Джон Кампфнер - Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи
Экономика была переориентирована на решение единственной задачи: демонстрировать величие короля. В 1663 году на парижской авеню де Гобелен была создана фабрика, где двести рабочих трудились над производством мебели и гобеленов для королевских дворцов. К 1671 году под государственным контролем оказались практически все области культуры. Финансовое покровительство и более высокий статус, предлагавшийся в академиях, привели к тому, что все художники, обладавшие амбициями (или инстинктом самосохранения) — от Расина до Мольера, от живописца Шарля Лебрена до композитора Жан-Батиста Люлли, — предлагали королю свои услуги. Академии заказывали работы и устраивали конкурсы. В 1663 году Академия живописи и скульптуры учредила приз за лучшую картину или статую, изображающую героические действия короля. Шаплен, отвечавший за литературу, писал итальянскому поэту Джироламо Грациани: «Необходимо ради чести Его Величества, чтобы похвалы ему выглядели стихийными, а для этого нужно, чтобы они были напечатаны за пределами его страны»[303].
Укрепление славы и обеспечение контроля стали главными заботами Людовика. Выведя из игры или наказав тех, кто пытался добиться независимости в его юношеские годы, он демонстрировал власть по всей своей стране и за ее пределами. Помимо культуры, важнейшую роль в этом играли архитектура и военное дело. Единственная сфера, где король делегировал некоторые полномочия, — это национальные финансы. Впрочем, финансовые проблемы достались ему в наследство от отца, и вакуум власти, приведший к Фронде, только ухудшил ситуацию.
Кольбер стремился сделать Францию страной более ориентированной на коммерцию, несмотря на ее феодальные и милитаристические традиции. Он серьезно реорганизовал промышленность и флот, укрепил каналы, дороги и прочую инфраструктуру. Он хотел конкурировать с Англией и Голландией в международной торговле; для этого в 1664 году королевским указом была учреждена Французская Ост-Индская компания. Людовика увлекала идея модернизировать Францию и повысить ее статус, так что он с большим интересом участвовал в решении этих задач. Экономическое положение страны беспокоило его меньше, решение связанных с этим проблем он в полной мере переложил на плечи своего доверенного помощника.
Главной проблемой для Кольбера оказался дефицит бюджета, который следовало ограничить. А поскольку было невозможно контролировать расходы (по крайней мере, королевские), приходилось увеличивать доходы. Еще при регенте Мазарини Кольбер жаловался в докладной записке, что лишь половина уплаченных людьми налогов достигает казны. Еще одна трудность была связана, как всегда, с налоговыми льготами для богатых людей.
Самым спорным сбором была талья — земельный налог, введенный двумя столетиями ранее, при Карле VII. Дворянство, духовенство, придворные и государственные чиновники от этого налога освобождались. Буагильбер — аристократ, судья и один из первых экономистов — подсчитал, что во время правления Людовика талью платило не более трети населения, причем это была беднейшая треть. Метод сбора был неоправданно усложненным, но все сводилось к тому, что местные чиновники лично отвечали за сбор вмененных им сумм. Так возник класс состоятельных посредников, сборщиков налогов, которые забирали себе долю выбитых ими денег. К прянику прилагался и кнут: недобор требуемой суммы наказывался тюрьмой. В одном только городе Туре в 1679 году в заключении оказались пятьдесят четыре сборщика налогов. При этом в людях пробуждали с помощью демагогии чувство патриотического долга. Королевские налоги считались dongratuit — даром, добровольным пожертвованием.
Чем больше Людовик тратил, тем быстрее пустела казна и с тем большим упорством из низших сословий выжимали все, что у них оставалось. Процесс был чрезвычайно жестоким, но происходил вдалеке от столицы: чего не видишь, того вроде бы и нет. При дворе — по крайней мере, в присутствии «великого монарха» — этот вопрос не поднимался вовсе.
Герцог Сен-Симон, один из придворных, описывал в своих мемуарах бедствия, сопутствующие «истории потерь и бесчестия» во время войны, а также тяготы голодного времени[304]. Его хроники дают важную и критическую оценку налогов, вводившихся, чтобы подкрепить непомерные амбиции короля и удовлетворить все более отчаянную потребность государства в новых доходах. Хроники были опубликованы после смерти их автора: если бы он столь откровенно высказывался при жизни, то долго бы не протянул. Налоги, писал Сен-Симон, «возрастали, множились и взимались с чрезвычайной суровостью, завершая разрушение Франции»[305]. Среди этих сборов был «обременительный и ненавистный» налог на крещения и заключение браков. Когда бедняки пытались обойти этот налог, проводя неофициальные свадьбы и крестины, власти высылали к ним войска.
