Виктория Ученова - Беседы о журналистике (второе издание) (с илл.)
Встречаются в журналистской среде любители фразы. Одного из них И. Ильф и Е. Петров высмеяли под личиной Никифора Ляписа по прозвищу Ляпсус. Он, как известно, любил выражаться так: «Волны перекидывались через мол и падали вниз стремительным домкратом».
Конечно, это пародия. Но вот действительность: отрывок процитировал обозреватель журнала «Журналист» Е. Каменецкий по одной из подшивок. «Низкое пасмурное небо то и дело задергивают белесые шторы снежных зарядов. Ледяные волны, свинцовые цветом и ощутимой тяжестью, то лениво катятся за горизонт, то по воле циклона устраивают бешеную толчею. Ветер ревет и ревет, воет и свистит, полыхает, как необузданная огненная стихия… И не зря капитан Карпов встречает каждый трал, пришедший из глубины, словно пришельца из космоса…»
Право, это чрезвычайно близко к тому, что «волны перекидывались домкратом».
Чтобы создать цельную соразмерную конструкцию, необходимо найти ведущую мысль, опорный эпизод, ключевую деталь. Для осуществления замысла жизненные впечатления журналиста должны как бы выкристаллизоваться.
Кристаллизация. К этому образу обращался французский писатель А. Стендаль, чтобы передать постепенный, трудноуловимый процесс созревания чувства. К. Паустовский опирался на тот же образ, осмысляя свой журналистский и писательский опыт. «Творческий процесс, — говорил он, похож на кристаллизацию, когда из насыщенного раствора (этот раствор можно сравнить с запасом наблюдений и мыслей, накопленных писателем) образуется прозрачный, сверкающий всеми цветами спектра и крепкий, как сталь, кристалл».
Какой автор не мечтает о подобном итоге творческих усилий, какой журналист не стремится создать не просто оперативный злободневный очерк, а произведение, преодолевающее время!
Увы! Условия труда в журналистике таковы, что не всегда можно выкроить время на поиски самого точного слова, самой выразительной фразы, а уж вдоволь его нет никогда. И рождаются в связи с этим самокритичные профессиональные шутки: «Наш лозунг — лучше три раза досрочно, чем один раз правильно». И все же самые верные слова открываются тем, кто не забывает, что простейшая фра&а «Я вчера вечером пришел домой» может иметь 120 оттенков смысла. Они зависят «всего лишь» от порядка слов в этом нехитром предложении.
И вот муки слова, вечные и неповторимые! Писатель из ГДР Г. Кант показал своего героя именно в момент таких мучительных поисков:
«Человек сидит за пишущей машинкой, курит запоем, сдувает пылинки с клавиш, откусывая яблоко, вспоминает Шиллера, тупо глядит на чистый лист бумаги, потом па часы, прочищает литеру „а“, берет очередную сигарету — и все это называется работой.
Он подкарауливает мысль.
Мысль выглянула из-за угла, немного помедлила и стала потихоньку приближаться.
Вот она уже совсем рядом!
Еще один-единственный крошечный шаг — и ловушка захлопнется, мысль будет поймана, и он отстукает ее на бумаге».
Как часто начинающим авторам кажется, что им не поддается строка, тогда как в действительности им не удается «охота за мыслью». Ведь прежде вопроса «как писать?» неизбежен вопрос «о чем?». Этот закон блистательно сформулировал еще в XVII веке французский поэт Н. Буало в классицистических канонах, которые адресованы литераторам, но во многом пригодны (поныне!) и для журналистов. К примеру:
Иной в своих стихах так затемнит идею,Что тусклой пеленой туман лежит над неюИ разума лучам его не разорвать, —Обдумать надо мысль и лишь потом писать!Пока неясно вам, что вы сказать хотите,Простых и точных слов напрасно не ищите;Но если замысел у вас в уме готов,Все нужные слова придут на первый зов.
Право, эти рекомендации стоит запечатлеть на редакционных плакатах. Нередко еще журналисты колдуют над белым листом бумаги, имея самое смутное представление о том, ради чего ведется поиск полнокровных фраз. И тогда пустоту нерожденной мысли заполняет спасительный штамп.
Подобные трафаретные обороты всегда едко высмеивались. В многотиражной газете «Правдист» за 5 октября 1935 года опубликован сатирический проект статьи под названием «Зубочистка». Это набор самых штампованных стилистических оборотов. Пропуски оставлены для любого предмета, попавшего в поле зрения автора.
