Петр Акимов - Плата за страх
— Конечно, задергали тебя. Так и должно быть. Представь, что я уеду в командировку. На неделю или даже две. Или в отпуск — на месяц. До сих пор в таких случаях фирма тут же начинала буксовать. У нас так принято: если хозяин в отъезде, то и все остальные как бы в отпуске без отрыва от производства. И не придерешься. У каждого миллион объяснений, почему все замерло. Надо с этим кончать? Надо. Сейчас идеальная ситуация. Я тут, но меня вроде бы и нет. Зато есть ты. Так они все привыкают видеть в тебе меня, слышать от тебя мои приказы. Дошло? Теперь, когда я буду в отъезде, они этого и не заметят. Но ты буквально будешь завалена и работой, и бытом, и всякими мелочами. Значит? Ну, поднатужься, подумай своей бабской головой! Вот именно. Тебе тоже нужно: «а» — привыкнуть, что ты «крайняя»; «бэ» — натренироваться четко координировать работу в этом стрессе; «вэ» — спланировать и организовать дело так, чтобы стресса не было; «гэ» — делегировать полномочия и работу. Я что, запрещаю тебе привлечь кого-то себе в помощь? Даже нанять со стороны, если надо?
Из всех его пунктов ее больше всего задел «а». Он, не предупредив и не объяснив, назначил ее «крайней». Поэтому она строптиво напомнила:
— Не бывает ответственности без полномочий! А вы мне их не дали. Но если я должна всему, людям и обстоятельствам, подчиняться, то как я могу за них отвечать?
— Вот тут ошибочка у тебя. — Воротников устало прикрыл глаза и с минуту как бы собирался с силами. Приступы боли стали реже, но все равно вкупе с лекарствами сильно ослабляли его. — Полномочия не дают, их берут. Даются не полномочия, а задания. Ты сама по необходимости решаешь, какие права тебе нужны. И сама их берешь. Поняла? Для начала могла пожаловаться мне. Но лучше бы тебе самой переадресовать те заботы, которые могут решить другие, другим. А?
У Валерия Захаровича, бледного, обросшего мягкой русой бородкой и непривычно спокойного, появилась симпатичная напевность в речи. Он смотрел на нее с подушки так благостно, словно она выполняла его последнюю волю. Спорить в такой ситуации, возвышаясь над ним, будучи хоть и задерганной, но совершенно здоровой, ей не хотелось. Ей хотелось его пожалеть. Хотелось заслонить от всех бед и проблем. Она догадывалась, что он не желает видеть тех, с кем когда-то начинал «Аметист», пока не выяснит, кто из них вор и предатель.
Но Воротников, оказывается, сумел и из своей болезни извлечь максимум пользы. Тайком натаскивал ее на роль своего заместителя. Змей! Экзаменовать ее вздумал. Поэтому его советы, не лишенные здравого смысла, ее раздосадовали. «Значит, я сама должна взять на себя полномочия лавировать между твоей любовницей, женой и работой? Не слишком ли жирно?!» И Панкратова не сдержалась:
— Помните, в самом начале вы заявили, что личное не должно мешать работе?
— Разумеется, помню. И что?
— А к вам это относится?
— A-а! Ирина достает? Я же тебе сказал: сейчас все подчинены тебе. Все. Она не понимает? Запрети Володе ее сюда привозить.
«Вот же какой ты, — подумала Тамара Владиславовна. — Значит, ты запутываешь, а я за тебя должна расхлебывать? До чего же вы, мужики, умеете сваливать на нас грязную работу. Особенно прибирать там, где вы нагадили!»
Словно подслушав ее мысли, он — тихий и благостный на искрящейся белизной подушке — просительно улыбнулся:
— Я же сразу предупредил: тебе придется делать то, что я не могу или не хочу. Согласись, иначе на кой подчиненные? Резонно?
Ох уж эти мужские резоны! Всегда оказывается, что они правы. И она смолчала. А потом набралась духу и велела Володе не возить на дачу Колоскову без ее приказа. Тот это воспринял спокойно. Значит, согласовал с шефом.
Войдя во вкус, она позвонила в офис и от имени шефа велела Людмиле собрать завтра утром всю верхушку «Аметиста» на совещание в офисном кабинете Воротникова. Они удивились, что этот «круглый стол» вела она, но не слишком сильно. Тамара Владиславовна, спрашивая отчет и отдавая распоряжения, так часто заглядывала в блокнот, что у всех сложилось впечатление: она действует по сценарию, утвержденному шефом. Это и последующие совещания изрядно ее разгрузили. Большая разница: вести дела, собрав всех нужных людей в нужном тебе месте и в удобное тебе время, или дергаться всякий раз, когда они сами соблаговолят обратиться!
