Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь - Иллуз Ева

Мы искренне верим, что наука о счастье может кому-то помочь, что некоторые ее советы и методы действительно помогают почувствовать себя лучше и что счастье может быть важной и интересной концепцией для изучения с научной точки зрения. Но мы не согласны с заявлением, что счастье – это высшее, самоочевидное благо, которым часто хвастаются позитивные психологи, экономисты счастья и другие ученые и эксперты в этой области. Наоборот, в нынешней форме и применении счастье – влиятельный инструмент для организаций и учреждений, чтобы формировать более послушных работников, солдат и граждан. Послушание в наше время выражается в форме работы над собой и максимизации собственных сил. В восемнадцатом и девятнадцатом веках притязания на индивидуальное счастье было принято считать отклонением. Но благодаря ироничному повороту истории счастье сегодня плавно вплетается в ткань современной власти.

Если бы счастье было само собой разумеющимся, как это неустанно твердят его исследователи, тогда не нужны были бы ни ученые, ни эксперты, чтобы убеждать нас в этом: мы бы это знали сами. И даже если в конце концов выяснится, что счастье таково, но все, кроме этих экспертов, до сих пор были настолько слепы, что не видели этого, мы все равно считаем, что оно слишком ценно, чтобы оставлять его в руках сомнительной, редукционистской науки, идеологизированной, вплетенной в рынок, удобно подстроенной под технократическую политику и чрезмерно угодливой корпоративному миру, армии и неолиберальному образованию. Действительно, есть все основания не доверять экспертам, утверждающим, что они владеют секретами счастья. Мы видели, откуда берутся эти заявления, как они используются, кто извлекает из них наибольшую выгоду и чьи интересы кроются за ними. Кроме того, мы уже много раз слышали подобные обещания и утверждения. Самое главное, нам не стоит доверять сторонникам счастья, потому что, несмотря на их приевшиеся, бесконечные обещания вручить нам ключи от хорошей жизни, эти ключи до сих пор не найдены. Все, что у нас есть, это «слова, слова, слова», просто слова, как сказал Гамлет Полонию. И до сих пор, хотя степень пользы, которую люди извлекли из появления и развития науки о счастье, не ясна, нет сомнений в том, что позитивные психологи, экономисты счастья и целый ряд специалистов по развитию личности получили от этого огромную выгоду.

У нас также есть все основания полагать, что подобные психологические секреты никогда не раскроются. Прежде всего, хотя бы потому, что если и существует хоть какой-то секрет счастья, какой-то волшебный ключик, открывающий золотую шкатулку, то этот секрет вполне может быть не психологического происхождения. Нам уже не раз твердили, что психология обладает научными ключами для раскрытия природы всякого важного социального явления. Сами позитивные психологи заявляли, что они не обычные психологи, но в итоге они оказались настолько «обычными» и настолько «деловыми», насколько это только возможно. Позитивные психологи убеждены, что мы можем понять счастье, покопавшись в умах счастливых людей, точно так же, как другие психологи уверяют, что мы можем понять насилие, проникнув в ум обидчика, успех – покопавшись в умах успешных, убийство – покопавшись в умах убийц, или любовь, религию и терроризм – покопавшись в головах влюбленных, верующих и террористов. Психологи уже так давно работают на основе этих допущений, что нет причин ожидать, что что-то изменится. Позитивная область психологии не исключение. На самом деле, слишком часто кажется, что как психологи, так и позитивные психологи готовы повторять ошибки, лишь бы не признавать собственные – свои прошлые эксцессы, культурные корни и идеологические долги.