«Зубочистка» выглядит так:
«…Ряд мелких предметов домашнего обихода трудящихся до сих пор не производится в достаточном количестве. Взять хотя бы… казалось бы, пустяковая вещь.
А между тем без… вы не можете… и даже… Вы идете по улице и вам захотелось… Но это невозможно, так как нет ни одного (ой) приличного (ой)… Мы пробовали обойти все магазины… И что же: нигде мы не могли найти ни одного (ой)… В одном магазине нам даже ответили, что…
Интересно, что по этому поводу думает…
Правда, система… производит за последнее время… Но они столь скверного качества, что потребитель категорически отказывается их брать.
Трудящиеся в нашей стране вполне вправе требовать… Над этим следовало бы призадуматься нашим…»
Едкость этой иронии для коллег оказалась целительной. «Зубочистка» запомнилась. Ссылки на нее долго предостерегали от затертой лексики и штампованных оборотов.
Когда журналист теряет центральную мысль, основную тему, в голову лезут, на бумагу ложатся совершенно несущественные подробности, третьестепенные обстоятельства. Вроде таких: «Когда я вошел в цех, в глазах зарябило от необычных красок», или: «Когда я шел разговаривать с Н., в памяти мелькали данные его биографии…»
Подобные шаблоны — увы! — не вышли из употребления. Их нет-нет и сегодня встречаешь в колонках почтенных изданий.
Очеркист двадцатых годов М. Жестев рассказывал, как в его пору шла жестокая борьба с бездумными трафаретами журналистского слова, шаблонными зачинами и концовками публикаций. Один из шаблонов выглядел так: «Мы ехали с председателем колхоза по узкой полевой тропе. Луна светила нам в лицо». Дальше шел перечень сухих цифр и скучнейших фактов об удоях, доходах ферм и т. п., а кончался очерк тем же рефреном: «…мы вместе с председателем колхоза ехали обратно по той же полевой дороге. На этот раз луна светила нам в спину».
Газетчики прозвали суесловие коллег «луна в спину».
А другие трафареты изложения систематизировали по разрядам. Были очерки: «празднично-юбилейный с поминанием родителей», в котором герой рассказывает свою биографию; «информационный», похожий на своих предшественников, словно он сошел с журналистского конвейера; «очерк портретный», для которого материал подбирался до крайности просто: «Я мог посмотреть личное дело, поговорить с секретарем парторганизации, наконец, задать необходимые вопросы тому, о ком пишу: сколько вам лет, в какой семье родились, какое имеете образование? — и пожалуйте, вся жизнь моего героя (казалось бы!) передо мной».
Эти рецепты еще не вышли из употребления. «Луна в спину» порою светит и современным «рыцарям пера», и неудержимо влекут их стилевые прелести «Зубочистки».
Вред шаблона в том, что он скользит мимо сознания.
А выспренность, ложная красивость дают ощущение фальши, безвкусицы, примитива.
Удача в «кристаллизации» мыслей, чувств, наблюдений следует за тем, кто готов принять к исполнению максиму А. Толстого: «Написать плохую фразу совершенно такое же преступление, как вытащить в трамвае носовой платок у соседа».
Поэтесса Ю. Друнина адресовалась к литераторам, но выразила по этому поводу мысли, близкие журналистам:
Я музу бедную безбожноВсе время дергаю:Постой!Так просто показаться «сложной»,Так сложно, муза,Быть простой.Ах простота!Она даетсяОтнюдь не всем и не всегда…Чем глубже вырыты колодцы,Тем в них прозрачнее вода.
Как ограничивает творческое воображение суровый документализм. За нарушение точности — судебный иск. «Антигерои» фельетонов взывают к удовлетворению. Хотите ли вы, чтобы вас «домыслили»? С кем легче автору — с выдуманным или невыдуманным героем?
— Среди писателей много тех, кто начинал свою творческую работу в журналистике, да и сейчас продолжает выступать в периодической печати. И все-таки труд журналиста серьезно отличается от труда писателя-беллетриста.
— Самое серьезное отличие — документализм журналистики. Это основа жесткого самоограничения журналистской музы.
Выдающийся чешский журналист Э. Киш острил по поводу своей профессии: «Эта работа гораздо опаснее работы поэта, которому не приходится бояться опровержений». Утрируя эту мысль, современный западногерманский литературный критик С. Хаффнер замечает, что фантазию журналиста, пишущего о реальных людях, ограничивают не творческие законы, а законы гражданского кодекса, так как, давая волю домыслу, «он не смог бы вообще работать: ему пришлось бы все время выступать в качестве ответчика на процессах за оскорбление личности».