Конечно, она все равно сильно выматывалась. Но это была уже иная, неудручающая усталость. Работа спорилась, несмотря на то что ей самой приходилось формулировать и принимать решения. Да и с логикой шефа она быстро примирилась. Кому понравится, чтобы сотрудники торчали вокруг его постели, как скучающие родичи вокруг недужного старца?
Наладились и бытовые дела. Колоскова, поняв наконец, что назойливость может ей дорого обойтись, смирилась. Во всяком случае, теперь она изображала первую даму только в офисе и не опротестовывала распоряжений, которые отдавала Панкратова.
Как-то, проведывая все еще гостившую у Надиных родителей Зайку, Тамара поймала себя на мысли, что торопится назад, в дом Воротникова. Словно там ей было интереснее. Она даже покраснела от неожиданности такого открытия.
Неужели ей нравится ухаживать за этим властным, раздражительным типом? Да, что-то такое было. Несколько раз, глядя из-за компьютера на задремавшего посреди разговора Валерия Захаровича, она ловила себя на смешной мысли. Ей хотелось подойти и внимательно рассмотреть его лицо, такое умиротворенное во сне. Ее тянуло просто постоять с ним рядом, чтобы слышать его дыхание. Порой, когда он что-то объяснял ей, она замечала, что следит не столько за смыслом слов, сколько за движениями его властных, четко очерченных губ. Они так красивы, словно нарисованы. Интересно бы провести по ним кончиком пальца.
Правая рука Валерия Захаровича не действовала совершенно, а всякое движение левой отдавалось болью. Поэтому его приходилось кормить с ложечки. В первый раз Тамаре пришлось это сделать, когда шеф попросил есть, а медсестра отлучилась. Панкратова неожиданно заметила странное удовольствие. Она приписала его тому, что наслаждается беспомощностью самоуверенного шефа. Он даже вынужден терпеть, когда она вытирает ему салфеткой губы и сильный волевой подбородок. А потом так и пошло: медсестры почему-то не предлагали заменить ее в этой процедуре.
Случались и приятные моменты. Самыми свободными у Тамары получались часы между двумя-тремя, когда шеф засыпал после обеда, и до шести, когда ей из офиса сообщали ежедневные сводки. Она использовала это время на поддержание формы. Свежий воздух, зелень, наличие поблизости сильных мужиков-охранников, Выприцкий, оказавшийся холостяком, был очень даже ничего. И если бы не постоянное похоронное выражение лица, мог бы сойти за симпатичного.
В тридцати минутах легкого бега от дачи Воротникова было несколько прудов. Тамара воспользовалась этой возможностью поплавать. Сначала делала пробежку по тенистым проулкам между трехметровыми заборами нуворишей. С наслаждением преодолевая сопротивление разленившихся мышц, она трусцой бежала вдоль краснокирпичных стен, а на финише ее ждало блаженство: парение в широкой спокойной воде. Она отдыхала, впитывая телом дремотную ласку влаги. Потом, обсыхая на ходу, отмахиваясь сарафанчиком от почему-то редких тут комаров, в одном влажном купальнике отправлялась к дому.
С восьми до десяти вечера Воротников, после медицинских процедур, требовал от нее рапорт за день и план на завтра. Затем он утыкался в телевизор, удовлетворяя вдруг обуявшую его страсть к боевикам, а ей оставалось только подытожить его замечания и по телефонной линии перекачать файлы на компьютер в офисе. Утром Людмила их отпечатает и раздаст по назначению.
Сделав все, Тамара курила последнюю сигарету на балкончике под густыми звездами и, после душа, с наслаждением валилась на кровать. Она засыпала легко и быстро, предвкушая завтрашний день с почти детским удовольствием. Опять, как когда-то в юности. Тогда вся жизнь была впереди и сулила одни радости.
Однако судьба не скупится на сюрпризы. Словно ей не нравится, когда мы расслабляемся и надеемся вечно плыть по течению, скользя по лунной дорожке.
Тамара редко видела сны. Вернее — она редко их запоминала. Но этот ей было суждено запомнить навсегда. Все происходящее воспринималось как абсолютная явь.
Поздний зимний вечер. Стекла окон покрывает лед. Не изящные морозные узоры, а тяжелая бугристая наледь, источающая мерзкий холод. Тамара сидит за своим столом в «Снабсбыте». Ждет телефонного звонка от уехавшего в командировку Олега Гаврилова. Он на юге, у него там веселая компания, и у нее нет уверенности, что он позвонит. Но она ждет, потому что должна сообщить ему нечто очень важное. Это может прервать его поездку. Однако ей не хочется, чтобы он звонил и возвращался. Вдруг дверь кабинета распахивается, и появляется злорадствующий Глебский. «Вот, полюбуйтесь! Вот она, — кричит он кому-то за своей спиной, показывая на Панкратову пальцем. — Смотрите, как она работает: голая сидит в служебном кабинете».