Обсуждая такие понятия, как счастье, психологи в целом, но в особенности позитивные психологи и ученые, изучающие счастье, не просто описывают его, а скорее формируют и предписывают. Абсолютно очевидно, насколько удобным кажется то, что психологический портрет счастливого человека, изображаемый сторонниками счастья, и далее распространяемый и направляемый через каналы рынка, почти полностью совпадает с неолиберальным портретом идеального гражданина, создавшего самого себя, самоуправляемого и самоопределяющегося, воплощенного в фигуре Гарднера, как в реальной жизни, так и в вымышленных образах (о чем говорилось во Введении). На самом деле, какова вероятность того, что новая, независимая и беспристрастная наука о счастье придет к выводу, что те самые психологические особенности, которые определяют счастливого человека, полностью совпадают с психологическими особенностями, которые неолиберальное мировоззрение предполагает как наиболее желательные для развития в гражданах? Какова вероятность, что те же самые потребности и требования к автономии, гибкости, жизнестойкости, настойчивости и селф-менеджменту, характерные для новых, нестабильных и конкурентных организационных условий, так идеально отражают психологический профиль счастливого работника, представленный этими учеными? Конечно, социальная наука не поддается идеологическим и экономическим влияниям. Тем не менее эти влияния не могут быть более очевидными и ясными, чем в науке о счастье, чьи очевидные институциональные союзы, политическое взаимодействие и внедрение в рынок зачастую говорят сами за себя.

Социальные науки тоже не без греха. Ученые и эксперты в области счастья заявляют, что они непогрешимы, приправляя исследования такими выражениями, как «прорывные выводы», «убедительные доказательства», «эмпирические открытия» или «неоспоримые преимущества». Они часто стараются сделать из себя гуру, оракулов или даже просветленных. Однако главная проблема здесь не в том, что все, утверждаемое этими учеными, неверно. Их заявления часто соответствуют обычному здравому смыслу, пересказанному на напыщенном научном языке психологии. Главная проблема, скорее, в том, что любое слово этих ученых и экспертов безоговорочно принимается многими людьми, готовыми поверить в их утверждения, несмотря на огромное количество аргументов против их основных допущений и утверждений. И чем больше данных и доказательств появляется в поддержку подобных утверждений, тем все больше анализов делают с разных сторон, которые ослабляют, оспаривают и даже опровергают эти доказательства. Если концепция счастья и ее главные защитники что-то и доказывают, так это их неизменную сопротивляемость фактам и аргументам против них, откуда бы они не исходили – извне или из их собственных рядов. Однако исследования и финансирование не прекращаются, потому что многие люди все еще склонны верить, что когда-нибудь им удастся раскрыть истинные секреты счастья.

Это в какой-то степени можно понять. Несмотря на всю критику, счастье оказалось очень жизнестойким, потому что, каким бы простым оно ни казалось, оно вселяет в людей определенное чувство надежды, силы и утешения. Для все большего числа людей обещание, что погоня за счастьем предложит им выход из положения, в какой бы уязвимой и неблагоприятной ситуации они ни оказались, действительно имеет решающее значение. Но счастье не равно надежде, не говоря уже о реальной силе – по крайней мере, не в том редукционистском, психологическом и подчеркивающем превосходство видении счастья, которое отстаивают эти ученые и эксперты. Мы не должны обманываться, что такого рода счастье предложит выход из любой проблемной ситуации. Культ счастья – это в лучшем случае отвлекающий маневр, а не лекарство от нарастающих чувств уязвимости, бессилия и тревоги. Следовательно, мы должны найти выход из самого счастья, то есть, прежде всего, подвергнуть сомнению все эти опасные предположения, которые оно несет в себе и которые, вполне возможно, подпитывают многие из наших проблем. Людям, безусловно, нужна надежда, но она должна быть без отупляющего, деспотического, конформистского и почти религиозного оптимизма, который, как отмечает Терри Иглтон, подается вместе со счастьем2. Нам нужна надежда, основанная на критическом анализе, социальной справедливости и коллективных усилиях, непатерналистская, не решающая за нас, что для нас хорошо, и не стремящаяся избавить нас от худшего, но вместо этого ставящая нас в более выигрышное положение, чтобы противостоять ему. Не как отдельных индивидуумов, а вместе, как общество.