Андрас Рона-Таш - По следам кочевников. Монголия глазами этнографа
— Свадьба? У нас такого обычая вовсе не было! — изумляет нас своим ответом старик.
— Ну а когда парень и девушка решали создать семью, то это должно было сопровождаться какими-то торжественными обрядами? — спрашиваю я.
— У нас нет… Мы похищали девушек!
— А как же вы их похищали? — настаиваю я.
— Да это совсем не интересно, — охладил мой пыл хозяин юрты, — у нас все так делали.
Юноша и девушка заранее договаривались о дне похищения. Парень просил свою избранницу запереть на ночь собак, а девушка говорила ему, в какую доску каркаса на западной стороне юрты, где она спала, должен постучать похититель. Родители ничего не подозревали. Юноша приезжал ночью с друзьями или один, тихонько стучал в стену, и девушка, забрав под мышку седло, висевшее у нее в изголовье, выскальзывала из юрты. Юноша вешал на дверь юрты шелковый платок — хадаг, чтобы утром родители поняли, куда девалась их дочь и что у ее похитителя серьезные намерения. Молодые мчались на лошадях в аил к родителям жениха, где для них ставилась юрта. В установке юрты участвовали все родичи жениха под руководством пожилого и опытного мужчины. Потом из родительской юрты приносили огонь и зажигали очаг в жилище новобрачных.
Но на этом свадебный обряд не кончался, вернее сказать, он с этого только начинался. В течение трех дней после похищения ближайшие родичи юноши — его отец, старший брат или дядя по матери — должны были пойти к родителям девушки в качестве сватов.
— А если родители девушки не хотели ее отдать? — перебиваю я рассказчика.
— Тогда они возвращали шелковый платок и не давали приданого, состоявшего главным образом из шкур. Если парень очень любил девушку, его родители приходили во второй раз.
Но редко бывало, чтобы родители препятствовали молодым вступать в брак. Мой собеседник не знал ни одного такого случая. Родители ведь хорошо знают, что они не могут разлучить парня и девушку, если те любят друг друга.
Юрту для молодоженов устанавливали рядом с отцовской, к северу от нее. Дверь дархатской юрты выходит на восток, поэтому западная сторона в ней задняя. Некоторые старики утверждают, что раньше дверь выходила на юг и что теперь еще в некоторых дархатских юртах, стоящих среди халха-монгольских, дверь открывается в эту сторону. Дархаты различают восемь сторон света.
— Юрта подобна часам, — объяснял нам старый дархат, — лучи солнца, проникающие через дымовое отверстие, каждый раз падают в другую сторону, и по ним можно узнать точное время.
Спускается вечер, приносят зажженные свечи, а я продолжаю свои записи при свете карманного фонарика, батарея которого почти на исходе. Юрта наполняется людьми, приходят соседи и по нашей просьбе принимаются петь. Голоса поднимаются все выше, мелодия парит в воздухе. Свеча гаснет, мой карманный фонарик тоже, и лишь пламя очага освещает лица певцов.
Уже два раза приходили звать нас домой, но посланцы тут же усаживались в общий круг и включались в хор. Возвращаемся к себе только в полночь.
Через несколько дней снова идем к нашему другу. Узнав, что я интересуюсь старинными книгами, он вытаскивает свою единственную, бережно хранимую тибетскую священную книгу и дарит ее мне. Это происходит так неожиданно, что я сразу не могу придумать, чем отблагодарить старика. Не успеваем мы распрощаться со старым дархатом, как приходит женщина и просит зайти к ней. Отказаться нельзя. В юрте живут только две женщины: мать, пригласившая нас к себе, и ее 23-летняя дочь. Обе они работают в Хадхале. В их юрте очень уютно и чисто. Безделушки, занавески, покрывало на кровати и цветы свидетельствуют о хорошем вкусе и любви к порядку хозяек, создавших такой приветливый уголок. Дочь, краснея, поет для Кары песню, потом каждому из нас дарит по шелковому платку. Мы тоже передаем им маленькие сувениры и прощаемся.
Весь этот день проходит под знаком визитов и подарков. Не успеваем вернуться к себе, как нам передают приглашение от нашего бурятского друга Джалсрая. Старик принимает нас по-домашнему в рубашке, угощает чаем, а затем велит жене подать ему одежду и шапку. Мы думаем, что Джалсрай хочет нас куда-то повести, а он вытаскивает из сундука очень красивый, инкрустированный серебром нож в ножнах и прибор для разжигания огня. Потом старик надевает шапку, все мы торжественно поднимаемся с места и он с глубоким поклоном обеими руками протягивает мне подарок, завернутый в синий шелковый платок. Концы платка уложены так, что отвернуть его можно только в мою сторону. Это означает, что подарок предназначен мне. У монголов для приветствия и вручения подарков установлен особый ритуал, и он соблюдается со всей строгостью: жесты левой и правой руки, поклоны, одежда дарящего, завертывание подарка в платок — все это заранее предусмотрено. Если что-нибудь будет сделано не так, то акт дарения считается недействительным, может даже превратиться в оскорбление.
