Александр Гордон - Диалоги (октябрь 2003 г.)
После того как его книжка «О понимании» не была принята философской общественностью, Розанов был вынужден идти на поденные журналистские заработки. Он перевелся из провинциальной школьной системы, где он преподавал в уездных гимназиях – в Брянске, Ельце, в городе Белом Смоленской губернии – перевелся в Петербург, поступил чиновником в государственную контору и попутно, как все люди второй половины 19 века, подрабатывал в журналах.
Николай Николаевич Страхов, известный русский философ, Сергей Александрович Рачинский, известный педагог, и Константин Николаевич Леонтьев – три старца – вывели его на литературный путь и, естественно, ввели его в журнальный консерватизм. Он начал сотрудничать в журналах «Русский вестник», «Русское обозрение», «Московские ведомости». Русский консерватизм 90-х годов – уже упадническое явление, и Розанов, конечно, был незаметен, набирала большой размах либеральная печать, и консерватизм просто не замечали.
Но потом он стал критиковать школьную систему в России, а он знал этот предмет, сам будучи 11 лет учителем в провинциальных гимназиях. Он критиковал, прежде всего, классическую систему, которая была перенята из германских школ. Критиковал в пользу реальной школы в России именно потому, что с развитием реформ, капитализма в России, русским нужны были свои специалисты. Он всегда иронизировал, что «зубочистки выписываем из Австрии, не можем сами сделать». Очень настойчивая у него была эта критика. Естественно, она была отмечена либеральной прессой, поскольку она была передавая.
Розанов был как бы такой писатель в двух лицах. С одной стороны, это колоссальный консерватор, ультра-консерватор, монархист – православие, государственный патриотизм, колоссальная борьба с либерализмом, невероятная, беспощадная борьба, колоссальный ригоризм. С другой стороны, обращение к традиции русской школы. Он сразу же начал писать, в 97-ом году, статьи о поле, о семье и напечатал такие статьи, как «Брак и христианство», «Семья как религия». После этого к нему обратились декаденты Мережковский, Гиппиус, Перцов Петр Петрович – потому что стилистка Розанова была немножко странная, она выходила из круга и стилистики консервативной печати. Хотя это еще был не тот стилист, которого мы знаем с десятых годов с «Опавшими листьями», но все-таки.
Его привлекли в журнал «Мир искусства». До этого были серые толстые журналы типа «Русская мысль», «Русское богатство», «Русское обозрение», «Русский вестник», все одного типа журналы, а «Мир искусства» – это совершенно новый тип журнала. Розанов вошел туда как органический, составной член. Розанов с «Миром искусства» совершенно вышел как бы в видные лица. Хотя это было только начало, но, в целом, Розанов уже не удовлетворялся консервативной журналистикой, она не имела влияния. И он, будучи еще молодым, так и заявлял в письме к редакции «Северного вестника»: «Я хотел влиять на жизнь».
Таким образом, Розанов встретился с декадентами, и декаденты сделали его известным человеком. Собственно, он был одним из инициаторов так называемого «Серебряного века». Он начался именно с конца 19 века, с конца 90-х годов, с Мережковского. Тогда же начали плодиться кружки, которые стали интересоваться религиозно-философскими проблемами. Розанов мог поставить такие темы, которые развивали эту проблематику. Известно, что в 1901 году неожиданно для страны возникли религиозно-философские собрания. Религиозно-философские собрания петербургской интеллигенции появились под эгидой обер-прокурора Победоносцева. Вождями были Мережковский и его жена Зинаида Николаевна Гиппиус, Философов Дмитрий Владимирович и Розанов – они были учредителями религиозно-философских собраний.
Собрания были закрытыми, и на них сразу же стали ставить острые вопросы, в частности, о положение церкви в государстве, об институте обер-прокурорства и отлучении графа Толстого от церкви. То есть, собственно, отлучения не было, была рекомендация прекратить общение. А вскорости встали и розановские темы – это именно «семья и мир», вернее, «семья как мир» и «семья и аскетический идеал». Розанов поставил очень удачно, с одной стороны, а с другой стороны, остро вопрос – как может в христианской стране, в христианской религии существовать семья, которая стоит на принципе «плодитесь и размножайтесь»? Ведь христианский идеал существует в виде аскетического идеала.
