отделить «верные» и «неверные» изображения, а следовательно, выявить «применимые» и «неприменимые» концепции. Они различаются более или менее богатым набором изобразительных средств и своим воздействием на сообщество – значимостью для нас самих. В нашем споре я старался быть убедительным, и со мной в принципе соглашались. Но не уверен, что мне удалось окончательно внедрить свою мысль.
Правило об общей применимости социальных теорий нуждается в двух важных оговорках. Первая – применимость концепции не означает, что она объясняет всю картину в целом. На это не способна никакая теория (ни западная, ни российская). И именно это многих из нас не удовлетворяет. Нам непременно подавай «гранд-теорию» или «наддисциплинарную методологию», на меньшее мы не согласны. Мы почему-то уверены, что «национальная теория» должна быть чем-то большим и всеохватным, проецироваться на все общество. В итоге неумеренные амбиции при плохо поставленном дыхании начинают кружить головы.
Вторая оговорка – применимость концепции не означает, что используемый инструмент совершенен. Всякая концептуальная или методическая схема накладывает серьезные ограничения, вдобавок инструмент имеет свойство устаревать и в этом смысле не может нас полностью удовлетворить. Живая мысль всегда требует большего – выхода за очерченные рамки. Поэтому вместо того, чтобы просто принимать концепции, следует работать с ними. Нужны дополнительные усилия по оттачиванию инструмента, его примериванию к исследовательским задачам, перенастройке отдельных параметров. С этой точки зрения проблемы адаптации к местным условиям, конечно, существуют. Если мы собираемся использовать городской автомобиль в условиях хронического бездорожья, то нелишне подумать об усилении подвески.
Но здесь возникают две серьезные опасности. Первая состоит в нарушении внутренней логики концептуальных схем и возникает из привычки доводить электронные приборы с помощью кувалды. Между тем наши действия должны быть адекватны исходной схеме. Вторая опасность – можно так увлечься «адаптацией», что потерять из виду всякие исследовательские цели. Существует немало энтузиастов, которые, погружаясь в проблемы «доводки» и «модификации», забывают о главном: на машине нужно ездить. Также и западные концепции: их надо целенаправленно и систематически использовать.
Использование западных концепций – дело в целом отнюдь не безнадежное. Ибо они, как правило, изначально формируются как универсальные инструменты (а не как, скажем, политические экономии штата Айова или штата Калифорния). И это облегчает нашу задачу. Конечно, все без исключения конструкты в социальных исследованиях не являются ценностно нейтральными. Напротив, они сильно нагружены идеологемами. Но построения, выполненные в духе западного рационализма, имеют встроенный и весьма сильный элемент рефлексивности, который не позволяет избавиться от идеологических и ценностных наслоений, но помогает относительно легко их эксплицировать. Острие аналитического инструмента легко направляется на сам инструмент. И при минимальном рефлексивном контроле эти претендующие на универсальность схемы легко превращаются в орудия нашей направленной воли и нашего осмысленного интереса.
Как же все-таки использовать западные концепции? Наш ответ таков: нужно их использовать самым циничным образом. Причем цинизм в данном случае – не эпатаж, а выражение содержательной позиции. Что имеется в виду под «цинизмом»? Во-первых, не надо фетишизировать аналитические инструменты, позволяя им заслонять собою исследуемые объекты (мы же не собираемся молиться на лопату или экскаватор). Любой инструмент имеет зримые ограничения и не в состоянии решить все интересующие нас вопросы. А во-вторых, инструмент должен быть отстранен от исследователя, мы не можем позволять ему подчинить нашу волю и интересы. У многих из нас есть тенденция восторгаться методом своих исследований. А инструмент должен знать свое место. Мы вправе в любой момент отложить его и взять другие, более подходящие инструменты. Восторженное западничество нам не нужно в той же степени, как и домотканое почвенничество.
Возможно ли возникновение российской социальной теории
Мы переходим к заключительному вопросу, чрезвычайно важному с идейной точки зрения, – о возможности формирования российской национальной социальной теории. Ее пока нет, или она невозможна в принципе? Может показаться, что сам вопрос о «национальной теории» неуместен. Разве мы не знаем о том, что все подвержено единому процессу глобализации, стирающему национальные границы? И разве схемы этого всеобщего порядка не задаются западными стандартами? Ответ автора данных строк, кажется, известен заранее, подготовлен всем предшествующим изложением. И тем не менее, хотя сегодня трудно нащупать почву для оптимизма, мне кажется, что российская национальная теория необходима. Проясним этот неожиданный тезис на примере социологии.
Социология как социальная дисциплина не только отражает некое состояние сообщества, но сама является важным элементом этого сообщества. Связь здесь самая тесная. Теория в конечном счете является выражением запросов и претензий данного сообщества, а у разных сообществ претензии, видимо, сильно различаются. Конечно, это суждение требует подробного обоснования, но не исключено, что и без специальных обоснований многие с этим предположением согласятся.
В том, что будет сказано ниже, нет ничего обидного для тех или иных национальных сообществ. Но я полагаю, что, скажем, Румыния или Мексика не имеют серьезных претензий на то, чтобы иметь подлинно национальную социологию. И потому они могут себе позволить ее не иметь. США тоже могут не стремиться к созданию национальной теории в узком смысле, но по совершенно иным причинам. Претензии американцев столь огромны, что все их социальные концепции создаются как универсальные конструкты. Они искренне претендуют на всеобщность (неспецифичность) своей национальной теории. А вот, например, с французской социологией дело обстоит по-другому. У французов отсутствуют сходные возможности для культурного империализма, однако они не хотят отказываться от статуса по крайней мере одного из мировых культурных центров. Отсюда постоянное стремление к противостоянию доминирующей англосаксонской традиции, попытки отстоять свой язык и свой понятийный аппарат путем формирования специфических теорий и предложения особых стилей мышления. Другая история с Германией, которая сегодня в большей степени открылась англосаксонским веяниям, но имеет мощные корни в истории классической социальной мысли. Немецкая национальная мысль дала миру основных классиков социологической теории – К. Маркса, М. Вебера, Ф. Тенниса, Г. Зиммеля, В. Зомбарта.
А что же Россия? Еще раз повторю, что российская теоретическая мысль едва ли просматривается, и нет очевидных свидетельств в пользу ее появления. Но при этом важно понять следующую важную вещь: Россия не может не претендовать на создание национальной теории.
Более того, отказ от подобных претензий будет иметь для социальных дисциплин в России весьма плачевные последствия. Это вопрос исторической памяти и социальных амбиций. Россия – одна из великих имперских наций, и не в нашей власти отказаться от этих амбиций, независимо от того, в какой степени они обоснованны на данный исторический момент. Англия давно перестала быть мастерской мира, но в составе Великобритании постоянно заботится об особом позиционировании по отношению не только к заокеанским, но и к европейским державам. Число подобных наций весьма ограниченно, но Россия, несомненно, входит в их состав. И это обязывает.