Порой, когда терять уже было нечего, крестьяне давали отпор. В области Виваре на юго-востоке Франции они должны были платить по десять ливров за каждого родившегося мальчика и пять за каждую новорожденную девочку, по три ливра за каждый купленный жакет или пальто и по пять — за новую шляпу. Восстание удалось подавить, только когда на борьбу с ним бросили пять тысяч солдат.
Мадам де Севинь, известная аристократка и плодовитая писательница, в письме своей дочери в 1675 году упоминала бунты в Бретани. Письмо начинается и заканчивается словами о пустяках вроде аромата вина и прочих «милых вещей», но по ходу дела она спрашивает:
Хочешь узнать новости из Рена? С горожан потребовали налог в сто тысяч крон; и если эта сумма не будет передана за двадцать четыре часа, она удвоится и собирать ее будут солдаты. Они опустошили дома и выслали жителей одной из главных улиц, и запретили всем принимать их к себе под угрозой смерти; так что несчастные эти бедняги (в том числе старики, женщины, что вот-вот родят, и дети) бродят вокруг и оплакивают свой исход из города, не зная, куда им идти, не имея ни пищи, ни места, чтобы прилечь. Позавчера колесовали скрипача за то, что он устроил бал и украл немного гербовой бумаги. После смерти его четвертовали, а конечности выставили на четырех городских углах. Шестьдесят горожан брошены в тюрьму, и завтра их начнут наказывать. Эта провинция задает прекрасный пример другим, учит их, что превыше всего должно уважать своих правителей и их жен и никогда не бросать камни в их сады.
Людовик считал необходимостью прославление своей персоны. Люди, настаивал он, именно этого от него и ждут. Сначала он взялся за Париж и потребовал реконструировать два своих дворца — Лувр (в 1663 году) и близлежащий Тюильри (в 1664-м). Он возвел храмы Аполлона, украшенные многочисленными образами короля-солнца. Потом его мысли обратились на иные предметы и обрели еще большую масштабность.
Версаль был по существу загородной усадьбой в двадцати километрах к юго-западу от Парижа, в «самом неблагодарном из всех мест», куда Людовик ездил на охоту с отцом[306]. Это была не слишком подходящая площадка для строительства, расположенная в кишащей комарами болотистой местности. Несмотря на это — а может, именно из-за этого, — король твердо вознамерился построить там дворец, который затмит все на свете. Место было выбрано специально, чтобы показать, как природа склоняется перед волей короля — точно так же, как его подданные. Кольбер призывал к осторожности, замечая, что изначальные архитектурные планы «скорее касались удовольствия и развлечения Вашего Величества, чем Вашей славы»[307]. Людовик не обращал на это внимания, так что Кольбер сдался и высвободил фонды для грандиозного проекта.
Дворец проектировался и строился в четыре этапа, на протяжении нескольких десятилетий. Смертность среди строителей была столь высока, что трупы выносили по ночам, чтобы не деморализовать рабочих. В сентябре 1678 года были подписаны Нимвегенские мирные договоры, положившие конец затяжной Франко-голландской войне, и начались десять лет относительного спокойствия — третий и самый важный период строительства, который и превратил Версаль в тот дворец, каким мы знаем его сегодня.
Любой элемент его конструкции служил прославлению короля. Каждое утро Людовик, прибыв на мессу в мраморную часовню, взирал на публику с королевской трибуны напротив алтаря и органа. Но, что показательно, часовня находилась не в центре дворца. Его главная ось, проходящая через курдонер (парадный двор), вела посетителей в Зеркальную галерею — необыкновенную комнату, выходящую на декоративные сады, в которой зеркала отражали естественный свет. Король восседал на троне, приветствуя послов и других гостей, утомленных долгой прогулкой вверх по лестнице и по длинным коридорам. Во время этой прогулки они были обязаны восхититься великолепными полотнами, гобеленами и скульптурами, украшавшими каждую залу. Сигнал был очевиден: теперь Франция запросто может потягаться с Венецией и другими европейскими центрами по части искусства и культуры. Христианская символика во дворце была представлена скупо — там доминировали образы солнца. Потолок в салоне Аполлона — он же Тронный зал — был украшен росписями, изображающими бога в колеснице в сопровождении времен года. Изображение Аполлона и во дворце, и в садах встречалось чаще всего; его многочисленным достижениям посвящались фрески, статуи, витражи, гобелены и портреты. Был весьма распространен солнечный мотив: ведь солнце дает всем свет и жизнь. Король-Солнце был всеобщим благодетелем, щедро одарявшим своих подданных независимо от их имущественного положения и ранга (чего не скажешь по его налоговой политике).