Этим вопросам было посвящено несколько заседаний, очень острые заседания были. Особенно это было популярно потому, что стенографические отчеты этих заседаний печатались в приложениях к новому журналу «Новый путь», который учредил и субсидировал Перцов, а редакторами были Мережковский и Гиппиус. Это было совершенно небывалое, конечно, событие в России, оно заинтересовало всю интеллигенцию. В интеллигенции появились духовные движения, которые оттеснили социальные темы, социально-освободительные темы, и перевели их на религиозно-метафизическую проблематику. Розанов был включен в эти темы до 1905-6 годов, и где-то с 99-го, когда он начал печататься в «Мире искусства». У Розанова после мрачного консервативного периода была какая-то литературная юность среди декадентов, среди символистов, среди молодых людей, хотя ему к этому времени было 50 лет, он был старшим современником и лидером Серебряного века, но чувствовал себя тогда молодым.
Нужно сказать о том, что к тому времени Розанов с разработкой проблемы семьи вошел в полемику с церковными писателями. Он стал им задавать очень неудобные вопросы, и, в частности, первый вопрос – это вопрос о судьбе незаконнорожденных детей. И не без помощи этих вопросов произошли подвижки в каноническом праве дореволюционной русской церкви. Стали искать уже другие определения, в частности, в газетах мелькали предложения типа называть их «внебрачные дети».
Розанов стал очень видным не только среди интеллигенции, но и среди широкой русской читающей публики, потому что несчастных семейных судеб было очень много, а он предлагал один из радикальных методов улучшения русской семьи – это именно развод, развод, который немыслим почти для русской православной семьи.
Почему немыслим? Развод, по существу, почти не предполагался. Собственно, Розанов не мог получить развода от первой жены. Первая жена его Аполлинария Прокопьевна Суслова, которая известна по биографии Федора Михайлович Достоевского, не давала ему развода, она от него просто ушла, и невозможно было с ней развестись. Он обратился в полицейскую часть Ельца с просьбой привлечь жену к разводу. Полицейский чин ему сказал: не привлечете, она всегда пришлет бумагу, и на суд не придет, и будете годами ждать. И он оставил эти попытки, стал мужем без жены, женатым человеком без жены. И поэтому вынужден был жениться тайно.
Этот тайный брак – особый разговор, но Розанов стал бороться за русскую семью. Он писал по поводу своей судьбы митрополиту Антонию (Латковскому), первому владыке в синоде, писал Победоносцеву, он был знаком с Победоносцевым через Рачинского. Писал даже на высочайшее имя, но ему Рачинский, в частности, сказал, что никто, даже император не может это сделать, никто не может. И он восстал, восстал против такого колоссального тупика, фатализма. Жена могла дать развод только тогда, когда ее уличили в прелюбодеянии при двух свидетелях – совершенно немыслимая вещь.
И вот Розанов начал рассматривать: что такое христианская семья, из чего она состоит? И к нему, при его пытливости, при его вопросах, полуфилософских, полубогословских, потянулась не только интеллигенция, пишущая братья, а потянулись именно профессора духовных академий. В частности, с ним в переписке был известный богослов, профессор духовной академии Петербурга Николай Никандрович Лубаковский, и переписка эта необыкновенно содержательна. В Ленинской библиотеке есть папка, где помещены письма, которые сам Розанов сдавал в Румянцевский музей под названием «Письма монашествующих к Розанову», и это очень содержательная и большая переписка.
То есть, Розанов привлек весь богословский, священнический мир именно потому, что каждый чаял наступления нового времени в церкви, очень много было проблем. А он умел совершенно бесхитростно (многие удивлялись, как это у него получается) поставить такие проблемы, что на них надо было отвечать. Ни у кого не было такой свободы, как у Розанова, благодаря чистоте его намерений и какой-то целомудренности его духовного движения. Причем, это было без какой-либо подкладки, скажем, политической.
В этом плане Розанов входил в доверие цензоров. Иногда просто удивлялись, как проходили невероятные книги типа «Темный лик». Его даже называли сумасшедшим человеком, а с другой стороны принимали в доверие. Потому что Розанов хотел законным образом разрешить вопрос, ведь он мог второй брак сделать просто гражданским. Но он хотел именно православного брака. Многие издевались, говорили, что он втирался в доверие к церкви, что называется, но все это оказалось поклепом.
