Лев Успенский - Ты и твое имя
В общем, почти повсеместно люди называли себе подобных, пользуясь в конце концов сравнительно небольшим, довольно ограниченным, кругом слов-имен. В специальной книге «Указатель святых православной церкви», которой обязаны были пользоваться священники в дореволюционной России, по подсчету ономатолога И. Кулишера, числится всего 681 имя, признанное церковью.
Он же сообщает, что у евреев, у которых духовные власти «предоставляли каждому свободный выбор имен, будь то даже заимствованные у язычников», можно насчитать от трех до четырех тысяч их, а германский народ имеет в своем распоряжении именослов примерно в семь тысяч «единиц». Как будто порядочно; но ведь цифры эти ничтожно малы по сравнению с теми сотнями тысяч слов, которые составляют богатство любого современного хорошо развитого языка.
Совершенно иное дело — фамилии. Ни государство, ни церковь, ни даже само общество никогда не вмешивались с какими-либо требованиями или ограничениями в сложное дело придумывания человеческих фамилий. Правда, чем дальше, тем настойчивее власти стали понуждать граждан к тому, чтобы у каждого из них та или иная фамилия была; но самый выбор (точнее, само создание родовых имен) оставался всегда полностью в руках самих называемых. Государство обычно лишь зорко следило (следит в большинстве культурных стран и сейчас), чтобы раз принятая фамилия оставалась в общем неизменной; легко вообразить себе, какая бы началась путаница, если бы от этого отказались!
Бывали, правда, экстраординарные случаи, когда власть начинала навязывать бесфамильным до того подданным обязательное ношение фамилий. Случалось (крайне редко), что, натыкаясь на упрямое нежелание воспринимать это нововведение, представители власти раздавали новые фамилии в принудительном порядке— хочешь не хочешь, а изволь называться так-то! Однако все-таки, в общем и среднем, важнейшим (а мы видели, что оно очень важно!) делом этим ведали сами люди— обыкновенные, не слишком образованные, не имеющие никаких специальных познаний и сведений, неученые добрые люди. Они не сговаривались между собою, не устраивали никаких совещаний и конференций, а работали каждый за свой страх и риск, что называется, — как бог на душу положит. И неудивительно, что результаты работы этой, как всегда бывает в таких случаях, не слишком отклоняясь от некоторой средней нормы, приводили сплошь и рядом к совершенно непредвиденным, то странным, то нелепым, то смешным результатам.
Государство чаще всего спокойно мирилось с этими результатами. Видя какое-нибудь «богомерзкое», некалендарное, нехристианское (или «немусульманское») имя, власти поднимали ужасный шум, возражали, запрещали, искореняли его всеми способами.
Услыхав же, что тот или иной человек по каким-то, ему лишь ведомым, причинам носит даже самую чудовищную фамилию, они обычно реагировали на это весьма спокойно, примерно так, как Иван Александрович Хлестаков в гоголевском «Ревизоре» на робкую просьбу Добчинского.
«Добчинский. Так я, изволите видеть, хочу, чтобы он теперь уже был совсем, то есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с
Хлестаков. Хорошо, пусть называется!»
И люди «назывались». Новые фамилии, взятые буквально «с потолка», «с бухты-барахты», как говорится, «высосанные из пальца», сыпались на мир дождем: теперь любители курьезов могут составлять из них самые причудливые и удивительные букеты.
В милой Скандинавии
Немецкий языковед Рудольф Клейнпауль рассказывает в своей книге о человеческих именах, будто он, путешествуя по Швеции, остановился в одном городке. Тотчас же ему пришлось столкнуться с целым цветником шедевров скандинавского именословия. Впрочем, неизвестно, был ли это цветник, зоологический сад или какая-нибудь еще более удивительная кунсткамера.
Хозяин дома, где он поселился (утверждает Клейнпауль), носил фамилию Розенлёве, то есть Розовый лев, и был женат на очень милой даме, урожденной Лилиенвассер, иначе говоря — Лилейная вода. Одну служанку звали Липовый цвет, другую — Луч чести (Эренштраль). Тут же около дома процветали: кучер Серебряный столп, портной Орлиное стропило, сапожник Тигровый шлем. К хозяевам в гости заходили то капитан Кедровый поток, то граф Бычья звезда, то трое студентов: Пальмовый лист. Ореховый прут и Лавровая ветка (Пальмблатт, Хазельгерте и Лорберцвейг).
Немец сам, Клейнпауль (то есть «Маленький Павел» по фамилии) (Фамилии типа Клейнпауль, Клейнпетер в Германии — скрытые отчества: «Малый Пётр» значит «сын Большого (старшего) Петра», Петров.) дает эти причудливые имена в немецком переводе, не сообщая, кроме одной или двух, как они звучат по-шведски; но от этих, может быть отчасти сочиненных или нарочито подобранных, фамилий можно довольно легко перейти ко всем известным и подлинным фамилиям исторических лиц Швеции.