Джалсрай объясняет, что нож полагается носить за поясом с правой стороны. Войдя в юрту, следует вытащить нож и положить его на скамью в знак мирных намерений. Если же мне придется пользоваться ножом во время еды, то ни в коем случае нельзя поворачивать его острие к присутствующим и особенно к хозяину юрты. Это считается проявлением враждебных намерений.
Пьем за здоровье друг друга, и только тогда Джалсрай снимает шапку.
Возвращаясь от Джалсрая, проходим мимо строящегося дома, и я отмечаю интересные технические приемы. Дома в Хадхале большей частью бревенчатые, щели между бревнами заполняются мхом, а на углах бревна заходят одно в другое. Некоторые дома белят; тогда к бревнам прибивают доски, чтобы поверхность стен была гладкой.
Однажды утром совершаем экскурсию к озеру, хотим побывать у дархатов, урянхайцев и бурят. Наш путь лежит через поселок на другой стороне реки, где мы запасаемся бензином. Тут к нам присоединяется несколько местных жителей. Прямо из поселка углубляемся в лес.
Здесь начинаются дремучие леса. Сначала нам еще попадаются открытые поляны и мелколесье, но чем дальше продвигаемся мы на север, тем гуще становится лес. Хотя под высокими соснами почти нет подлеска, все похоже на непроходимую тайгу; бурелома так много, что пробираться через него — дело нелегкое. О весне напоминают цветы, распустившиеся по краям дороги и на опушках.
Грунт местами болотистый, топкий, машина продвигается рывками, нас бросает из стороны в сторону. Через час выезжаем из леса — и перед нами Хубсугул. Увы! Он все еще покрыт льдом! Если верить календарю, то сегодня 21 июня. Наши спутники говорят, что обычно навигация на озере открывается с 25 июня, но впереди пароходов пускают ледоколы. В этом году зима затянулась. Зато осенью до первых чисел декабря Хубсугул свободен ото льда и навигация проходит без помех.
Берег озера дик и гол. Лес отступает далеко от воды; ближе к озеру попадаются лишь одинокие деревья, скрюченные и унылые. Машина с трудом подъезжает к самой кромке озера, трясясь по кочкам. У берега на расстоянии полметра лед уже растаял. Мелкие зубцы на его краях искрились. Но подальше только трещины предвещали скорое освобождение озера от ледяного панциря.
Дорога вся в рытвинах: приходится вылезти из машины и идти пешком. Вот на склоне ближайшего холма белеет юрта. Поднимаемся к ней. Здесь живет супружеская пара; муж — халха-монгол, жена — бурятка. Их единственный ребенок, сынишка лет четырех, играет в юрте. Передняя часть головки у него выбрита, а сзади сплетены две косички, к которым привязаны серебряные украшения. Женщина с детства живет среди халха-монголов и совсем забыла бурятские обычаи. Семья держит скот, пасущийся на берегу, но и охотой не пренебрегает, о чем свидетельствуют шкуры, повешенные для просушки. Рядом с юртой стоят сани. Зимой здесь передвигаться на санях легче. Монголы саней не знают, но здешние жители переняли их от бурят, а те в свою очередь — от русских соседей.
Проводим полдня на берегу озера, потом возвращаемся в Хадхал. После обеда едем в ближайший аил. Там знакомлюсь с другой семьей: муж — дархат, а жена — урянхайского происхождения. Меня очень интересует уклад жизни таких смешанных семей. В скотоводческих племенах жен никогда не брали из родственных семей; иногда за невестами ездили очень далеко; девушек похищали насильно или склоняли уговорами. Различные кочевые племена постоянно смешивались, и уже в самые давние времена монголки попадали в тюркские юрты, а тюркские девушки становились женами монголов. Процесс этот усилился во времена завоевательных походов. Покоренные народы не только становились рабами или данниками победителей, но и смешивались с завоевателями. Смешанные браки приводили к заимствованию чужой культуры и языка, к появлению новых предметов и новых слов. Культура и язык любой народности Центральной Азии сложились под влиянием многочисленных соседей. Связи между кочевыми народами гораздо теснее, чем между расселившимися по соседству оседлыми народами.