Графский род Оксенштерна вы найдете во многих энциклопедиях: его фамилия, действительно, переводится как «Бычья звезда» (Oxenstjerna). В «Полтаве» Пушкина упоминается «пылкий» генерал Шлиппенбах; значение этой фамилии не покажется вам особенно прекрасным: она означает нечто вроде «Канавный поток». Швеция и Норвегия знают великого писателя Бьернстьерне Бьернсона, то есть Звезду-Медведицу-Медвежьего-Сына (см. стр. 120). Рядом со Шлиппенбахом в русский плен под Полтавой попал генерал граф Адам-Людвиг Львиная голова (Левенхаупт).
Всем хорошо известна замечательная шведская писательница Лагерлеф, автор удивительной книги про маленького Нильса, путешествовавшего по Швеции с дикими гусями; но ведь «Лагерлеф» означает «Лавровый лист». Почему же не поверить Клейнпаулю, что ему попался на пути человек с фамилией Лагерквист— «Лавровая ветка»—или другой, называвшийся, скажем, Пальменлёф—«Пальмовый лист»?
Что тут всего любопытнее? Пожалуй, не то, что в Швеции так много громкозвучных фамилий, а то, что в соседней Дании, да и в Норвегии, их почти нет. Вспомните главку «100 крон за фамилию»: в Дании перепроизводство всевозможных простонародных «-сенов». Ларсены, Свенсены, Иоргенсены буквально замучили датчан. А тут же рядом за узким Эресунном, в соседней Швеции, что ни портной или кучер,—то Серебряная шпора да Пальмовая роща… В чем дело? Разумеется, найти причину можно, и я уже называл ее (см. стр. 119).
Надо полагать, дело в истории обеих этих стран. В Швеции куда большее значение имели дворянство, военная аристократия: по сравнению с гордым королевством Карлов и Густавов маленькая Дания была мирной сельскохозяйственной страной. Тут не на чем было развернуться пышным феодалам, с их понятиями о наследственной чести, родословной гордости; не создалось здесь и привычки к громким фамилиям или чванливым гербам. А там, в Швеции, для всего этого нашлось место.
Розалия Аромат
Вероятно, А. П. Чехов просто-напросто сочинил такую смешную фамилию. А почему «сочинил»? Тот же Клейнпауль, дивясь неожиданностям еврейского именословия, приводит такие, кажущиеся ему особенно странными, фамилии: Центнершвер («Весом в центнер»), Ихзельбст («Я сам»), Шувихсе («Сапожная вакса, гуталин»), или Вольгерух («Благовоние, аромат»). Значит, это не выдумка. Да и лет пятнадцать назад во всех газетах мира рассказывалось о скандале, происшедшем в Англии с одним из ее министров, по фамилии Про-фьюмо. Профьюмо — английское произношение итальянского слова «профумо», а оно значит именно «Аромат».
Каждый, кому приходилось наблюдать удивительный пестроцвет еврейских фамилий, почти обязательно задавался вопросом: как и откуда могли взяться они, почему они так не похожи одна на другую, почему среди них такое множество как будто выдуманных нарочно с целью произвести озадачивающее, странное впечатление, — Риндкопф (Телячья голова), Пульфермахер (Делающий порох), Канегиссер (Поливальщик из лейки) и тому подобное?
Еще более поражает разнородность этого списка: рядом встречаются и такие, которые, безусловно, как-то связаны с русскими или польскими корнями (Спивак, Плотник, Пашерстник, Черномордик) и, несомненно, происходящие от корней немецкого языка, например, Шварц (Черный), Гольдберг (Золотая гора), Рубинштейн (Рубиновый камень), Фрейман (Вольный человек). И тут же вы наталкиваетесь на сочетания звуков, не объяснимые ни из каких европейских языков: Раппопорт, Хейфец, Лифшиц, Меламед, Шамес, Зархи и т. д.
Все эти тайны имеют свои разгадки, и коренятся они в сложном и трудном прошлом еврейского народа. Известно, что за период так называемой новой истории он много раз переселялся из страны в страну, видоизменяя свои обычаи, свою внешность и даже самый язык. Не говоря уже о странах Востока, евреи самой Европы делятся на две резко отличающиеся по языку ветви — южных, испанских евреев («сефардим») и северных, немецких, так называемых «ашкеназим». Первые говорят на языке, имеющем много общего с испанским (с примесью мавританских слов); вторые пользуются так называемым «идиш»; он построен на основе немецкого языка, с изрядным количеством славянских элементов. В одном романе, написанном французским евреем и описывающем жизнь евреев Франции, недаром трое братьев, сидя в парижском кабачке, поют шутливую народную песенку:
